Константин Станюкович - Вокруг света на Коршуне Страница 18

Ветер уж не ревел, срывая гребни волн, с яростью бури и не раздражался бешеными порывами, а, свежий, очень даже свежий, дул ровно, с одинаковой силой, далеко не доходя до силы шторма.

И "Коршун", пользуясь попутным ветром, несся, весь вздрагивая и раскачиваясь, в бакшаг узлов по десяти, по двенадцати в час, под марселями в два рифа, фоком и гротом, легко и свободно перепрыгивая с волны на волну. И сегодня уж он не имел того оголенного вида, что вчера, когда штормовал с оголенными куцыми мачтами. Стеньги были подняты, и, стройный, красивый и изящный, он смело и властно рассекал волны Немецкого моря.

Горизонт был чист, и на нем то и дело показывались белеющие пятна парусов или дымки пароходов. Солнце, яркое, но не греющее, холодно смотрело с высоты неба, по которому бегали перистые облака, и доставляло большое удовольствие старому штурману Степану Ильичу, который уже брал высоты, чтобы иметь, наконец, после нескольких дней без наблюдений, точное место, то есть знать широту и долготу, в которой находится корвет.

И все лица словно просветлели. И когда в восемь часов утра вышел к подъему флага капитан, все с каким-то безмолвным почтением взглядывали на него, словно бы понимая, что он - победитель вчерашнего жестокого шторма.

Глава пятая

СПАСЕНИЕ ПОГИБАЮЩИХ

I

Хотя на баке еще сильно "поддавало"* и нос корвета то стремительно опускался, то вскакивал наверх, тем не менее Ашанин чувствовал себя отлично и окончательно успокоился. Бодрый и веселый, стоял он на вахте и словно бы гордился, что его нисколько не укачивает, как и старого боцмана Федотова и других матросов, бывших на баке.

______________

* Когда с носа на судно вкатывается гребень волны.

Увидав Бастрюкова, который по обыкновению, стоя на вахте, не оставался без работы, а плел мат и мурлыкал себе под нос какую-то песенку, Володя подошел к нему и поздоровался.

- Здравия желаю, барин, - весело приветствовал его Бастрюков. - Хорошо ли почивали?

- Отлично, брат.

- Вчерась-то вас не видно было; верно укачало... Ну, да и качка же была. Мало кого не тронуло, особливо кто здесь не бывал.

- А тебя вчера укачало?

- Меня не берет, барин... Нутренность, значит, привыкла, а как первый раз был в этом самом Немецком море, так с ног свалило. Через силу вахту справлял.

- И меня, брат, совсем укачало.

- То-то на вахту не выходили...

- Не мог, - невольно краснея, проговорил Ашанин и подумал: "А вот матросы же могли... их также укачивало".

- Отлеживаться лучше-то.

- Зато сегодня меня нисколько не укачивает, Бастрюков. Ни капельки.

- То-то вы, баринок, такой веселый. Это бог, значит, к вам милостив... дает вам легче справлять службу.

- Ведь и теперь качка порядочная. Не правда ли?

- Здорово покачивает.

- А мне ничего, - с наивной радостью говорил Володя.

- Теперь вам, барин, никакая качка не страшна после вчерашнего. Нутренность ваша, значит, вся вчера перетряслась и больше не принимает качки. Шабаш, мол. Другие есть, которые долго не привыкают.

Володя заходил по баку, стараясь, как боцман Федотов, спокойно и просто ходить во время качки по палубе, но эта ходьба, заставляя напрягать ноги, скоро его утомила, и он снова подошел к пушке, около которой стоял Бастрюков.

Его как-то всегда тянуло поговорить с ним.

- А вчера шторм-таки сильный был, - начал Володя.

- Д-д-д-а, было-таки. Не дай бог, какая ночь... Совсем страшная... Ну, да с нашим "голубем" и страху словно меньше и завсегда обнадеженность есть. Он башковатый... и не в такую штурму вызволит.

- А страшно было?

- Как еще страшно... Во втором часу ночи самый разгар был... Бе-да.

- Ты разве боялся?

- А то как же не бояться? - переспросил Бастрюков, ласково улыбаясь своими добрыми умными глазами. - Всякий человек боится, потому что никто не согласен в воде топнуть. Дело свое сполняй как следовает, по совести, а все-таки бойся... И всякая тварь гибели боится, а человек и подавно. А который ежели говорит, что ничего не боится, так это он, милый барин, куражится и людей обманывает. Думает, и в самом деле, примерно, цаца какая, что ничего, мол, не боится... А я так полагаю, что и капитан наш - уж на что смелый, а и тот бури боится, хотя по своему званию и не показывает страху людям... И, по-моему, по рассудку, еще больше других боится...

- Почему ты так думаешь? - спросил Ашанин, несколько удивленный этим своеобразным рассуждением матроса.

- А потому, барин, что мы боимся только за себя, а он-то за всех, за людей, кои под его командой. Господу богу отвечать-то придется ему: охранил ли, как мог, по старанию, доглядел ли... Так, значит, который командир большую совесть имеет, тот беспременно должен бояться.

Володя почувствовал глубочайшую истину в этих словах доброго и необыкновенного симпатичного матроса и понял, как фальшивы и ложны его собственные понятия о стыде страха перед опасностью.

Да и не раз потом ему пришлось многому научиться у этого скромного старого матроса, то и дело открывавшего молодому барину неисчерпаемое богатство народной мудрости и нравственную прелесть самоотвержения и скромной простоты. Благодаря Бастрюкову и близкому общению с матросами Ашанин оценил их, полюбил и эту любовь к народу сохранил потом на всю жизнь, сделав ее руководящим началом всей своей деятельности.

II

Мичман Лопатин, стоявший на мостике, что-то долго и внимательно разглядывал в бинокль.

Наконец он отвел глаза и приказал сигнальщику навести подзорную трубу в указанном направлении.

- Видишь что-нибудь? - торопливо и взволнованно спросил он.

- Вижу, ваше благородие... быдто мачта над водой.

- А на мачте?

- Флаг, ваше благородие, и быдто люди... Вон еще флаги...

- Попроси наверх старшего офицера, - приказал вахтенный офицер и снова впился глазами в горизонт. Лицо его, красивое и румяное, обличало сильное волнение.

Через минуту на мостик поднялся старший офицер.

- Андрей Николаевич... Кажется, погибает судно... вот в этом направлении. Прикажете идти к нему? - нервно и возбужденно говорил весь побледневший молодой мичман.

Старший офицер взял подзорную трубу и стал смотреть.

Мичману казалось, что он смотрит ужасно долго, и он нетерпеливо и с сердитым выражением взглядывал на маленькую, коренастую фигурку старшего офицера. Его красное, обросшее волосами лицо, казалось мичману, было недостаточно взволнованно, и он уже мысленно обругал его, негодуя на его медлительность, хотя и минуты еще не прошло с тех пор, как старший офицер взял трубу.

- Странно... корпуса не видно... Дайте знать капитану! Приготовьтесь к повороту.

- Господин Ашанин! - крикнул мичман на бак.

- Есть! - отвечал Володя, торопливо подбегая к мостику.

- Доложите капитану, что на ONO бедствующее судно... Живей!

Ашанин стремглав полетел в капитанскую каюту.

А вахтенный мичман громко и возбужденно крикнул.

- По местам стоять! К повороту!

Володя вбежал в каюту и увидал капитана, крепко спавшего на диване. Он был одет. Лицо его, бледное, истомленное, казалось при сне совсем болезненным, осунувшимся и постаревшим. Еще бы! Сколько ночей не спал он.

- Василий Федорович! - окрикнул его Ашанин.

Но капитан не проснулся.

Тогда Володя дернул его за руку.

- Что такое? - спросил капитан, поднимая красные глаза на Ашанина.

- На горизонте судно... погибает! - доложил взволнованно Володя.

Капитан быстро вскочил с дивана, взял со стола фуражку и, как был, в одном сюртуке, бросился из каюты.

Володя заметил это и сказал чернявому капитанскому вестовому, чтобы тот вынес наверх капитану пальто. Затем он торопливо поднялся по трапу и побежал на бак.

Через пять минут "Коршун" уже повернул на другой галс* и несся к тому месту, где погибало судно.

______________

* Повернуть на другой галс - значит сделать поворот, то есть относительно ветра поставить судно в такое положение, чтобы ветер дул в его правую сторону, когда до поворота он дул в левую, и обратно.

Капитан смотрел в бинокль и нервно пощипывал бакенбарду. Все офицеры выскочили наверх, и все глядели в одну точку.

- Поставьте грот! - приказал капитан, которому казалось, что корвет идет недостаточно скоро.

Поставили грот, и "Коршун" понесся скорее.

Матросы толпились у борта и, взволнованные, напряженно смотрели вперед. Но простым глазом еще ничего не было видно.

Прошло еще несколько минут, и кто-то испуганно крикнул:

- Смотри, ребята... Ах ты, господи!

Володя взглянул и увидал качающуюся над волнами мачту с чернеющими на ней пятнами и приподнятый кверху нос. У него мучительно сжалось сердце.

Матросы снимали шапки и крестились. На палубе царила мертвая тишина.

"Коршун" подходил ближе и ближе, и эти чернеющие пятна преобразились в людские фигуры с простертыми, словно бы молящими о помощи руками. Они стояли на вантах и на марсе.

Полузатопленное судно каким-то чудом держалось на воде, и волны переливались через него. Шлюпок около не было видно. Вся надежда погибавших заключалась в случайной возможности быть замеченными каким-нибудь мимо идущим судном. Но ведь могло и не быть такого судна именно в этой маленькой точке моря, где медленно умирала горсточка моряков. И с проходившего судна могли и не заметить этой одиноко уцелевшей мачты, качающейся на волнах. И, наконец, могли и заметить и... жестокосердечно пройти мимо. Такие случаи, правда, редки, но бывают, к позору моряков. И тогда - неизбежная, страшная смерть...