Иосиф Крашевский - Маслав Страница 18

В ушах у него звучали еще крики и возгласы пирующих, песни гусляров и жалобный плач сумасшедшей старухи, нарушившей веселье, он вспомнил все, что говорил ему Маслав, и сердце его сжалось печалью и тревогой. Неужели и им суждено было покориться звериной силе этого человека, отрекшегося от веры и стремившегося обратить народ в прежнее варварское состояние?

Вспомнилось ему и Ольшовское городище с горсткою укрывшихся в нем людей, которых ждала верная гибель, потому что не было средств к спасению их.

Так раздумывал он, когда вдруг рядом с ним послышался чей-то жалобный голос. Вшебор замер на месте, боясь пошевелиться, и стал прислушиваться. За тонкой, деревянной перегородкой шел какой-то отрывочный разговор. Вшебор различил женский голос. Он потихоньку подвинулся ближе к перегородке и приложил ухо. Теперь он ясно слышал женский жалобный голос и другой, все время прерывающий и заглушавший его.

Подойдя вплотную к стене, Вшебор только теперь заметил, что в ней было отверстие в форме окна, соединявшее между собою обе половины хаты. Отверстие это было закрыто деревянным ставнем. Долива попробовал осторожно отодвинуть едва державшийся, ссохшийся ставень, и он легко подался его усилиям. Таким образом, в образовавшуюся широкую щель он уже мог заглянуть в соседнюю горницу и рассмотреть, что там делалось.

Сначала, пока глаз не привык к полумраку, царствовавшему в обширной горнице, освещенной только слабым отблеском догоравшего пламени, он не различал ничего. Но, всмотревшись внимательнее, он заметил две женские фигуры, из которых одна сидела на земле, а другая стояла над ней. В первой из них Вшебор узнал ту старую помешанную, которая ворвалась во время пира; теперь она сидела на земле, на соломе, успокоенная, изменившаяся, обхватив руками колени. Дрожащий свет пламени падал на ее сухое, морщинистое лицо. Вшебору показалось, что на глазах ее блестели слезы.

В грубой рубахе, едва прикрывавшей ее тело, босая, полуобнаженная, она сидела, устремив взгляд в огонь, и покачивалась всем туловищем, как плачея, причитающая над покойником.

Другая женщина, стоявшая над ней, молодая, стройная, красивая и нарядно одетая, смотрела на старуху с выражением скуки и равнодушия. Не было в ее лице ни сострадания, ни участия, а только нетерпение и досада.

- Послушай-ка ты, тетка Выгоньева, - говорила она, наклонившись над ней, - ты своим безумием доиграешься до того, что тебя бросят в яму и заморят голодом. О чем ты думаешь? Что ты забрала себе в голову?

Старуха даже головы не повернула к говорившей, она, по-прежнему покачиваясь, смотрела в огонь и, казалось, не слышала обращенных к ней слов.

- Ты должна поблагодарить меня за то, что тебе не дали сегодня ста розг. Князь был в бешенстве.

При имени князя старуха слегка повернула голову.

- Что он говорил? - спросила она.

- Сто розог старой ведьме! - отвечала молодая женщина, поправляя волосы на голове. - Сто розог дать сумасшедшей бабе!

- Это он так говорил? Он? - с расстановкой спросила старуха. - И справедливо, справедливо! Почему нет у бабы разума? - язвительно пробормотала она.

- Ага, видите, вот вы и сами говорите! - подхватила молодая.

- И не будет у нее разуму, хотя бы дали ей сто и даже двести розог.

- Что это вы выдумываете, - начала другая, - зачем заступаете дорогу князю? Если бы он был такой злой, как другие, да он давно велел бы вас повесить! - Ну, что-же! - сказала старуха. - Пусть прикажет, и пусть вешают.

Она опустила голову и после небольшого молчания затянула охрипшим голосом:

Люли, малый, люли

На руках матуни,

Спи, детка золотая,

Молочком вспоенная,

Кровью моею вскормленная,

А живи счастливо,

Люли, малый, люли.

- Так я певала ему, когда кормила его вот этой самой высохшей грудью, - прибавила она, судорожно раздирая на груди рубаху, - а теперь! Повесить старую суку! Сто розог ведьме! Эй, эй, вот как он вырос мне на счастье!..

Старуха подперлась рукой и задумалась.

- Ну, что же в том, что вы его кормили грудью? Если бы даже так и было, - заговорила молодая, топнув ножкой о землю. - Разве мало мамок кормит чужих детей, когда нет матери.

- Мамка!!! - крикнула старуха, подняв на нее грозный взгляд. - Ты, ты, кто ты такая, что смеешь меня называть мамкой? Не была я мамкой никогда! Ты позволяешь себя целовать, хоть и не жена... на то ты такая уродилась, а я прикладывала к своей груди только собственное мое дитя! Ах, ты негодница.

Молодая женщина в гневе отскочила от нее прочь.

- Ах, ты, старая ведьма, страшилище проклятое! А тебе какое до меня дело? Ты видела, как он меня целовал?

- Кто и не хочет, так увидит, у тебя на лице написано, - заворчала старуха, откидывая седые волосы. - Ну-ка, посмотри на меня, - написано на моем лице, что я могла кормить чужое дитя?

- Там написано, - рассмеялась молодая, - что домовой взял у тебя разум и спрятал его в мешок, вот что! Но, смотри, старая, ты дождешься того, что тебя повесят...

- Ну, что же, хотя ветер высушит мои слезы! - забормотала старуха.

Она умолкла, и голова ее снова стала покачиваться из стороны в сторону ритмическим движением... Молодая, надувшись и нахмурив брови, стояла над ней.

- Меня прислали к вам в последний раз, - заговорила она. - Поумнеете ли вы, наконец, или нет? Сидите спокойно, тогда доживете без печали до смерти, и ни в чем не будет у вас недостатка... Вы и так не можете ходить... Разве вам плохо в хате? Дают вам есть, пить, и все, что душа захочет. Есть у вас лен для пряжи, прядите, сколько сил хватит. Не холодно, не голодно! Чего вам еще? Сидели бы смирно.

- Для вас, Зыня, было бы довольно, только бы еще парень приходил, заговорила старуха. - А я взаперти и без солнца не выживу здесь... Нет!

- Уже, конечно, - прервала ее Зыня, - если бы вам открыли дверь, как сегодня, когда слуга забыл ее закрыть, вы побежали бы пугать людей и лезть князю на глаза.

- Потому что у меня есть на то право. Слышишь ли ты, бесстыдная ветренница! - крикнула старуха. - Я имею право быть там, где он, сидеть там, где он сидит, и ходить, куда он пойдет... Понимаешь?

Зыня разразилась язвительным смехом.

- Видно, старухе надоела жизнь!

- Ой, надоела, надоела! - повторила старуха, обращаясь не то к огню, не то к самой себе. - Зажилась я на свете, все глаза выплакала, руки поломала, всю грудь от стонов разбило мне. Не мила мне жизнь, ой, не мила! А тебе, бесстыдница, не желаю ничего, ничего, только моей судьбы и моей старости!

Зыня невольно вскрикнула... Ее напугали эти слова, которые старуха произнесла, как проклятие.

- За что же вы мне этого желаете? За что вы меня проклинаете, возразила она, - разве я по своей воле так говорю... Я делаю, что мне приказывают...

- Уж молчала бы лучше, - прервала ее старуха.

Зыня отступила от нее на несколько шагов и принялась ходить по горнице. Выгоньева даже не взглянула на нее. Несколько раз молодая женщина бросала на нее боязливый взгляд, но та не оглянулась и не промолвила ни слова. Старуха, погруженная в свое горе, казалось, ни о чем, кроме него, не хотела знать. Слезы, высохшие было на ее щеках, потекли снова.

В то время все боялись старых ведьм и их колдовства; и этим объяснялось то, что Зыня, услышав проклятие старухи, теперь старалась как-нибудь умилостивить ее, чтобы она не произвела над ней заклятия.

Покружившись по горнице, Зыня присела на полу возле старухи и изменившимся голосом заговорила:

- Ну, не сердитесь на меня. Чем же я виновата? Меня посылают, и я должна идти. Зла я вам не желаю, а говорю вам для вашей же пользы. Вы сами себе портите жизнь. Сидите спокойно, и вы будете счастливы.

Выгоньева повернула голову.

- Счастлива? - повторила она. - Я - счастлива? Счастье и дорогу ко мне потеряло. Не бреши, брехунья, а лучше помалкивай.

Она отмахнулась от нее рукой, а испуганная Зыня двинулась от нее дальше.

Огонь угасал в очаге, молодая женщина встала и подбросила в него несколько щепок; она уже не пыталась больше заговаривать со старухой и молча ходила по горнице, бросая на Выгоньеву тревожные взгляды.

- Дать вам воды? - спросила она.

Выгоньева затрясла головой.

- Может быть, меду?

- Дай мне яду, - шепнула старуха, - да такого, чтобы скоро убивал, долго не мучил; принеси мне дурману, приготовь зелье; - вот за это я тебя поблагодарю!

- Рехнулась старуха, - тихо пробормотала Зыня.

Наступило молчание, а так как и во дворах и в замке князя все уже спали, то в наступившей тишине можно было уловить малейший шорох. Вшебор, с любопытством наблюдавший и прислушивавшийся, услышал быстрые и неторопливые шаги вблизи хаты, испугался, уж не к нему ли кто-нибудь идет...

В эту минуту широко раскрылись двери, которые вели в помещение женщин, кто-то вошел к ним и торопливо задвинул за собой засов. Старая Выгоньева устремила на вошедшего пристальный взгляд, а молодая женщина, словно испуганная, отбежала в дальний угол, вся зарумянившись.