Константин Романенко - "Если бы не сталинские репрессии!". Как Вождь спас СССР. Страница 19

Как ни крути, а показания подследственного свидетельствуют чуть ли не о классическом заговоре. Правда, вялотекущем и нерешительном. Но в том, что заговорщики уже «точили ножи» и выбрали себе предводителем в диктаторы неудачника Варшавы, не может быть сомнений. Причем Тухачевский охотно и многозначительно ораторствовал в этом кругу. Какурин рассказывал следователю: «Далее Михаил Николаевич говорил, что, наобо­рот, можно рассчитывать на обострение внутрипартийной борьбы. Я не исключаю возможности, сказал он, в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические и личные разгорятся настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы».

Тухачевский говорил, передавал его слова Какурин: «Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина. У Мих. Ник., возможно, есть какие-то связи с Углановым и, возможно, с целым рядом других партийных или околопартийных лиц, которые рассматривают Тухачевского как возможного военного вождя на случай борьбы с анархией и агрессией».

Из этого подследственный делал вывод: «Сейчас, когда я имел время глубоко продумать все случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности»[26].

Конечно, признания Какурина не могли не привлечь внимания Менжинского. 10 сентября, сообщая о его показаниях находившемуся в отпуске на юге Сталину, председатель ОГПУ писал: «Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу. Арестовать участников группировки поодиночке - рискованно.

Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск»[27].

Казалось бы, такое сообщение должно было вызвать у Сталина немедленную реакцию для принятия мер по пресечению подозрительных намерений командующего ЛВО. Однако он отреагировал поражающе спокойно и выдержанно. Не суетясь и не раздражаясь, он решил обсудить эту информацию с Орджоникидзе. Причем письмо ему, с приложением протоколов допросов, он послал ему лишь спустя две недели.

Сталин писал: «Прочти-ка поскорее показания Какурина и Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу (т.е. Ворошилову. - К.Р).

Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам.

Возможно ли это? Конечно, возможно, раз не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии.

Как видишь, показания Орлова и Смирнова (об аресте Политбюро) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Тухачевского) имеют своим источником одну и ту же питательную среду - лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым - Гротенам - Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия - таков баланс.

Ну и дела... Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем с Молотовым, когда будешь в Москве».

И все-таки ситуацию необходимо было прояснить. Вернувшись в столицу из отпуска, 14 октября Сталин принял в Кремле председателя ОГПУ Менжинского и начальника особого отдела К. Ольского. Они ознакомили его с дополнительными признаниями Какурина о заговорщиках. Но и после этого Сталин не стал торопить события. Лишь в период работы в Москве с 21 по 26 октября планового Пленума РВС СССР Сталин в узком кругу заслушал мнения Дубового, Якира и Гамарника по поводу необходимости ареста Тухачевского. Затем, в присутствии Сталина, Ворошилова и Орджоникидзе, в Кремле состоялась очная ставка между Н. Какуриным, И. Троицким и Тухачевским. Кандидат в «Бонапарты» лицемерил и юлил, но, хотя оба обвиняемых подтвердили свои показания, ему поверили.

В письме Молотову Сталин написал 23 октября: «Что касается Тухачевского, так он оказался чист на все 100%. Это хорошо». Более шести с половиной лет спустя, на заседании Военного совета при НКО в июне 1937 года, Сталин так прокомментировал эти эпизоды: «Мы обратились к тт. Дубовому, Якиру, Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали, - нет, это должно быть какое-то недоразумение, не правильно... Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть. Теперь оказывается, что двое военных, показывающих на Тухачевского, показывали правильно...»

Однако не все было «хорошо». Какурин и Троицкий не оговорили Тухачевского. Причины если не для ареста, то для удаления его из армии были. В 1937 году, 1 июня, Тухачевский собственноручно писал в своих показаниях, что летом 1930 года, «когда на XVI съезде партии Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно принимал его установки. Енукидзе, подозвав меня во время перерыва, говорил о том, что хотя правые и побеждены, но они не сложили оружия, перенося свою деятельность в подполье. Поэтому, говорил Енукидзе, надо мне законспирированно перейти от прощупывания командно-политических кадров к подпольной организации на платформе борьбы с генеральной линией партии за установки правых».

Нет, Сталин не относился к робкому десятку. Вместе с тем как тонкий психолог он отнес «застольные» разговоры Тухачевского к разряду фрондерства, вызванного неудовлетворенностью собственным положением после отстранения от должности начальника штаба. И, по-видимому, еще не утратив надежды на его полезную деятельность, в июне 1931 года он назначил его заместителем Ворошилова и начальником вооружений РККА.

Вместо игры в государственный переворот Сталин предложил бывшему подпоручику широкое поле для продуктивной деятельности. Однако Тухачевский не оправдал возложенных на него надежд. За три с лишним года пребывания на новом посту он не добился реализации ни одного проекта, который бы принес реальную пользу для повышения обороноспособности армии.

Однако как человек, неспособный заниматься деловой работой, став заместителем наркома, Тухачевский увлекся показухой. В этот период своеобразным коньком его «творчества» стало проведение масштабных показных маневров, с демонстрацией танковых «прорывов» и высадкой десанта с воздуха. Но, как показала последовавшая война, эти игры «в солдатики» не имели даже приблизительного отношения к условиям реального ведения боевых действий. Они впечатляли лишь любителей хроникальных кинолент.

Это понимали профессионалы. На одном из совещаний командного состава командующий Среднеазиатским военным округом Дыбенко так прокомментировал увлечение Тухачевского: «Если бы при высадке твоего десанта у противника стояло три-четыре пулемета, то этот незначительный десант пришлось бы прикрывать не меньше, чем ста самолетам с воздуха (смех в зале). Я имел возможность высаживать десант против неорганизованного противника, против басмачей, и то не рассиживался, как у тещи на именинах (смех в зале)».

Рекламное увлечение заместителя наркома вызвало раздражение и у Сталина. 27 сентября 1931 года в шифровке Кагановичу, Молотову и Ворошилову он писал: «Шумиха и блеск в нашей печати по поводу маневров наших войск приносит нам вред. Нельзя ли прекратить немедля? Непонятно, откуда только берется у большевиков мещанское стремление к шумихе и показному блеску».

Впрочем, еще более порочная деятельность Тухачевского проявилась в других вопросах. Именно он не допустил постановку на вооружение ручного пистолета-пулемета В. А. Дегтярева, признанного самым лучшим на полигонных испытаниях! Образцов этого скорострельного вида оружия, обычно называемого автоматом, выпустили всего 300 единиц. Как писал конструктор Грабин, Тухачевский старался не допустить запуск в производство и его 76-мм пушек, во время войны оказавшихся незаменимыми для уничтожения танков. И только вмешательство Сталина позволило обеспечить войска ее модификациями в 1936, 1937 и 1942 годах. Но по вине Тухачевского к началу войны все виды артиллерии так и не получили эффективных прицелов, подобных немецким.