Георгий Суданов - 1812. Всё было не так! Страница 19

А в это время в районе Лубина (у Валутиной горы) корпус маршала Нея атаковал арьергард Барклая де Толли, прикрывавший отход русской армии от Смоленска. Именно здесь генерал П.А. Тучков 3-й был ранен и попал в плен.

По расчетам Наполеона, корпус генерала Жюно должен был выйти к Лубину раньше Барклая де Толли, но задуманного окружения не произошло.

Позднее, осмотрев поле боя у Лубина, император излил свой гнев на Жюно, ставя ему в вину то, что русская армия не потерпела совершенного поражения.

– Жюно, – повторял он с горечью, – упустил русских. Из-за него я теряю кампанию.

Британский генерал Роберт Вильсон констатирует:

«Бездействие Жюно было для русских истинным подарком Провидения».

Однако на все события под Смоленском можно посмотреть и с иных позиций.

Во-первых, Жюно при всем желании не мог совершить порученный ему обходной маневр. На это, кстати, указывает в своих «Походных записках» участник сражения генерал И.Ф. Паскевич. Он пишет:

«Французы приписывают неудачу их покушений в этот день ошибке генерала Жюно, не умевшего будто бы обойти наш левый фланг, но я думаю, что этот обход был даже невозможен за болотами».

Во-вторых, как отмечает генерал М.И. Богданович, под Смоленском Даву, Мюрат и Жюно «командовали только войсками, непосредственно им подчиненными. Все трое действовали независимо один от другого и поэтому не могли направлять своих усилий с надлежащим согласием к достижению общей цели».

Формально ни Мюрат, ни Даву не могли приказывать Жюно, и каждый, как отмечает А.И. Михайловский-Данилевский, «поступал по своему разумению».

В-третьих (это мнение высказывает, в частности, Н.А. Полевой), «не виноватее ли всех был сам Наполеон, не явившийся на поле битвы, не отдавший точных приказов?»

Ему вторит британец Дэвид Чандлер:

«Благополучный уход русских войск все же не был целиком на совести у Жюно. Показательно, что Наполеон покинул фронт и удалился в Смоленск в 5 часов вечера для отдыха; это уже не был тот блестящий полководец с безграничной энергией, как в прошлые кампании».

Историк Франсуа-Ги Уртулль также выражает недоумение по поводу поведения Наполеона:

«Отсутствие Наполеона в этом бою удивительно, он мог бы получше управлять этими разрозненными операциями».

А все тот же Роберт Вильсон даже дает этому объяснение:

«Но ведь гений и вдохновение, побуждающие героев и поэтов, должны время от времени «задремывать», поелику принадлежат они человеческой натуре, подверженной усталости, расстройствам и апатии».

В связи с этим возникает еще одно соображение: а зачем Наполеону вообще потребовалось основными силами штурмовать город и почему в обход он отправил лишь малочисленный и к тому же вестфальский корпус, солдаты которого воевать не хотели и не умели?

В самом деле, трудно объяснить, зачем Наполеон стал штурмовать город. Если бы он направил большую часть своих войск вверх по реке к Прудищеву, то, как совершенно справедливо отмечает генерал Роберт Вильсон, «это заставило бы Барклая опасаться за свои пути сообщения с Москвой и вынудило бы его отступить от Смоленска».

Бой при Лубине закончился тем же, что и бой под Смоленском, – планомерным отступлением Барклая де Толли.

Сам Михаил Богданович, сообщая императору Александру об оставлении Смоленска, написал:

«Отдача Смоленска дала пищу к обвинению меня <…> Слухи неблагоприятнейшего сочинения, исполненные ненавистью <…> распространились, и особенно людьми, находившимися в отдалении и не бывшими свидетелями сего события».

Конечно же, больше других усердствовал князь Багратион. 7 (19) августа он жаловался на действия Барклая и лично императору Александру, и другим высокопоставленным лицам. Вот, например, еще один отрывок из его письма графу А.А. Аракчееву:

«Министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя <…> Скажите, ради Бога, что нам Россия – наша мать скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдается сволочам и вселяет в каждого подданного ненависть и посрамление? Чего трусить и кого бояться?»

В «Описании войны 1812 года» генерала А.И. Михайловского-Данилевского читаем:

«После сражения при Лубине неприятель два дня не напирал на наш арьергард».

В это время 1-я Западная армия находилась на марше к Соловьевой переправе, а 2-я Западная армия – шла к Дорогобужу. Вскоре армия Барклая де Толли заняла позицию у Умолья. Дело в том, что Михаил Богданович предполагал подождать тут противника и принять сражение. По мнению А.И. Михайловского-Данилевского, «намерение Барклая де Толли не отступать далее казалось несомненным».

Е. Гречена в своей книге «Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах» по этому поводу пишет так:

«Относительно несомненности намерения – это всего лишь мнение Михайловского-Данилевского, а любое мнение, как ни крути, субъективно. Но, похоже, местные условия Барклай и в самом деле признал пригодными для сражения. Но главное заключалось не в этом: слишком уж велика была степень давления на него общего желания боя, царившего в русской армии».

В результате Михаил Богданович вроде бы как принял решение дать генеральное сражение французам при Умолье. Он даже отдал ряд соответствующих распоряжений.

А вот князь Багратион, находившийся в это время в Дорогобуже, все продолжал негодовать. На все – и на продолжение отступления, и на утомление солдат… В своем письме генералу А.П. Ермолову он выразил свое отношение к происходившему следующим образом:

«Зачем вы бежите так, и куда вы спешите?.. Что с вами делается, за что вы мною пренебрегаете? Право, шутить не время».

Как видим, ситуация сложилась крайне сложная, и, в конце концов, разрываясь между необходимостью и невозможностью, Барклай, как отмечает Е. Гречена, «похоже, и сам начал думать, что без генерального сражения ему уже больше не обойтись».

В этой драматической ситуации он написал графу Ф.В. Ростопчину:

«Нынешнее положение дел непременно требует, чтобы судьба наша была решена генеральным сражением <…> Все причины, доселе воспрещавшие давать оное, ныне уничтожаются. Неприятель слишком близок к сердцу России, и, сверх того, мы принуждены всеми обстоятельствами взять сию решительную меру, ибо в противном случае армии были бы подвержены сугубой гибели и бесчестью, а отечество не менее того находилось бы в той опасности, от которой, с помощью Всевышнего, можем избавиться общим сражением, к которому мы с князем Багратионом избрали позиции».

Наверное, в данном контексте было бы правильнее сказать, что Барклай просто готов уже был уступить всеобщему мнению, несмотря на свои убеждения…

На Барклая и в самом деле давили со всех сторон, и давление это с каждым днем становилось все сильнее и сильнее.

Тем не менее выбранная позиция в конце концов была признана неподходящей для сражения, и тут же было отменено намерение сразиться при Умолье.

После этого Барклай написал императору Александру:

«Потеря 1-й армии в последних сражениях весьма значительна. По этой причине и по тому уважению, что в случае неудачи армии не имеют за собою никакого подкрепления <…> я буду вместе с князем Багратионом стараться избегать генерального сражения».

В этом же письме Михаил Богданович говорил о том, что он будет и дальше уклоняться от сражения, «чтобы предупредить случайности какого-либо слишком поспешного предприятия».

Биограф Барклая С.Ю. Нечаев отмечает:

«Все эти случайности и все эти «слишком поспешные предприятия» он очень не любил и, всегда думая о конечном результате, старался избегать сомнительных по своей эффективности и целесообразности действий».

И все потому, что над ним, в отличие от многих его осуждавших, которые, как выражается историк Н.А. Троицкий, «дела никакого не делали, но болтали и критиковали», тяготела громадная ответственность за вверенное ему дело.

Что же это было – нерешительность или абсолютно трезвый расчет? Как говорится, вопрос вопросов… Впрочем, генерал Б.М. Колюбакин дает нам на него ответ:

«После оставления Смоленска идея прекратить отступление и заградить дальнейшее движение Наполеона стала общей во всей армии, и, естественно, тому должна была послужить первая встретившаяся позиция, каковой и была таковая на реке Уже. Но дело было не в позиции, а в сомнении своевременности дать бой, в отсутствии единства командования, в постоянных разногласиях между главнокомандующими армиями, а быть может, и в известной нерешительности Барклая, если только не объяснить это тем, что в решительную минуту расчет брал у него верх над всеми остальными, в области чувств, побуждениями».