Габриэль Городецкий - Миф «Ледокола»: Накануне войны Страница 19

Большинство историков придерживаются удобной компромиссной точки зрения, которая позволяет им обойти спорный вопрос, утверждая, что «ради неумолимого следования поставленным перед собой целям (Гитлер) был вынужден соотносить свои методы с новыми обстоятельствами»4. Другие, как например, Эберхард Екель, считают, что в рамках своего идеологического кредо Гитлер серьезно рассматривал альтернативу установления контроля над континентом. Однако, если отбросить попытки психоанализа, искаженного предвзятыми выводами, историкам не удалось убедительно доказать, что, начиная с сентября 1939 года, Гитлер последовательно шел по тропе войны ради достижения своих идеологических мечтаний — создания благоприятных условий для завоевания России.

Совершенно ясно, что война против Англии на Западе, распространившаяся на Юго-Восточную Европу и Средиземноморье, не соответствовала устремлениям Гитлера. Он не мог пренебрегать новыми задачами, навязанными Германии ходом событий, даже если это предусматривало резкий отход от грандиозного плана, начертанного в «Майн кампф». То обстоятельство, что крестовый поход против большевизма и уничтожение евреев революционизировали ход войны в 1941 году, само по себе еще не является доказательством твердой приверженности намеченному плану. Когда было принято окончательное решение начать операцию «Барбаросса», идейные убеждения вышли на первый план и завладели его мышлением, отвлекая от более рациональной стратегической линии, которой до сих пор он следовал, осуществляя военное руководство.

Трудность заключается в том, что и у Сталина, и у Гитлера бросается в глаза отсутствие конкретных доказательств связи между идейными устремлениями режима и его военными делами. При изучении внешней политики картина становится еще более запутанной из-за постоянных сравнений этих двух деятелей и преобладания тоталитарного мышления5. Гитлер был авантюристом, склонным к откровенной экспансии, полностью пренебрегавшим проблемами международного права. В отличие от него Сталин, как мы уже видели, отбросил идеологические шоры и проявлял крайнюю осторожность и осмотрительность в политических начинаниях, которые способствовали укреплению безопасности и, как правило, носили оборонительный характер. Он проявлял традиционное уважение к методам внешней политики и, видимо, переоценивал возможности дипломатии б. Явное различие состояло в том, что если Сталина война застала в самом разгаре длительного процесса подчинения идеологических устремлений нуждам политики трезвого прагматизма, то для Гитлера она явилась началом выполнения его замыслов. Взаимосвязь идеологии с «реальной политикой» была тем самым выражена намного более ярко и чревата большими трениями в Германии.

Оказавшегося в 1940—41 гг. лицом к лицу с нацистской Германией Сталина, в не меньшей степени, чем историков сегодня, интересовали стратегические цели Гитлера. Если для историков это является вопросом теории, то для Сталина после падения Франции он приобрел решающее значение. Если для Гитлера идеология — это «идея фикс», то война неизбежна. Если же наметки прагматической политики были искренними — а Сталин естественно распространял на Гитлера зеркальное отображение собственного мировоззрения — то войны можно еще избежать, во всяком случае отсрочить, если умело разыграть дипломатическую карту.

Возникновение плана «Барбаросса)» — приверженность обязательствам?

Хотя Англия продолжала оставаться для Гитлера главной стратегической целью, на первое место в его размышлениях постепенно вышла Россия7. Неудовлетворительные действия Красной Армии в Финляндии и Польше продемонстрировали ее слабость в военном отношении, которая еще более увеличилась в связи с чистками. Непрочные позиции России на международной арене провоцировали Гитлера направить агрессию на восток. Россию исключили из Лиги наций, она находилась на грани военного конфликта с Англией и тем не менее стремилась расширить свое влияние в регионах, которые немцы считали для себя жизненно важными. Еще до начала кампании Германии против Франции наметилось значительное охлаждение в отношениях Германии с Россией8. Однако эти небольшие подвижки не обрели четкой формы даже после впечатляющей и легкой победы над Францией. Победа упрочила позиции Гитлера как национального лидера и главнокомандующего вооруженными силами, поскольку унижение, испытанное Германией из-за навязанного ей Версальского договора, было отомщено. Однако победа не была полной, так как Англия продолжала сопротивление. Гитлер не спешил предпринимать какие-либо действия, а решение двинуться против России еще не созрело.

Вначале, после капитуляции Франции в Компьенском лесу, Гитлер попытался возродить свои первоначальные планы и заключить с Англией мирное соглашение. Оно фактически совпадало с намерением сократить армию до размеров мирного времени9. Однако уверенность Гитлера в том, что он может «поставить англичан на колени» и одержать либо военную победу, либо — что было бы еще лучше — заключить с ней драконовский мирный договор, не оправдалась. Демобилизация была отложена, а программа вооружений ориентирована против Англии.

Тем не менее вероятность войны с Россией встала в повестку дня одновременно с продолжением войны с Англией. Что касается Гитлера, то перед ним стояла альтернатива: либо добиваться господства в Европе политическими средствами, чтобы заставить Россию удалиться от континентальных дел и отказаться от сфер ее традиционного влияния в Юго-Восточной Европе, либо сокрушить Россию силой. Гитлер решил действовать в обоих направлениях. 21 июля он проинформировал своих генералов, что если операция «Морской лев» не завершится к сентябрю, ему придется осуществить «иные планы». Генералу Браухичу была поручена предварительная подготовка кампании против России, рассчитанной на весну будущего года.

Выбор России в качестве противника не был продиктован исключительно идеологическими мотивами. Прекрасно понимая, что германский флот уступает английскому и форсирование Ла-Манша сопряжено с большими трудностями материально-технического характера, Гитлер предпочитал повторить свой недавний блестящий успех, опираясь на сухопутные силы. Он связывал обе кампании воедино и оправдывал этот шаг тем, что демонстрация силы на Востоке могла бы убедить Англию в бесполезности сопротивления. Упиваясь лаврами победителя Франции, Гитлер, видимо, не учитывал размах нового начинания. Он успокаивал Кейтеля, утверждая, что по сравнению с предыдущими кампаниями война с Россией будет «детской прогулкой»10.

Полагают, что и ранее Гитлер говорил о кампании против России, однако это не подтверждается конкретными фактами. Генералы, выступавшие в свое время с необоснованными, как оказалось, опасениями по поводу французской кампании, теперь были на редкость сговорчивы в отношении России. Поэтому, когда Гитлер 21 июля выступил с этой идеей, Браухич смог представить ему общий план ограниченного стратегического наступления против России в 1941 году с использованием от 80 до 100 дивизий. Спустя десять дней, выступая в Оберзальцберге, Гитлер подтвердил решение «покончить с Россией» в 1941 году11.

В своих беседах и выступлениях Гитлер вводил собеседников в заблуждение. Использованный им в Оберзальцберге тезис о том, что Сталина следует сокрушить, чтобы убедить англичан в нереальности надежд на Россию, неоднократно использовался для умиротворения военных и отвлечения их от мысли о том, что нападение на Советский Союз означает войну на два фронта. В этом Гитлер не был оригинален; интересно, что Наполеон также пытался заверить своего посла в Москве, когда в 1811 году стали распространяться слухи о неизбежности войны: «Вы ведете себя, как русские; вы ничего не видите кроме угроз, ничего кроме войны, тогда как это всего-навсего передислокация сил, необходимая, чтобы заставить Англию еще до истечения шести месяцев добиваться приемлемых для себя условий»12. Дневники Геббельса свидетельствуют, что Гитлер также прибегал к такого рода аргументам, когда считал это выгодным, в отношении Франции и Греции. Совершенно ясно, что Гитлера всегда манила война с Россией по идейным соображениям. Возможно также, что в конце лета 1940 года время стало диктовать ему необходимость такой кампании. Однако устная директива, данная в конце июля, носила весьма неопределенный характер и вместо оперативных указаний определяла лишь общие цели13.

Нападение на Россию не следует таким образом считать заранее решенным вопросом из-за того, что в конечном счете оно состоялось. Одновременно действовали противоположные тенденции. Вторая половина 1940 года была фактически переломным моментом войны; историки до сих пор, бросая взгляд в прошлое, недооценивают сложности стратегического и политического положения. Преобладает тенденция сбросить со счетов различные альтернативы, открывавшиеся перед Гитлером, объясняя его действия заранее выработанной политикой, исключавшей любые варианты. Однако, существование этих альтернатив означало, что в обстановке, сложившейся после падения Франции, Сталин мог попробовать приспособиться к изменяющимся обстоятельствам, держа одновременно армию в состоянии боевой готовности.