Николай Шпанов - Поджигатели. Цепь предательств Страница 19

Эгон с неприязнью посмотрел на экономку.

- И вы не помните, как он выглядел?

- Я говорю вам, господин доктор: он приходил по ночам.

Она обиженно подобрала злые, тонкие губы.

Эгон понял: Германн давал показания. Интерес к эмигрантской литературе мог дорого обойтись клиентам старика.

Как только удалось отделаться от экономки, Эгон перерыл книжные полки и отобрал всю сомнительную литературу.

Когда стемнело, он вынес пачку книг и бросил в траве.

На видных местах он разложил коричневые книжки, купленные у фрау Германн.

Было около одиннадцати вечера, когда появилась экономка.

- Он пришел...

- С ним кто-нибудь есть?

- Пока никого, - многозначительно ответила она.

- Ну что же, впустите.

- Он не желает снимать пальто.

- Если таковы его привычки...

Посетитель вошел и тотчас затворил за собою дверь, оставив за нею разочарованную экономку.

Воротник пальто был у гостя поднят. Поля шляпы опущены на лицо. Прежде чем Эгон мог разобрать его черты, гость выглянул за дверь и строго сказал экономке:

- Не ближе десяти шагов от двери, уважаемая. Понятно? Ну, раз-два!

Голос был хорошо знаком Эгону. Эгон радостно крикнул:

- О, это вы, Франц!.. Знаете, за кого я вас принял?

Лемке приложил палец к губам и негромко сказал:

- Франца Лемке пока не существует. Я - Курц!

При виде разложенных всюду коричневых книжек Лемке-Курц рассмеялся:

- Вы думаете обмануть их этим? Если бы кошки были так наивны, мышки могли бы спать спокойно.

- Чашку кофе, Франц? Может быть, поесть?

- С удовольствием, - сказал Лемке, но тут же спохватился: - Для ужина нужны услуги экономки? Тогда отставить.

- Кажется, в ее представлении вы - полицейский агент.

- Это хорошо!

Эгон собрал ужин из того, что было под рукой.

- Картофельный пудинг будете есть?

- Почему бы нет?.. Для фюрера это плохая шутка истории: опять кригскартофель!

- Наше поколение знает, чем это кончится... Давно здесь?

- Не очень.

- Появление здесь связано с риском?

- У меня за кормой чисто. Посещая вас, я могу испортить себе репутацию.

- Посещая меня?

- Если дядюшка Германн скажет больше, чем нужно.

Эгон положил Лемке руку на плечо:

- Как хорошо, что вы здесь!

- Если б вы не были в отлучке, мы увиделись бы давно. Вы принесли бы нам пользу...

- Кому "вам"?

- Нам... Вы сами понимаете!

При этих словах Эгон испуганно посмотрел на дверь и хотел выглянуть в коридор. Лемке остановил его и приотворил дверь сам. Все было в порядке: экономка не решилась подслушивать.

- С полицией шутки плохи! - Лемке кивнул на висящий на спинке стула пиджак Эгона: - Вот что было нам нужно.

Эгон не понял.

- Отличная почтовая сумка, - пояснил Лемке.

- Она к вашим услугам!

- К сожалению, поздно, доктор! Мне пора исчезнуть.

- Куда?

- В Берлин.

- Плохое место.

- Да. Очень сильно проветривается. Можно схватить насморк...

- Без вас я не могу быть тут полезен?.. Хотя бы в качестве почтовой сумки?

- Теперь вы не слишком надежный почтальон. Именно поэтому-то я к вам и пришел, рискуя дурным знакомством. Лучше вам куда-нибудь уехать!

- Я только что из Австрии.

- Знаю.

- При желании, конечно, я мог бы туда вернуться.

- Гиммлер там, как дома. Вам полезно на некоторое время убраться за пределы нашего рая.

- Едва ли осуществимо.

- Ваша фирма посылает экспертов в Чехословакию. Я бы советовал вам как можно скорей...

- Мне что-нибудь угрожает? - спросил Эгон.

- Что может угрожать читателю нелегальных романов? На вас заведут карточку. Вы утратите чистоту репутации. А она может нам пригодиться.

- Я рассчитывал немного отдохнуть...

Лемке состроил лукавую мину и многозначительно сказал:

- Вы были бы там с фройлейн Германн.

- С Эльзой?

Лицо Эгона говорило больше, чем если бы он стал выражать свое отношение к этому предложению словами самого гневного возмущения. Наконец он с отвращением проговорил:

- И обязанности фройлейн Эльзы заключались бы в наблюдении за мной.

От неожиданности Лемке сел и молча уставился на Эгона.

- Фройлейн Эльза работает в этом почтенном учреждении, - повторил Эгон.

- Такие вещи не сообщаются случайным знакомым.

Эгон долго сидел неподвижно, опустив голову. Потом достал из стола конверт и бросил перед Лемке. Тот с удивлением прочел анонимное письмо, разоблачавшее Эльзу Германн как агента гестапо при Эгоне.

Лемке ласково тронул Эгона за плечо и попытался сказать несколько слов утешения. Но тут он увидел, что они звучат вовсе неубедительно: если в анонимке сказана правда - она отвратительна. Франц постарался переменить разговор.

- Что бы вы сказали, доктор, если бы я попросил от вас услуги, требующей большого мужества?

- Не думайте, Франц, что я перестал быть мужчиной...

- Товарищи вас знают.

- Вы преувеличиваете, Франц.

- Если в те тяжелые годы капитан Шверер мог не выдать своего механика Лемке, то можете ли вы не быть мне другом теперь? Настали трудные времена для Германии, доктор. На стороне разбойников в черных мундирах - сила государственного аппарата. Это так, но не нужно это переоценивать. Наша задача - помочь народу в борьбе против наци, как бы трудна она ни была.

- Она еще не кажется вам безнадежной? - спросил Эгон.

- Мы не так легко теряем надежду, доктор!

- Но ведь ваша партия потерпела поражение, она перестала существовать.

- Уйти в подполье еще не значит быть разгромленным.

Эгон в сомнении покачал головой:

- Боюсь, что наименее сознательная масса переходит на сторону других вождей.

- Нельзя закрывать глаза на то, что мы имеем дело с очень ловким врагом. Еще одна-две таких бескровных победы, как Рейнская область, как Австрия, и Германия повернет за Гитлером. Мы готовы к этому.

- На что же вы надеетесь?

- Кто же поверит, что народ, родивший Маркса и Энгельса, Либкнехта и Тельмана, безнадежен? Он может заболеть...

- Длительно и тяжело, - вставил Эгон.

- Но как бы ни была ужасна бездна, в которую Гитлер ввергнет Германию, кризис и выздоровление наступят!

Было уже поздно, когда Лемке собрался уходить. Перед тем как проститься, он спросил:

- Вы помните мою профессию, доктор?

- Бывало вы так часто повторяли мне, что ваша мечта - вернуться к фрезерному станку... Забыть это просто невозможно, - с добродушной усмешкой сказал Эгон.

- Нет, нет! - поспешно перебил его Лемке. - Я говорю о той профессии, которой обучила меня война.

- Когда-то вы были самым исправным шофером в Германии, - улыбнулся Эгон.

- И вы могли бы рекомендовать меня кому-нибудь?

- Охотно, но кому?

Лемке посмотрел в глаза Эгону.

- Мне хотелось бы работать у вашего отца.

- Вы не хуже меня знаете, какому просвечиванию подвергнется человек, желающий возить генерала фон Шверера.

- Я никогда не решился бы просить, если бы не был уверен в том, что не могу вас скомпрометировать. Я уже сказал вам: за кормой у Бодо Курца чисто, как у самого густопсового наци.

Эгон молча протянул Лемке руку.

Уходя, Лемке увидел экономку в прихожей. Она мирно спала на стуле.

- Заприте дверь, тетушка. И вот что... Я еще зайду кое о чем с вами потолковать. Но, - голос его сделался строгим, - смотрите, ни звука о том, что я был. Понятно?

Только когда сигара стала жечь губы, Эгон очнулся. Злобно швырнул окурок и налил себе вина. Выпил все, что осталось в бутылке. Эльза?! А это не может быть клеветой?.. Он не может, не хочет поверить! Нет, он не верит!.. Эльза! Какой бред!..

Он решил больше не думать об этом, но и сам не заметил, как через минуту мысли вернулись к тому же. Зачем Эльзе быть с ними? Она разумная девушка.

Эгон с треском отбросил крышку рояля и ударил по клавишам. Бурю листовского отчаяния сменил экстатический ритм равелевского "Болеро". Эгон любил его. Кто пляшет его теперь на окровавленных полях Андалузии, на руинах Мадрида? Не служит ли знойное пение флейт маршем для мавров, бредущих по выжженным плоскогорьям Кастилии? Эта музыка должна быть им понятна... Об африканских песках, о шаге караванов, о тенистой ласке оазисов поют флейты под мерный аккомпанемент барабана... За звоном струн рояля Эгон слышит оркестр. Пальцы ударяют все медленней. Танец становится маршем варваров... Мавры идут расстреливать Европу! Европа! Эльза!.. Эльза!..

Францу Лемке так редко удавалось бывать дома, что теперь, во время этого приезда в Любек, он не без труда приноравливался к жизни, которую приходилось вести его жене. Из типографии она приходила поздно ночью, а иногда и под утро, если цензура "наводила порядок" в полосе объявлений. Все содержание открытой немецкой прессы было давно и достаточно надежно "унифицировано" ведомством Геббельса, и единственным местом, где немцы могли дать свободу своему перу, была последняя полоса газеты: на ней печатались объявления. Но именно эта-то полоса и доставляла больше всего хлопот наборщице Кларе Буш, так как даже в объявлениях цензура искала подвоха и заставляла переделывать их по десять раз.