В Коковцев - Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 1 и 2) Страница 19

1) вопрос о Корее, послуживший внешним поводом вооруженного столкновения нашего с Японией.

Гр. Ламсдорф говорил, не обинуясь, что нам придется отступить от нашей точки зрения и отказаться от всякого влияния на Корею, если только мы предпочитаем кончить дело миром.

2) Вопрос о контрибуции, который выдвинут прессою на первый план, и следует ожидать, что кредиторы Японии выставят его с особой настойчивостью, ибо финансовое положение Японии не может не озабочивать их в первую голову. Заключения своего по этому вопросу Гр. Ламсдорф не высказывал.

3) Вопрос об ограничении наших вооруженных и в особенности морских сил на нашем дальнем Востоке не может не остановить также особого внимания Японии в виду преимуществ достигнутых ею над нами и вероятно стремления ее уменьшить опасность нового сооруженного с нами столкновения. По этому вопросу я также не помню, чтобы Министр Иностранных Дел выразил определено свое мнение и, во всяком случае, удостоверяю, что положительной схемы его разрешения он не предложил.

Доклад Гр. Ламсдорфа вернулся к нему с следующими надписями Государя, которые резко запечатлелись в моей памяти и не изгладились из нее под влиянием пережитых впечатлений.

Наверху доклада Государь написал: "Я готов кончить миром не мною начатую войну, если только предложенные условия будут отвечать достоинству России. Я не считаю нас побежденными, наши войска целы и Я верю в них".

Против вопроса о Корее, Государь написал: "в этом вопросе Я согласен на уступки, - это не русская земля".

Против вопроса о контрибуции Государь написал: "Россия никогда не платила контрибуции, и Я на это никогда не соглашусь", при чем слово "никогда" было три раза подчеркнуто.

{77} Против вопроса об ограничении наших вооруженных сил на Востоке, отметка Государя была: "это не допустимо, мы не разбиты, можем продолжать войну, если нас вынудят к тому неприемлемыми условиями".

Этот доклад и отметки Государя, разумеется, были сообщены Гр. Ламсдорфом Витте, если не до выезда его из России, то, во всяком случае, были ему пересланы в Америку, и можно только пожалеть о том, что никто из его спутников или он сам не упомянули об этом в оставленных ими записях.

Впрочем, справедливость заставляет сказать, что почти никто из спутников Витте, или не оставил своих записок, как Шипов, Проф. Мартенс, или же их записки и, в частности записки Бар. Розена, не дошли до меня. И. Я. Коростовец записал только, чему он был свидетелем и участником в Портсмуте. Сам же Витте оставил в своих записках столько неточностей, что нечему удивляться, что в них не нашлось места слову справедливости в пользу Государя, а все приписано себе, хотя, и отдавая справедливость покойному Государю, немало осталось бы заслуг Гр. Витте в деле заключения Портсмутского договора.

Много раз за время переговоров мне приходилось докладывать о ходе переговоров Государю. Еще чаще говорили мы с Министром Иностранных Дел и потому, когда подошел решительный момент, и Витте спросил, что именно может он принять как последнюю уступку, с тем, чтобы в случае отклонения его предложения японцами, он был уполномочен прервать переговоры и уехать, предав гласности причину разрыва, - я имел возможность высказать мой взгляд совершенно определенно, не внося никаких оговорок в мой ответ. В этом последнем фазисе я был привлечен выразить мое мнение на письме.

Помню хорошо, что это было в субботу, в первой половине августа. Я кончил мои занятия и собирался ухать в деревню. Жена ждала меня готовая к отъезду. Мне подали письмо от Министра Иностранных Дел, при котором я нашел копию последней телеграммы Витте на имя Государя, с копией на имя Министра Иностранных Дел. В своем письме Гр. Ламсдорф сообщал мне, что Государь желает иметь, во вторник утром доклад его по телеграмме Витте и поручает ему представить письменное, как свое, так и мое заключение, которое он, Гр. Ламсдорф, представит в подлиннике.

Я взял это письмо с собою в деревню, по дороге, в {78} вагоне написал черновик моего ответа, на другой день в воскресенье, привел его в порядок, перебелил собственноручно и в тот же вечер выехал обратно в город, чтобы в понедельник утром успеть переписать его и во время отправить Министру Иностранных Дел. Помню ясно все построение моего письма.

В телеграмме Витте была фраза, что если нам необходим мир, то его нельзя достигнуть иначе, как уступками Японии по некоторым ее требованиям. Я начал, поэтому, и мое письмо с того, что мир нам, по моему крайнему убеждению совершенно необходим, но о степени необходимости идти на уступки может судить только тот, кто знает положение дел на фронте.

Хотя я этого не знаю, тем не менее я не могу высказаться и за то, чтобы запросить об этом Главнокомандующего Ген. Линевичa, так как это может надолго затянуть дело, да и едва ли Главнокомандующий в состоянии обнять всю обстановку нашего положения. Поэтому, я считаю, что мир нам необходим как по нашему финансовому, так и в особенности по нашему внутреннему положению и высказываюсь открыто за необходимость уступить в том, что не нарушает нашего достоинства.

С этой последней точки зрения, я особенно решительно возражал против возможности уплатить какую-либо контрибуцию. Россия никогда еще не платила контрибуций, и она не лежит еще окончательно побежденная под пятою врага.

Вместо контрибуции я высказался за возможность уступить южную часть Сахалина и указал, что Япония может найти некоторую материальную для себя выгоду в вознаграждении за содержание наших военнопленных.

В тот же день вечером, Министр Иностранных Дел позвонил ко мне и сказал, что мое письмо соответствует тому, что не раз говорил Государь, и что он думает, что эту точку зрения будет не трудно обосновать, тем более, что он и сам будет говорить в полном соответствии с этими мыслями. Во вторник днем, снова по телефону, Министр Иностранных Дел сообщил мне, что телеграмма Витте отправлена в этом именно смысле, причем тон депеши был переделан Государем лично настолько решительно в смысле недопустимости контрибуции, что он не сомневается в том, что Витте нельзя более вернуться к этому вопросу.

Как известно, через два дня соглашение было достигнуто, и я считаю делом моей совести сказать, что соглашение это состоялось главным образом потому, что Государь проявил величайшую {79} настойчивость, которой ему не мог внушить Гр. Ламсдорф, неспособный на решительное сопротивление вообще.

Не было тут никакой заслуги и с моей стороны, так как я не видел Государя в последнюю минуту, а письменное изложение тех или иных мыслей никогда не производило на него решающего действия. Я вполне уверен в том, что Он ни в каком случае не отступил бы от недопустимости контрибуции и продолжал бы войну, если бы японцы не уступили. К чему бы привело это в конечном результате, - это другой вопрос, но справедливость все-таки побуждает сказать, что мы не уплатили контрибуцию только потому, что Витте понял, что Государь, действительно, на нее не согласится.

В пятницу, на докладе, Государь был в самом радостном настроении и сказал мне, что он счастлив тому, как окончилось все дело, и что "Витте очевидно понял", - подлинные его слова, - "что контрибуции я ни в каком случае не оплачу, хотя бы Мне пришлось воевать еще два года".

Незадолго до того, что переговоры в Портсмуте привели к окончательному выяснению коренного разногласия между русскими и японскими уполномоченными и наш Главный уполномоченный С. Ю. Витте должен был представить их, по телеграфу, на разрешение Государя, испрашивая Его последних указаний, Министр Иностранных Дел Гр. Ламсдорф и Гр. Сольский получили от С. Ю. Витте тождественные телеграммы, в которых он высказал свое опасение, что упорство Японии может вынудить нас, или сделать тяжелые для нас уступки, или даже прервать переговоры и продолжать приостановленные военные действия.

Такое решение, чреватое своими последствиями, принятое к тому же одним правительством, без всякого участия общественного мнения, естественным образом обратит весь одиум осуждения непосредственно на Верховную власть. Для того, чтобы избежать этого, С. Ю. Витте высказал, что было бы крайне желательно созвать в спешном порядке Совещание из наиболее видных общественных деятелей, - представителей земств, городов и дворянства, - которому и предоставить высказать его мнение по поводу намечаемых оснований мирного договора, ранее нежели они поступят на утверждение Государя.

Я узнал об этой телеграмме от Гр. Сольского, когда он пригласил меня, как он сказал по телефону, - прибыть немедленно по очень спешному делу.

{80} Я застал у него Министра Иностранных Дел, который успел уже до моего приезда высказаться совершенно отрицательно по поводу предположения С. Ю. Витте, выражая свое недоумение, каким образом можно созвать такое Совещание и как согласовать его заключение с пределами власти Государя. Он особенно настаивал на том, что положение Государя может быть даже гораздо хуже, если, получив заключение Совещания, Он примет решение несогласное с ним.