В. Королюк - Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв. Страница 19

Вопрос заключается в том, каким образом имя Анд-риха оказалось употребленным летописцем под 996 г. вместо имени действительно правившего тогда Болеслава II Чешского.

В летописной статье 996 г. есть и еще одно явление, привлекшее к себе внимание в историографии. Статья датирована 996 г., в то время как начало правления Стефана Венгерского падает на 997 г. Именно поэтому польский историк А. Грабский предложил датировать эту статью 1004—1012 гг.96

Думается, однако, что такую ошибку в один год нет нужды объяснять сколько-нибудь сложным образом. Сдвиг на один год, как указывалось уже, нередкое явление в наших летописях, тем более, что и сама дата — 996 г. — была внесена в текст первоначального летописного повествования позже его составления. В данном случае поражает скорее относительная точность датировки. Гораздо более сложным явлением было, конечно, появление в тексте имени Андриха.

Ольдржих Чешский правил в период 1012—1033 гг. Из этого обстоятельства чехословацкий исследователь Л. Гавлик сделал вывод, что известие 996 г. подвергалось изменению в летописи приблизительно между 1018 и 1034 гг.97 Такое предположение, считающееся с возможностью более поздней обработки первоначального текста летописи под 996 г., кажется вполне обоснованным. Само собой разумеется, что новая редакция летописной статьи 996 г. (или 997 г.) могла появиться либо в правление самого Ольдржиха, либо после его смерти. По-видимому, возникновение летописной статьи 996 (997) г. в ее нынешнем виде можно представить себе следующим образом.

В древнейшей первоначальной редакции вместо имени Андриха или Андрехла стояло имя Болеслава II Чешского.

Появление имени Андриха следует, видимо, ставить в связь с имевшим место, по всей вероятности, в 20— 30-х годах XI в. русско-чешским военным и политическим сотрудничеством, о котором нам в точности, к сожалению, ничего не известно.

Возможно также, что на появление имени Андриха повлияло и еще одно обстоятельство, а именно: присутствие в одном и том же сообщении 996 (997) г. сразу имен двух Болеславов, что не могло не вызвать подозрений со стороны не слишком искушенного редактора, поспешившего по своему разумению исправить текст. Так, очевидно, следует объяснять появление этого более позднего имени чешского князя в летописном сообщении 996 (997) г.98

Итак, анализ всех летописных статей, которые, по мнению многих исследователей, отражали факты русско-польских конфликтов в X в., приводит к выводу, что на протяжении всего X столетия — от 907 и вплоть до 1000 г. включительно — ни летопись, ни другие источни-'ки не дают основания предполагать каких-либо военно-политических конфликтов между двумя соседними славянскими странами. Да это и совершенно понятно. До тех пор, пока Пясты прочно не укрепились в Малой Польше, всякие притязания их на восточнославянские земли были практически исключены. В связи с этим столь красноречивым представляется полное умолчание о походах Владимира “к Ляхом” в таком важном памятнике древнерусской литературы второй половины XI в., как “Память и похвала Иакова Мниха и житие князя Владимира”: “Идеже идяше (Володимер.— В. К.) одолеваше: Радимици победи и дань на них положи, Вятичи победи и дань на них положи на обоих, и Ять-вягы взя, и Сребреныя Болгары99 победи, и на Козары шед, победи я и дань на них положи. Умысли же и на Гречкыи град Корсунь... и прия град Корсунь” 100.

Что касается западных походов Владимира, то наиболее правильным решением вопроса является, по всей вероятности, признание их походами на сохранившие еще свою самостоятельность племенные княжения восточнославянских хорватов и дулебов. Киевский князь, в своей западной экспансии тянувшийся к богатым торговым путям, ведущим в Центральную и Западную Европу, неизбежно должен был столкнуться с ними и, уничтожив их независимое существование, воссоединить их в одном могущественном государстве.

О том, что вопросы господства на крупнейших международных торговых путях играли важную роль в политике киевского великого князя, свидетельствуют также и его походы на ятвягов и болгар. Подчинение ятвя-гов обеспечивало Киевской державе контроль над кратчайшим путем к Балтийскому морю по Западной Двине и Неману101. Здесь едва ли следует особенно подробно останавливаться на исключительной роли хазар и камских болгар, о походах на которых упоминает Иаков Мних, в тогдашней торговле между Востоком и Западом. Великий торговый путь на Восток шел тогда от Киева на Великие Булгары и спускался к расположенному в устье Волги Итилю, обходя владения воинственных кочевников-печенегов 102.

К сожалению, уже довольно многочисленная литература, пересматривающая традиционные, унаследованные от дворянско-буржуазной историографии взгляды на русско-польские отношения X в., как на отношения вражды и соперничества, до сих пор еще фактически не учитывается в наших больших сводных трудах по истории СССР и, Киевской Руси, где по-прежнему без всяких оговорок цитируется летописная статья 981 г., а летописная статья 992 г. рассматривается как свидетельство русско-польского конфликта 103. Еще более неоправданной представляется концепция, недавно сформулированная Б. Я- Раммом. Находясь явно под влиянием летописной статьи 981 г. в ее нынешней редакции, Б. Я- Рамм выводит из краткого сообщения Никоновской летописи о приходе в Киев в 979 г. послов к Яро-полку от папы римского104 явно не выдерживающее критики построение, согласно которому Мешко I оказывается союзником Ярополка против Владимира и посредником в организации латинской миссии на Руси 105. Не говоря уже о том, что данные Никоновской летописи не являются достаточной опорой для исследователя и сами нуждаются в специальном исследовании (о папских послах 979 г. ничего не знают другие источники), следует подчеркнуть, что сообщение Никоновской летописи, даже если бы оно и соответствовало действительности, ничего не доказывает относительно церковного посредничества Мешко. Если бы автор учел, что Польша в тот момент была в сущности еще языческой страной и не могла располагать сколько-нибудь солидными кадрами латинского духовенства, он, очевидно, не стал бы настаивать на своем предположении. А помимо того нет, конечно, никаких оснований полагать, что папское посольство, если бы даже оно было послано на Русь, должно было направляться сюда через земли непокорного полабо-прибалтийского славянства и Познань. Римским миссионерам, судя по примеру Адальберта Магдебургского в 60-е годы X в., гораздо проще и удобнее было пользоваться хорошо известной, оживленной торговой дорогой через давно христианизированную Чехию на Краков — Червенские города — Киев.

С какой бы точки зрения не подойти, таким образом, к гипотезе Б. Я- Рамма, ясно одно: Польша времен Меш-ко I была не в состоянии выступать форпостом папской политики на Востоке. Но если источники не дают оснований писать о польско-русских или русско-чешских конфликтах в X в., то некоторые косвенные их показания могут быть использованы для того, чтобы попытаться представить себе несколько шире польско-русское и чеш-ско-русское общение, причем не только в культурной и экономической, но и в политической области.

Уже сама летописная статья 996 (997) г. могла явиться результатом пребывания в Киеве посольств от чешского и польского Болеславов и от венгерского Стефана 106. Можно думать, что Познань и Прага обменивались с Киевом посольствами еще и до того времени. Если немецкие анналы сохранили известия о русских посольствах в Германию в 960 107 и 973 гг. 108, то нетрудно “предположить, что аналогичные посольства могли посещать и Прагу, через которую лежал самый удобный путь из Руси на Запад. Возможны и посольства из Киева в Познань и обратно, тем более, что, по свидетельству Ибрагима ибн Якуба, с середины 60-х годов X в. существовала общая польско-русская граница 109.

Столь же возможны также брачные связи между русской и польской, русской и чешской знатью того времени. В польской литературе высказывалось даже мнение, что уже в X в. существовали русско-польские династические связи110, конечно, как связи политические.

Источники, правда, не дают оснований для столь далеко идущих предположений, однако польско-русские браки между знатью вполне возможны, если учесть появление в великокняжеской семье и среди приближенных киевского князя таких польских имен, как Станислав и Владислав. Нельзя также исключать предположение, что среди русской знати могли появляться выходцы из Польши, а среди польской — выходцы из Руси. О двух “чехи-нях” — женах Владимира Святославича упоминает и русская летопись. Сыном одной из них был Святополк Владимирович111. А. В. Флоровский не решается, однако, на этом основании делать вывод о возможности заключения уже в X в. династических браков между Прже-мысловичами и Рюриковичами 112.

Короче говоря, политические связи между Русью и Польшей, Русью и Чехией были, очевидно, гораздо более оживленными и яркими, чем в состоянии их обрисовать сегодня историки, вынужденные к тому же постоянно оговариваться относительно предположительности своих суждений.