Егор Иванов - Честь и долг Страница 19

И снова его думы повернулись к Черчиллю.

Все признают, что Черчилль — человек блестящий и талантливый, смелый, неутомимый работник. Но, спрашивается, почему, несмотря на это, у него больше поклонников и меньше сторонников, чем у какого бы то ни было другого политического деятеля Англии? Почему сэр Уинстон не вызывает и еще менее умеет сохранить за собой привязанность какой-либо группы людей, общины или города?

Наверное, объяснение в том, что ум Черчилля, представляющий собой мощный механизм, имеет какой-то непонятный дефект, который мешает ему всегда действовать искренно. И когда этот механизм начинает работать с неисправностью, сама его сила приводила к катастрофе не только его самого, но и тех людей, с которыми он работал. Вот почему все чувствуют себя весьма нервно, работая с ним.

"Вот почему с ним надо держаться осторожно, очень осторожно! — решил Ллойд Джордж и потянулся за своей трубкой, лежавшей в пепельнице. Премьер привычно сунул чубук в рот и поднялся — напольные часы фирмы Нортон пробили одиннадцать. Вот-вот должны появиться Мильнер и Черчилль. Беседа предстояла важная — о судьбах империи, Ллойд Джордж уже почти настроился на нее. Вначале он решил принять гостей здесь, в своем личном кабинете, но передумал: большой разговор требует и соответствующей обстановки. Премьер решил перенести его в зал заседаний кабинета. Поднявшись от стола и застегнув на верхнюю пуговицу визитку, Ллойд Джордж энергичными шагами отправился в зал. Он любил это помещение и все девять лет, которые судьба подарила ему быть в этом зале на разных креслах, мечтал только об одном премьерском. Теперь фортуна в лице истинных хозяев Британии посадила его и на это место посередине стола, вручила изящный деревянный молоточек заморского, колониального дерева, стуком которого объявлялось принятие решений.

С председательского места зал выглядел не так, как прежде с министерского. Новое величие появилось в нем, хотя он и остался весьма скромным, лишенным помпезности. Стены — там, где они свободны от книжных шкафов, — белые. Этот цвет принял теперь для Ллойд Джорджа символ торжественности. Четыре коринфские колонны подпирают по углам высокий потолок. В камине ярко пылает огонь, прогоняя январскую стужу. На каминной доске — бронзовые часы; выше них — портрет первого хозяина Даунинг-стрит, 10, лорда Уолпола.

Подле камина — ведерко красной меди, полное угля.

Ноги премьера бесшумно ступают по темному ковру, он подходит к стоящему в центре зала длинному столу, покрытому зеленым сукном. Вокруг стола стулья из красного дерева, против каждого стула на скатерти — бронзовая литая чернильница со стальным шеффилдским пером. Против кресла премьера лежит деревянный молоточек. Ллойд Джордж окидывает взглядом комнату — по углам стоят удобные кресла. На одноногих, словно цветок кувшинки, столиках лежат журналы…

"Пожалуй, лучше сидеть не за столом — будет очень официально, а расположиться в креслах — лакеи подвинут их поближе…" — решает премьер.

15. Петроград, декабрь 1916 года

Прекрасный новый пятидесятисильный «роллс-ройс», типа "Сильвер Гоуст" "Серебряный Дух", только что доставленный из Англии через Архангельск коллежскому секретарю Коновалову, стоял у подъезда дома номер 31 на Фурштадской. Его латунные ручки, петли, рожки сигналов, маленькие фонарики у лобового стекла весело блестели, начищенные старательным шофером. Тончайшая замша подушек была готова принять в свое лоно седока. Мягкость сидений удачно сочеталась с двойными рессорами задней оси, создававшими настоящий королевский комфорт. Александр Иванович потому и заказал себе такой автомобиль, что услышал — британское королевское семейство пользуется только произведениями фабрики компаньонов Роллса и Ройса. И он не прогадал. Авто было действительно чудом британской техники. Впрочем, и дороговизны. Одно только шасси стоило полторы тысячи фунтов стерлингов — целое состояние. Кузов седан, выполненный за особую цену лучшим каретником Манчестера Джозефом Кокшутом, работавшим на Роллса и Ройса, стал произведением искусства. А что значили все эти тысячи фунтов стерлингов за английский комфорт по сравнению с десятками миллионов рублей, которые "сэр Александр" загреб на военных поставках?

Александр Иванович Коновалов даже в привычках и манерах стремился походить на англичанина. Но черты лица — расплывчатые, мягкие, с довольно широкими скулами — выдавали его чисто славянское происхождение.

В своей англомании Коновалов доходил до того, что считал весьма полезным для России именно английский капитал. Его проникновение в Россию Александр Иванович обосновывал тем, что английский капитал помогает создавать в стране новые заводы, шахты, фабрики. Таким образом, пропагандировал свой взгляд коллежский секретарь, Англия содействует экономическому процветанию России. Германский же капитал заваливал и заваливает Россию дешевой продукцией своих заводов и фабрик и тем убивает российскую промышленность. Это был подход ярого сторонника войны до победного конца, типичного представителя недальновидной российской буржуазии, которая в своекорыстии и не догадывалась, что одной из главных целей союзницы России в мировой войне — Англии — было ослабление России, превращение в самую настоящую колонию иностранного, прежде всего английского, капитала, разделенную и разодранную на отдельные части. Но таковы уж были эгоистичные взгляды Коновалова, что он не желал замечать политические реалии, все яснее и яснее бившие в глаза. К тому же его англоманию искусно разжигали комплиментами сначала Брюс Локкарт в Москве, а затем посол Бьюкенен, которому сэр Роберт, генеральный консул Великобритании в первопрестольной, передал свой контакт с Коноваловым, когда тот переехал в Петербург.

Огромного роста бородатый швейцар в ярко-синей ливрее без угодливости распахнул перед Александром Ивановичем зеркальную дверь подъезда. Директор правления Товарищества мануфактур "Иван Коноваловъ с Сыномъ" еще не привык к этому человеку-гиганту и несколько тушевался внутренне, проходя мимо него. Известный миллионщик и общественный деятель, депутат Государственной думы, председатель Совета российского взаимного страхового союза, и прочая, и прочая — только несколько дней тому назад стал постоянным жителем Санкт-Петербурга. Разумеется, он и раньше бывал и живал подолгу в столице, но теперь, ввиду бурных политических событий, начинавших наворачиваться, словно снежный ком, Коновалов не мог себе позволить оставаться неторопливым московским обывателем, наблюдавшим издалека действие на главной сцене. Ведь он был одним из режиссеров заговора против Николая Второго. Управляющий снял в фешенебельном районе Петрограда — на Фурштадской — квартиру для патрона. Александр Иванович приказал перевезти кое-что из любимых вещей с московской Большой Никитской — и политическое переселение состоялось.

Выходя из своего подъезда, господин коллежский секретарь машинально бросил взгляд на другую сторону улицы. Дома через три от него, на углу Фурштадской и Воскресенского, жил другой Александр Иванович, тоже заговорщик, действительный статский советник Гучков, член Совета учетного и ссудного байка, член Особого совещания по объединению мер по обороне государства, председатель исполнительной комиссии по сооружению канализации и переустройству водоснабжения, и прочая, и прочая…

"Надо бы позвонить Александру Ивановичу… Может быть, он дома, и я мог бы захватить его в своем авто на встречу…" — промелькнуло в уме Коновалова. Но шофер уже отворил дверцу лимузина, и Коновалов прямо из теплоты подъезда нырнул в натопленное спиртовой печкой чрево «роллс-ройса».

Денек был серенький, начинало смеркаться. Дворники хорошо расчистили Фурштадскую, и авто плавно заскользило по торцам.

В переговорную трубку Коновалов скомандовал шоферу держать на Морскую, к Азово-Донскому банку.

"Вовремя я стал петербуржцем, — размышлял Александр Иванович, мягко покачиваясь на подушках сиденья. — Грядет великое потрясение, и наша ложа должна все рычаги правления забрать в свои руки".

Коновалов вдруг вспомнил ни с того ни с сего, как четыре года тому назад принимали его в масонское общество нового типа, не имеющее ни атрибутов традиционного масонства, ни обрядов, ни мистических целей. Задачи ложи, названной для конспирации "Верховный совет народов России", были чисто утилитарными: надо было создать межпартийный штаб крупных дельцов, политиков, профессуры и интеллектуалов для того, чтобы вырвать власть у Романовых и по-настоящему распорядиться ею.

Приятно было вспоминать, как перехитрили охранку, объявив «уснувшей» разбухшую, потерявшую весь боевой пыл и занимавшуюся лишь мистическими песнопениями да сплетнями профранцузскую ложу «Возрождение». Надо было очиститься от болтунов и агентов охранки, проникших в ряды братства. Надо было убрать всю театральщину и риторику, сделав кристально чистым политический центр, который предотвратил бы народную революцию, организовал бы натиск на самодержавие с тем, чтобы бескровно заменить его парламентарной монархией или даже буржуазной республикой…