Афганистан. Подлинная история страны-легенды - Мария Вячеславовна Кича Страница 19

бартерную систему. Натуральный обмен заменило персональное обслуживание. Каждый приходился кем-то своим односельчанам – сыном или дочерью, братом или золовкой, старейшиной или бедным родственником и т. д. Одни люди должны были служить другим и, в свою очередь, имели право на то, чтобы им тоже служили. Молодые подчинялись старшим – но старшие заботились о молодежи. Жены повиновались мужьям – но рассчитывали на их защиту и вели хозяйство. Все делали то, чего от них ожидали, и требовали того, что предписывали традиции.

Афганские села были самодостаточными. Крестьяне производили продукты питания и столярные изделия, мастерили обувь и подковывали лошадей (если они были). Женщины пряли и ткали, шили одежду и пекли хлеб, сбивали масло и готовили припасы на зиму. Мужчины выполняли тяжелую работу вне дома: рыли ирригационные каналы, строили запруды, вспахивали поля, убирали урожай, охраняли деревню и, конечно, воевали.

Автономность деревень вовсе не означала их изолированности. Жители близлежащих поселений знали друг друга. Иногда крестьяне ездили в город на ослах, груженых войлоком или иным товаром, который они продавали, а деньги тратили на соль, спички и т. д. На базарах селяне узнавали о событиях в большом мире – которые, однако, происходили где-то далеко и абсолютно не влияли на деревенский уклад. Губернатор для крестьян был мифическим персонажем, а король – и вовсе чуть ли не вымышленной фигурой, чье влияние на повседневную жизнь равнялось нулю. Если монарх все же приезжал в деревню, он был господином и повелителем всего и вся, но как только он уезжал, то превращался в красивую легенду – и родители еще долго твердили детям: «Однажды я видел короля! Он стоял вон там, он был таким же настоящим, как этот ишак!»

Сельские обитатели контактировали с кучи – кочевниками-скотоводами, составлявшими около 10 % афганского населения. Они являлись меньшинством – но меньшинством внушительным. Сотни тысяч человек жили в постоянном движении – они перемещались группами, останавливались на несколько дней или недель в благоприятных местах – а затем двигались дальше. В небольшом лагере насчитывалось 10 палаток, в большом – до 50. Кроме того, у кучи были сотни овец и десятки верблюдов, которых следовало пасти и сторожить. Кочевники вели опасный образ жизни – они всегда находились на чужой территории и нередко подвергались набегам со стороны своих собратьев. К тому же, старый Афганистан – особенно север страны – буквально кишел разбойниками. Казалось бы, что можно украсть у нищих людей, не имеющих даже клочка земли? Ответ прост – скот и женщин. Поэтому кучи разбивали свой лагерь по тому же принципу, что и пионеры, пересекающие равнины Северной Америки, – в центр помещали женщин и детей, а мужчины располагались по краям.

Всякий раз, когда кочевники приближались к деревне, в воздухе пахло грозой. Селянам не нравилось, что кучи выпускают на их пастбища отары прожорливых овец. Впрочем, деревенские жители и кочевники редко враждовали. Некоторые крестьяне произошли от кучи; некоторые кучи занимались сельским хозяйством, пока несчастье – например засуха – не оторвало их от земли и не погнало по бескрайним просторам Центральной Азии, как перекати-поле.

Впрочем, отношения между кочевниками и горожанами складывались более гармонично. Особенно выигрывали от этого кучи – ведь, в отличие от крестьян, они не были самодостаточными. Кочевники наведывались в города, чтобы купить посуду, металлические инструменты, оружие и ткань, из которой шили шатры. Помимо того, кучи брали у крестьян фрукты, овощи и муку для основного продукта афганского рациона – хлеба. Взамен они давали молочные продукты, вяленое мясо, шкуры, кожу и изделия из бисера.

Кочевники являлись частью афганского народа. Они ощущали свою племенную принадлежность и могли проследить родословную до тех же предков, что и многие оседлые жители. У кучи были муллы, они почитали казиев и уважали некоторых богословов. Разница заключалась в том, что крестьянин мог прожить целую жизнь и умереть, ни разу не отойдя и на 10 км от деревни, где родился. Кочевники же преодолевали сотни километров в год. Они не знали, что такое границы. Будучи замкнутыми и подозрительными, кучи видели мир и говорили на нескольких языках. Управление регионом, изобиловавшим кочевниками, было сродни попытке черпать воду решетом. Кучи не удавалось посчитать, а тем более – обложить налогами. В то же время они регулярно обижались на монархов и присоединялись к восстаниям – поэтому их нельзя было игнорировать.

Ахмад-шах Дуррани почти не присутствовал в жизни подданных – но придумал оригинальный способ взаимодействия с ними. Отныне афганцы, жаждавшие правосудия, но не добившиеся его от джирги или казия, могли подать прошение повелителю – ибо теперь наряду с традиционным правом появился еще и королевский закон. Традиционное право представляло собой гремучую смесь шариатских норм и местных обычаев, сдобренную согласием племени либо клана. Королевский закон отражал мудрость и проницательность дурранийских администраторов и фактотумов – и, в конечном итоге, самого монарха.

Король обладал военной силой – поэтому его слово заменяло все прочие постановления. Но любой правдоискатель рисковал, ибо монарший вердикт был окончательным и непредсказуемым. Кроме того, просителю надлежало запастись терпением и приготовиться к изнурительной борьбе за то, чтобы его услышали, – ведь чиновников было мало, и они сообщали Ахмад-шаху далеко не обо всех делах. Никто даже не помышлял беспокоить монарха по какому-нибудь пустяковому спору – но лишь немногие вообще отваживались обратиться к нему, да и то – если за них замолвили слово высокопоставленные знакомые. Естественно, так действовали ханы и другие влиятельные люди. Простые же афганцы оценили королевскую затею скептически – и Ахмад-шах Дуррани, надеявшийся приблизиться к своему народу, в итоге еще больше от него отдалился. Со временем обособленность кланов и племен лишь набирала обороты. «Лучше иметь сильную собаку во дворе, чем сильного короля в столице», – гласит афганская пословица.

Глава 4

Между львом и медведем

…мы глядим в вышину и надеемся, что звезды глядят оттуда на нас, мы молимся о путеводной звезде, прочерчивающей в небе путь нашей судьбы, но это гордыня наша и ничего больше. Мы смотрим на галактики и влюбляемся, но для Вселенной мы значим куда меньше, чем она для нас, и звезды остаются на своих кругах, как бы мы ни мечтали об ином. Да, конечно, если достаточно долго взирать на небесное колесо, можно увидеть вспышку падающего и умирающего метеора. Но это не та звезда, за которой стоит следовать, – просто камень, которому не повезло. Судьбы наши здесь, на земле, и нет для нас путеводных звезд.

Салман Рушди. Прощальный вздох мавра

Главным достижением