Андреа Жапп - Ледяная кровь Страница 2

Од с маниакальной точностью сохранила воспоминания об их первой встрече под сводами замка Осера. Несмотря на прохладу, источаемую толстыми каменными стенами, Бенедетти потел и обмахивался чудесным веером с прозрачными перламутровыми пластинками. Подарком дамы де Жюмьеж, как он пояснил, заговорщически улыбаясь. Прелат, стоявший перед Од, был элегантным, почти хрупким, невысокого роста. У него были изящные, ухоженные тонкие руки – женские руки. Он посоветовал ей признаться, исповедоваться в своих грехах. Тем не менее что-то в его поведении подсказало молодой женщине, что надо сделать прямо противоположное. Од ни в чем не призналась, заведя своих судей в лабиринт неправдоподобия и обмана, которыми Гонорий наслаждался, будучи тонким знатоком лицемерия. Она знала, что затем он сделал все, чтобы отвести от нее серьезные подозрения, вплоть до того, что обвинил потерпевшего сокрушительное поражение племянника в клятвопреступлении. Подросток, обезумевший от недвусмысленных угроз епископа, отрекся от своих показаний и попросил прощения у дорогой тетушки, на которую, как он утверждал, возвел напраслину.

Ночь, удивительная и неизбежная ночь. Бенедетти пришел к Од в особняк, который она унаследовала от покойного мужа. Между смятыми в радостном безумии простынями они почувствовали себя созданиями одной и той же породы. Од понимала, что была единственной, кто возродил чувственность Гонория с тех пор, как он принял обет. Когда утром Гонорий ушел от нее, она уже знала, что он не вернется. Ей даже не пришлось деликатно намекать ему. Не обращая внимания на насмешливую улыбку, он поцеловал ей руку и прошептал на прощание:

– Благодарю вас, мадам, за восхитительную ночь, поскольку не увидел в ней платы за услуги, которые я оказал вам во время процесса. Благодарю вас также за то, что в течение этих нескольких часов вы вызывали у меня горькие сожаления, но оставили сладостные воспоминания.

Черт подрал бы эти воспоминания!

Заинтригованная Од де Нейра продолжила:

– Мой добрый друг… Неужели вы уже были таким сентиментальным, когда мы впервые встретились? Когда вы спасли мне жизнь?

– Сентиментальным? Если я был сентиментальным, зачем же тогда я вас спас? Ведь я знал, что вы виновны.

– Ради забавы, к которой, вероятно, примешивалось плотское желание.

– И это тоже. Вы пробудили во мне волнение…

– Волнение?

– Вы в одиночку боролись с мужчинами, в большинстве своем подлыми. Вы стойко держались, но они устроили над вами суд. По правде говоря, выбор был простым. Встать на вашу сторону или предоставить им свободу действий, позволив, таким образом, ничтожеству одержать победу над исключительностью. Я сделал свой выбор.

– Это, несомненно, самый милый комплимент, который мне когда-либо делали. Благодарю вас, – сказала Од, становясь серьезной. – Ладно, мне нужно приготовиться, если я хочу как можно скорее оказаться в прекрасном графстве Перш.

– Сначала вам придется пожить в Шартре, моя дорогая.

Камерленго вытащил из ящика туго набитый кошелек и несколько листов, исписанных его мелким решительным почерком.

– Это вам на первое время. И, конечно, рекомендации, советы, имена, адреса. Умоляю вас, Од… Добейтесь успеха.

– Я не помню, чтобы когда-нибудь терпела поражение… в чем-либо. Надеюсь вскоре увидеться с вами, друг мой… Чтобы отпраздновать наш успех.

На площади Святого Петра поднялся резкий ветер. Ее вуаль развевалась, словно крыло. Од де Нейра ускорила шаг. Почти забытая истома вновь охватила ее, когда Бенедетти вспомнил о своем волнении во время их первой встречи. Неожиданная и, уж конечно, досадная истома, учитывая, сколько дел ей предстояло уладить до своего скорого отъезда. Ба… Лучше всего было от нее избавиться, не придавать ей значения, и Од знала, как это осуществить.

Она направилась к мосту Ангела, соединявшему берега Тибра. Сообщница ночь уже опускалась на город. Од устремилась в лабиринт улиц, которые хоть и не считались разбойничьим притоном, но все же были не тем местом, где можно встретить знатную женщину в любое время суток. Холод наступающей ночи немного смягчил невыносимые запахи человеческой плоти, грязи, отбросов, которыми, казалось, дышали одноэтажные лачуги. Од, разумеется, привлекала к себе внимание. К ней подошел мужчина. Она внимательно посмотрела на него. Он был уродливым, грязным, слишком старым. Что касается его гнилых зубов, которые обнажила улыбка, они были отвратительными. Од жестом прогнала его. А вот мускулистый юноша, которого Од заметила в нескольких шагах от лестницы, ведущей к таверне с дурной славой на улице Бьянка Донна, заинтересовал ее. Од поравнялась с ним. Он был красивым, очень красивым. Несомненно, ему не было и двадцати. Он бросил на нее игривый взгляд и отпустил откровенно непристойный комплимент.

Од ответила на прекрасном итальянском:

– Ради бога, помолчи. Ты испортишь мне желание.

Она вытащила из сумочки две золотые монеты и добавила:

– Все будет так, как я хочу. Ни больше и ни меньше.

Мгновенно протрезвев, молодой человек положил деньги в карман и кивнул в знак согласия.

Когда Од поднялась с кровати в комнатенке лупанария, замаскированного под таверну, она тут же едва не упала на нее снова от изнеможения. Она чувствовала запах мужчины на своей коже, в данное мгновение еще приятный. Но через несколько минут он станет невыносимым. Она могла бы избавиться от него, приняв ванну с цветами мальвы и лаванды. Спящий юноша потянулся всем телом, и Од впервые внимательно рассмотрела его. Он действительно был красивым – с темными волосами, матовой кожей. Колючие волосы покрывали его тело от шеи до лобка. Он был сильным, неспособным на нежность, как она и рассчитывала. Од охотно допускала, что ее откровенная тяга к грубым мужикам была вызвана упоительным желанием подчинить их себе, заставить слушаться. По сути, полученное удовольствие стоило этого. Хорошенькое дельце! Кто заинтересуется этими безмозглыми увальнями, которые каждый день мрут как мухи?

Грубый голос заставил ее вздрогнуть:

– Это… Дамы – это намного лучше, чем нищенки и шлюхи… Впрочем, ты могла бы поучить их. Шлюх, я хочу сказать.

Запах стал невыносимым, Она оделась и знаком велела ему зашнуровать ее платье. Он встал, попытался лизнуть ее шею, уперся напряженным членом ей в спину. Она обернулась и смерила его испепеляющим взглядом. Он проворчал:

– Ладно… – Недовольство сменилось ребяческим смехом. – Если бы я знал… Когда я увидел, как ты входила в папский дворец… Да, это невероятно, не так ли? Я был там и видел тебя. Не так уж часто им наносят визиты дамы. Говорят, порой это проститутки, одетые как знатные женщины, но чаще всего это шпионки. Ты шпионка? Ты могла бы быть ею, для этого у тебя есть все, что нужно.

– Жаль, – прошептала Од, на этот раз по-французски, прежде чем одарить его лукавой улыбкой.

– А, я знал, что ты хочешь еще. Не каждый день встречается такой жеребец, как я!

Он грубо притянул Од к себе, буквально приклеившись к ней, и толкнул ее на циновку.

Его глаза расширились. Он открыл рот, пытаясь крикнуть, возможно, запротестовать. Красная струя обагрила его зубы, а потом полилась по подбородку. Од резко вонзила кинжал еще глубже. Он упал животом на пол. Она наклонилась, чтобы вытащить кинжал из его спины, и отступила назад. Брызги крови запятнали ее платье. Од вздохнула с облегчением. Судьба была на ее стороне: никто не заметит алого пятна на карминовом платье. Она постояла еще несколько минут, скривившись от отвращения, ожидая, когда прекратятся конвульсии, вызванные агонией. Боже, как же она ненавидела смотреть на умирающих, даже когда сама являлась причиной смерти!

Алансон, Перш, декабрь 1304 года

Наступила ночь, когда Аньян, секретарь покойного Никола Флорена, вышел из дома инквизиции. С момента смерти сеньора инквизитора, погибшего от удара кинжалом, который нанес ему случайно встреченный пьяница, прошло две недели. Тщедушный и бледный молодой человек мог бы поклясться, что это были самые прекрасные недели в его жизни. Он также был готов дать голову на отсечение, что видел, как в мгновение ока произошло чудо. По мнению Аньяна, возмездие было неминуемым и оказалось настолько справедливым, что в его божественной сущности не оставалось сомнений. Разумеется, Аньян не был настолько суеверен или глуп, чтобы поверить, будто сам ангел пронзил своим клинком этого красивого негодяя. Напротив, Аньян все больше убеждался в том, что Франческо де Леоне, этот рыцарь по справедливости и по заслугам,[4] приехал, чтобы с оружием в руках защитить агнцев Божьих. Ведь для защиты агнцев от хищников должны существовать другие хищники. Как иначе объяснить, что госпитальер вмешался, когда сеньор инквизитор начал пытать женщину, так очаровавшую молодого клирика?

Пребывая в эйфории, которую было трудно сдержать, Аньян, сам того не замечая, ускорил шаг. Люди старались на него не смотреть, настолько коробило его уродство. Маленькие, близко посаженные глаза, узкий длинный нос, выступающий подбородок, который его обезображивал и делал похожим на хитрого пройдоху, внушали недоверие, если не отвращение. Но это лучезарное существо, эта женщина прикоснулась к нему! Она смотрела на него, разглядывала, словно ей удалось заглянуть за эту обманчивую плоть, за маскарад внешнего вида. Душа прекрасной женщины, твердая как алмаз, ласкала душу Аньяна, которая навсегда сохранит в памяти ее облик. Какое счастье, какое невыразимое счастье, что ему выпала возможность приблизиться к совершенству!