Ричард Майлз - Карфаген должен быть разрушен Страница 2

В значительной мере книга была написана во время академического отпуска в 2007–2008 годах в Институте гуманитарных исследований университета Висконсин-Мэдисон. Я премного благодарен директору института Сьюзан Фридман, преподавателям и сотрудникам за создание истинно творческой и благожелательной атмосферы для работы. Я также признателен за дружескую поддержку преподавателям и сотрудникам факультета классической истории и Тринити-колледжа Кембриджского университета.

И наконец, выражаю свою любовь и особую благодарность Камилле, Мейси, Джесами и Габриелу, которым пришлось так долго переносить мои карфагенские страдания.

Пролог.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ КАРФАГЕНА

Карфаген выдерживал осаду почти три года, до весны 146 года[1], когда римский командующий Сципион Эмилиан все-таки завладел исстрадавшимся и обессилевшим городом. Но римлянам было нелегко покорить даже доведенный до полного истощения город. Он располагался на полуострове, образованном песчаниковыми холмами. На северо-востоке и юго-востоке, подобно двум клыкам, в море выдвигались узкие выступы, причем юго-восточный мыс отсекал море и создавал большую лагуну, которая теперь превратилась в Тунисское озеро. Северную часть полуострова защищали крутые песчаниковые скалы, а на южной равнине были возведены крепостные стены, рвы и валы.

Со стороны моря за высоченной стеной укрывались две гавани. Из-за нехватки жизненного пространства карфагенянам пришлось поступиться безопасностью. Если прежде между стеной и ближайшими зданиями ничего не строилось, то за последнее время всю территорию до самой стены заполнили дома. Это позволяло римлянам поджигать их и помогало во время штурма{1}. Хотя сами стены были почти неприступными: они сооружались из огромных песчаниковых блоков весом более 13 тонн. Блоки облицовывались белой штукатуркой, не только защищавшей их от непогоды, но и создававшей знаменитый мраморный блеск, которому поражались мореплаватели, подходя к гаваням города{2}.

От гаваней — торговой и военной — оставалось лишь напоминание о былом величии Карфагена как морской державы. Они занимали территорию около 13 гектаров. Для их сооружения вручную было вынуто 235 000 кубических метров породы. Прямоугольная торговая гавань располагала многочисленными причалами и складами, принимавшими товары со всего Средиземноморья{3}. В эллингах круглой военной гавани могли одновременно находиться 170 боевых кораблей{4}. Сейчас причалы и эллинги бездействовали. Римляне блокировали гавани, перегородив вход дамбой.

После того как римляне заперли Карфаген и с материковой стороны, прекратилось поступление продуктов и в городе начался голод. Сохранились материальные свидетельства тяжелой участи его обитателей. В какой-то момент в городе перестали убирать отходы и мусор (кошмар для жителей и благо для археологов){5}. Похоже, убирались только трупы умерших от голода и болезней. При этом никто уже не оплакивал покойников, тела и богатых, и бедных хоронили в общих могилах неподалеку от того места, где они жили{6}.[2]

Защитников города Сципион застал врасплох. Карфагенский командующий Гасдрубал ожидал нападения на торговый порт, но римляне вначале атаковали военную гавань. Отсюда они быстро овладели знаменитой агорой Карфагена, рыночной площадью, где по приказу Сципиона разбили лагерь на ночь. Римские воины, предвкушая победу, занялись грабежом и унесли все золото из храма Аполлона[3].

Карфаген делился на две взаимосвязанные части. Нижний город представлял собой прямоугольник, заполненный решеткой улиц. По склонам Бирсы улицы располагались радиально{7}. Завладев предместьями на равнине, Сципион подвел свежие войска для штурма цитадели. Солдаты передвигались осторожно, опасаясь засад. Вверх по крутым склонам вели три узкие улицы. На них высились шестиэтажные дома, с крыш которых горожане забрасывали легионеров камнями. Тогда Сципион приказал солдатам брать штурмом каждый дом, подниматься на крыши и ликвидировать метателей камней. Здесь легионеры из досок сооружали мостки и по ним перебирались с одного дома на другой. Свирепые рукопашные схватки теперь завязались не только на улицах, но и на крышах зданий.

Выиграв войну на крышах, Сципион приказал поджечь дома. Дабы облегчить и ускорить продвижение войск на вершину холма, он повелел также очистить улицы от обломков и руин. Сверху на римлян падали не только горящие стропила или брусья, но и тела детей и стариков, укрывавшихся в потайных комнатах зданий. Многие из них, хотя и покалеченные и обожженные, все еще были живы, и душераздирающие крики дополняли гул пожаров и рушившихся домов. Одних раздавила конница, двигавшаяся по улицам на вершину Бирсы, других постигла еще более ужасная смерть: чистильщики улиц железными вилами сбрасывали их в погребальные ямы вместе с трупами.

Шесть дней и ночей на улицах Карфагена продолжалась бойня, и Сципион постоянно менял свои команды душегубов. На седьмой день к нему пришла делегация карфагенских старейшин с оливковыми ветками из храма Эшмуна и мольбами сохранить жизнь согражданам. Римский полководец внял их просьбам, и в тот же день через узкие ворота в стене отправились в рабство 50 000 мужчин, женщин и детей.

Большинство граждан Карфагена сдались на милость победителя, но Гасдрубал с семьей и девятьюстами римскими перебежчиками, которых Сципион вряд ли простил бы за дезертирство, продолжали упорствовать. Они укрылись в храме Эшмуна и, пользуясь его особым статусом и труднодоступностью, могли продержаться еще какое-то время. Голод, физическое истощение и страх все-таки вынудили их подняться на крышу и там принять добровольную смерть.

Однако Гасдрубал не пожелал разделить участь своих товарищей. Бросив их и семью, он тайком бежал, сдавшись Сципиону. Зрелище полководца, пресмыкающегося у ног злейшего врага, лишь укрепило убежденность уцелевших защитников Карфагена в неизбежности самоубийства. Посылая проклятия Гасдрубалу, они подожгли храм, чтобы погибнуть в огне.

Собственная супруга Гасдрубала, окруженная перепуганными детьми, вынесла ему страшный приговор, осудив на вечный позор: «Мерзавец, предатель, заячья душа, пусть же этот огонь погребет и меня, и детей, а ты, вождь великого Карфагена, украсишь триумф римлянина. Но и тебе не избежать кары того, у чьих ног сидишь». После этого она убила детей, бросив их тела в огонь, и сама кинулась в пламя. Так закончилась 700-летняя история Карфагена[4].

Предисловие.

РАЗРУШЕН, НО НЕ ЗАБЫТ

Щит Ганнибала

В конце I века нашей эры Силий Италик, очень богатый римский сенатор с задатками литератора, написал эпическую поэму под названием «Пуника» — о Второй Пунической войне между Карфагеном и Римом. Лишенный поэтического дара автор сочинил 12 000 строк только благодаря исключительной тщеславности. Самым запоминающимся, пожалуй, является описание оружия и бронзовых доспехов, усиленных сталью и декорированных золотом, которые подарили галисийские кузнецы карфагенскому полководцу Ганнибалу в Испании. Но, как повествует Италик, Ганнибала восхитили не искусно сделанные шлем с плюмажем, нагрудник с тремя выпуклостями, меч и копье. Полководца привели в восторг сюжеты из летописи Карфагена, выгравированные на огромном щите. Исторический коктейль состоял из основания города тирской царицей Дидоной, роковой любви Дидоны и троянского прародителя римлян Энея, сцен, отображающих первую войну между Карфагеном и Римом и раннюю жизнедеятельность самого Ганнибала. Эти исторические эпизоды перемешивались с местной, этнической, предположительно «африканской» буколикой: сценами охоты, усмирения диких животных, выпаса домашнего скота. По описанию Италика, Ганнибал, искренне обрадовавшись подарку, воскликнул: «Ага! Сколько римской крови прольет это оружие!»{8}

Облаченный в новые доспехи карфагенский полководец преподаст поучительный исторический урок. Но поучительный для кого? Для карфагенян или римлян? Конечно, эта предыстория самой знаменитой войны Рима — по большей части чистейший вымысел. «Ну и что?» — скажут. Ведь «Пуника» не историческое исследование, а эпическая поэма, пусть и не самая лучшая. Однако к тому времени, когда Силий писал поэму, то есть через 250 лет после разрушения Карфагена, сюжеты, выгравированные на щите Ганнибала, стали историческими «фактами», иллюстрирующими величие Рима. Мало того, «исторические» эпизоды, изображенные на щите Ганнибала, трактовались негативно: карфагеняне представлялись нечестивыми, кровожадными, коварными и лживыми. В одной из сценок Ганнибал разрывает договор с Римом, совершая акт, спровоцировавший Вторую Пуническую войну, — иллюстрация уже утвердившейся исторической ортодоксии, в соответствии с которой не римские амбиции, а вероломство самого Карфагена повинно в его крахе. Римляне же придумали и саркастическое латинское выражение fides Punica, «пуническая верность», означающее бесстыдное коварство{9}.[5]