Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя Страница 2

А у наших бойцов такое соображение, что Колчак хоть и морской адмирал, а в волжской водичке захлебнется. Потому что это наша русская народная река и не станет держать она на своей воде продажных тварей, изменников Родины.

Не выйдет, господа империалисты! Но все-таки советскому солдату полагается быть начеку... Где же тут думать о доме да проситься на побывку!

Я не стал даже и подавать докладную. Решил не ездить в Питер, а сел и написал батьке длинное письмо. Написал, вижу - и еще надо писать, одним письмом в Питер не обойтись. И соседям надо написать, и товарищам. Не напишешь - обидятся. Я и принялся за письма.

Сижу я как-то вечером, входит комвзвода:

- Завтра вам явиться к начальнику политотдела.

"Что, - думаю, - такое? Зачем вдруг я понадобился начпобригу? Дел у меня с ним не бывало никаких..."

Пришло утро. Отправляюсь в штаб.

Политотдельская комната полна народу. Шумно, накурено. Я протискался вперед. Выдавали газеты, и вместе с красноармейцами у всех столов толпились рабочие. Свежие номера "Правды", "Бедноты", "Известий" переходили из рук в руки. А красноармейцы брали газеты пачками и укладывали в холщовые наплечные сумки - это были наши ротные и взводные "громкочтецы".

Тут же в толпе я увидел начальника политотдела. Иван Лаврентьич был чисто выбрит, обрил даже голову, и от этого его рыжие усы сразу стали выглядеть пышнее и как бы даже удлинились. На груди у Ивана Лаврентьича сверкала новенькая звездочка из красных стекляшек.

Я оправил на себе гимнастерку и подошел к нему.

Он стоял с плотником. Плотник, что-то объясняя, водил аршином по голой стене. Иван Лаврентьич глядел на него исподлобья и покручивал свой пышный ус.

- Ладно, делай, - сказал он плотнику. - Да гляди, чтобы полки как следует были. Не тяп-ляп!

И повел меня к своему столу.

- Ты что же это, грамотей? - сказал он, разыскивая стул, чтобы сесть. Мы тут библиотеку налаживаем, людей не хватает, книг целый воз, а нет того, чтобы прийти в политотдел да помочь!

Я, ни слова не говоря, засучил рукава и шагнул в угол, заваленный старыми и новыми книгами. Там уже ворошились два-три бойца.

- Обожди-ка, обожди, - удержал меня Иван Лаврентьич, - тут я найду кого поставить. А для тебя вот что. Ты ведь техник?

- Техник, - сказал я.

Иван Лаврентьич взял перо и что-то написал на клочке бумаги. Потом передал записку через стол делопроизводителю:

- В приказ! Сапера Медникова Илью зачислить временно по политотделу.

- Ну, а теперь давай поговорим. - Иван Лаврентьич опять поискал свой стул среди толпившихся людей и, не найдя стула, присел на краешек стола. Вот что, - сказал он, усевшись. - В городе есть типография. Какая она, сам посмотришь. Словом, надо, чтобы газету печатала...

Тут нас среди разговора перебили. Ивана Лаврентьича вызвали к телефону, и не успел он и от стола отойти, как его со всех сторон тесно обступили. Начпобриг махнул мне рукой: дескать, кончен разговор.

- Понял, что надо-то? - крикнул он мне уже с другого конца комнаты. Три дня тебе сроку, а на четвертый чтоб выходила газета.

- Есть!

И пустился я исполнять приказание...

Типография в Проскурове была, и рабочие-типографщики уже знали, что затевается газета. Но в этой типографии, кроме афишек заезжих актеров да полицейских объявлений, раньше ничего и не печатали.

Первым делом надо было проверить, исправны ли типографские машины. А как к ним подступиться? Ведь это же все-таки не водопроводное дело...

Глядел я, глядел в типографии на чугунные колеса, обошел их кругом. "Вертятся?" - спрашиваю. "Вертятся, - отвечают рабочие, - если вертеть". "Ну-ка, - говорю, - крутанем!" Крутанули. Забрякали в машине вальцы, начала она махать какими-то рогами. Один из рабочих пустил под вальцы клочок бумаги - бумажка вышла с другого конца машины наружу, ее поддели рога и положили передо мной. Гляжу - и буквы отпечатались:

ПРИКАЗ

Послезавтра, во вторник, должны быть доставлены из каждой деревни, которая получит этот приказ, в германскую местную комендатуру г. Проскурова 40 взрослых, крепких, среднего роста лошадей, которых будет осматривать германская военная комиссия...

Печатник взял у меня из рук бумажку и скомкал.

- Держи карман шире, - усмехнулся печатник. - Дядьки наши по деревням рассудили так, что их благородия германские офицеры и пешком добегут до границы тут недалече, ноги не отвалятся.

- Значит, не дали? Здорово!

- Да что ж, паны невелики, - сказал печатник, - а лошадям лишнее беспокойство.

Рабочие расхохотались и сразу заговорили о деле.

- Будет газета, бумаги только давайте. Пудов хоть с десяток для начала.

Десять пудов бумаги! Да в штабе у нас каждый листок чуть ли не под расписку выдают... Отправился я на поиски бумаги по городу. Где я только не побывал, каких только мест не облазил! День бегал, два бегал - и все никакого проку. Наконец - уже некуда было идти - завернул в аптеку. Думаю себе: "Аптекари всех в городе знают, может быть, и посоветуют мне что-нибудь". Вошел. Гляжу, аптекарь лекарство завертывает и на прилавке у него стопка тонкой розовой бумаги.

Я попросил у него листочек, пощупал. "Не ахти какая бумага, но под машиной, - думаю себе, - пожалуй, не лопнет, можно печатать". И тут я разлился перед аптекарем соловьем, начал уговаривать его уступить бумагу для газеты. Говорю и сам себе удивляюсь, до чего же ласковые, красивые слова получаются.

Вижу, аптекарь обмяк. Потом почесал в затылке, ушел в другую комнату и выволок мне целый тюк бумаги.

"Эге, - думаю, - да этот народ запасливый!" Я еще в одну аптеку завернул - мне и тут собрали тючок обертки. Словом, "бумажный вопрос" разрешился лучше и нельзя. Доставил я бумагу в типографию; говорят мне: краски надо, кистей, керосину - шрифт перемыть. Я опять в город.

А в типографию уже поступили статьи. Иван Лаврентьич написал про Первый конгресс Коммунистического Интернационала. Весть о том, что в Москву пробрались делегаты от коммунистических партий разных стран, восторженно обсуждалась нашими бойцами. Вот смелые люди приехали: им и блокада нипочем, и фронты. Вот каковы коммунисты!

Важную статью написал предревкома. Он говорил о том, что русские рабочие помогли украинцам изгнать оккупантов и восстановить на Украине Советскую власть. Дело чести украинцев - ответить на эту помощь. В Советской России нет хлеба, там очень трудно живется, а Украина обильна хлебом.

А вот и статья от комбрига. Озаглавлена: "Учиться!" Теслер требовал, чтобы вся бригада засела за парты. Правильная статья. Революционный боец должен неотступно овладевать новыми знаниями. А кое-кому из наших ребят об этом к месту напомнить. А то отдыхают чересчур!

Не успели еще наборщики набрать статьи, как политотдельский вестовой выгрузил на стол целый ворох заметок. Рабочие даже руками замахали на него: "И не приходи больше и не носи! Эка вывалил! Сразу чуть ли не на три номера материалу!"

Для первого номера газеты редакция выбрала заметки, которые поинтересней. Сразу же под передовой статьей поставили табличку очков, выбитых стрелками на приз. Вся бригада следила за ходом состязания. Которая рота заберет гармонь и какого полка - первого или второго? Об этом только и было разговоров в эти дни, и стрелковая табличка попадала не в бровь, а в глаз. Рядом с табличкой наборщик ловко заверстал письмо раненных в боях красноармейцев к персоналу городской больницы. Красноармейцы лежали в больнице, но уже выздоравливали. Они были очень довольны лечением и уходом, а в особенности благодарили больничную кухарку "Апросю Филиппьевну за вареники с маковой подливкой".

После этих статей и заметок пустили резолюции рабочих собраний, сообщения о выборах завкомов на предприятиях и различные справки советских учреждений для крестьян. А в самом низу листа, на подверстку, тиснули "анонс" об открытии в городе кинематографа и стихи одного нашего сапера.

И вот наутро, в назначенный срок, вышла наша газета под названием "Мысль коммуниста". Я упаковал ее в тюки и свез на извозчике в политотдел. Иван Лаврентьич, покручивая ус, прочитал газету от строчки до строчки. Потом поднял на меня глаза и широко улыбнулся: "Ну что же, значит, с почином? Неплохо сработали!"

Он велел раскрыть тюки, и тут же, на моих глазах, газету стали разбирать красноармейцы и рабочие. Пошли розовые листки в прослойку с московскими газетами! И это было мне лучшей наградой.

Скоро издание газеты перешло к ревкому и Проскуровскому комитету партии. Но в политотделе от этого работы ничуть не убавилось. Мне, вместе со старшими товарищами инструкторами, приходилось то разбирать брошюры, листовки и плакаты, которые прибывали из центра, то подготовлять митинги, то устраивать лекции в казармах.

* * *

Вскоре после освобождения Проскурова, в марте, Иван Лаврентьич уехал в Москву. Поездка была не простая: проскуровские большевики избрали его делегатом на VIII съезд партии. Мы, бойцы, ходили гордые: это почет бригаде, а значит, и каждому из нас почет!