Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2 Страница 2

Председатель. — Что значит: на плохом счету?

Протопопов. — Что он считался причастным к шпионству, — я так понимал…

Председатель. — И вот, после этого, что же вы сделали?

Протопопов. — Я сообщил ему, что приехать ему невозможно (английская была телеграмма)… Текста не помню, но я ответил, что, вследствие обстоятельств военного времени, его приезд невозможен.

Председатель. — Куда же вы адресовали эту телеграмму?

Протопопов. — Положительно не помню: либо в Норвегию, либо… Не помню, не помню куда!…

Председатель. — Когда вы послали такую телеграмму?

Протопопов. — Это было очень скоро после получения его первого письма, потому что через месяц он мог выехать, и доехал до Стокгольма. Он первый раз писал не из Стокгольма, а из Норвегии, где жил у какого-то господина… Этот Карл, доктор Карл Перрен — поразительный человек, в том смысле, что читает чужие мысли, отгадывает… Это — поразительный человек!… А насчет шпионажа — я знаю одно: мне было сообщено, что его сюда выписывать нельзя. Об этом мне сказал директор департамента полиции Васильев: «Лучше, говорит, не настаивать, оставить в покое»…

Председатель. — Что же, вы были близки с этим Перреном?

Протопопов. — Один раз в жизни его видел!… Затем и переписка прервалась. И вот, я получил от него письмо лишь тогда, когда я был назначен министром внутренних дел, письмо с предложением услуг…

Председатель. — Вы ответили письмом или телеграммой?

Протопопов. — Телеграммой… Больше ничего не было!

Председатель. — Вам известно было, что этот человек австрийский подданный?

Протопопов. — Нет, он — американец: мне говорили, что он английский подданный, а называл он себя американцем…

Председатель. — Вы можете утверждать, что вы его в Стокгольме не видели?

Протопопов. — Утверждаю, г. председатель, утверждаю!

Председатель. — Когда сообщил вам Васильев, что он имеет отношение к шпионству?

Протопопов. — Очень скоро… Дело было так. Я хотел, чтобы он приехал… На его предложение приехать я ему ответил (я не знал, что есть какие-нибудь препятствия к его приезду). Как только мне сказали, что есть препятствия со стороны генерального штаба, я сказал: «бог с ним, пусть не приезжает»… И ответил ему, что, в виду обстоятельств военного времени, приехать нельзя…

Председатель. — Почему заговорил с вами о нем Васильев?

Протопопов. — Потому что надо было достать паспорт, какое-то разрешение, которое он просил ему выслать…

Председатель. — Вас просил?

Протопопов. — Да… для ускорения. А потом, когда мне сказали, что нельзя, тогда это, конечно, отпало само собой!… Прежде он в Петрограде жил долго…

Председатель. — Вы не припомните, что вы послали ему эту телеграмму на миссию?

Протопопов. — Очень может быть… Адресовал на нашу миссию в Стокгольме? Может быть, вероятно… Я не помню.

Председатель. — Вы говорите: «может быть»… Но этого несомненно не должно было быть, чтобы министр внутренних дел, осведомившись, что этот человек заподозрен в шпионстве, через русскую миссию заграницу посылал для этого шпиона телеграмму!…

Протопопов. — Я же ему отказал!… Вероятно, я посылал через миссию… Я не помню, как это было, но во всяком случае я его сюда уже не приглашал… Совершенно понятно: как же это можно было!… Ведь, когда я его приглашал сюда, просил приехать, я совершенно не думал, что он шпион, этот человек, к которому ходила масса народа…

Председатель. — Зачем к нему ходили?

Протопопов. — Вот, — для отгадывания… Он по линиям руки и по мыслям отгадывал… Он понимал мысли: это поразительно было!… Нас было несколько человек вместе… А затем, я уже больше его не видел.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, какую новость вы ему хотели сообщить?

Протопопов. — Я? Положительно никакой… Не помню.

Председатель. — Вот видите: в вашей телеграмме содержится такая фраза — «Ultérieurement manquerais pas de donner nouvelles»… и т. д.[*] Что это значит?

Протопопов. — Я не помню; вероятно, о том, что его предсказания совпали…

Председатель. — Ведь это значит: «я не премину несколько позже вас известить, уведомить, послать вам весточку» — такая фраза была?

Протопопов. — Вероятно, я предполагал сообщить ему, в каком положении мое здоровье, как совпали его предсказания… Г. председатель, разрешите мне определенно сказать, что тут никаких политических сношений нет и не было, решительно никаких! Это я вам совершенно определенно утверждаю.

Председатель. — А дальше: «et espère dans quelque temps réaliser mon désir écouter vos conseils»…[*]

Протопопов. — Вот это — да! Это я мог написать, потому что, действительно, я стал верить этому человеку… Он до такой степени правильно мне говорил…

Смиттен. — И это было после того, как вы получили от директора департамента полиции сведения, что он шпион и что его приезд невозможен?

Протопопов. — Да.

Смиттен. — Как же вы считали возможным продолжать какие-нибудь отношения, не прервали их окончательно?

Протопопов. — Совершенна верно! Я бы, конечно, их и прервал, но я должен совершенно откровенно вам сказать, что я не вполне доверял тому, что он шпион… Этому я не поверил!… Вы меня спросите: почему? Потому что вообще у нас в последнее время чрезвычайно легко говорят: шпион, шпион…

Председатель. — Простите, но не обязывало ли вас ваше положение исследовать этот вопрос, а до исследования — воздержаться от сношений с человеком, подозреваемым в шпионаже?

Протопопов. — Я прямо вам скажу, г. председатель: я это сделал, конечно, ничего не думая… Телеграмма эта только и есть… Больше ничего нет, никаких сношений у меня с ним не было.

Смиттен. — Но вы видели его один раз в жизни, следовательно, какая же, в ваших глазах, была гарантия, что сведения департамента полиции не должны быть приняты на веру?

Протопопов. — Я их принял в том смысле, что ему нельзя приехать… Я никаких сношений с ним не имел. Но мне было интересно получать от него письма…

Смиттен. — Даже, если бы он был шпионом?

Протопопов. — Нет, какой же это шпион?!…

Председатель. — Вы, вероятно, будете отрицать, что знали, кто он, а у нас нет пока данных утверждать, что вы знали… Но я вам скажу: это — человек, которого союзные с нами правительства, так сказать, считают шпионом, устанавливают за ним наблюдение… Как же русский министр внутренних дел попадает во время войны в такую историю: вступает в сношения, посылает такую, в высшей степени любезную телеграмму человеку, который, и по данным русской полиции, и по данным наших союзников, в том числе и англичан, — человек подозрительный, бывший австрийский подданный, недавно принявший американское подданство?

Протопопов. — Я не считал, что я состою с ним в сношениях… А что я ему ответил любезной телеграммой, это — правда: я ответил любезной телеграммой…

Председатель. — Теперь, когда мы текст телеграммы отчасти огласили, вы говорите, что ответили любезной телеграммой. Раньше вы нам ответили, что, получив неблагоприятные для Перрена сведения от департамента полиции, вы лишь сослались на военные обстоятельства и отказали ему во въезде в Россию.

Протопопов. — Правда, правда… Это я помню…

Председатель — Вы видите: телеграмма содержит в себе несколько иное ваше настроение, не ограничивается сухим отказом во въезде.

Протопопов. — Нет, сухого отказа не было, потому что у меня оставался интерес к некоторым предсказаниям… Это верно. Но, понятное дело, я с ним никаких сношений не мог иметь…

Смиттен.— Благоволите сказать, какую сумму вы заплатили ему за гадание?

Протопопов. — Двести рублей — за один сеанс… Но нас было несколько человек…

Руднев. — Не можете ли вы мне ответить, какого рода гадание, какой разговор происходил у вас, — если это не касалось вашей семейной жизни?

Протопопов. — Он смотрел на руку… По-английски разговор у нас происходил…

Руднев. — Но о чем?

Протопопов. — Ну, например, отгадал, как зовут мою мать: заставил меня думать, — и отгадал!… Я был с женой, дочерью, beau-frère'ом, — нас было несколько человек.