О. Рачков - Мир коллекционера Страница 2

«Слабое и поверхностное знакомство автора заметки из вечерней газеты с тем, о чем он с видом знатока пишет, помешало ему сказать о коллекционировании нечто более существенное, чем наивные обывательские рассуждения». Обратите внимание на пыл, задор ответа, на нежелание идти на какие–либо компромиссы в оценках роли и значения коллекционирования. «Коллекционирование, — подчеркивалось далее в журнале, — следует всячески поощрять хотя бы потому, что оно сохраняет памятники материальной культуры. В этом отношении для человечества одинаково ценны и заостренный камень первобытного человека, и пестрая майолика Помпеи, и современная почтовая марка, так как все это является средством для изучения соответствующей эпохи. Какую видную роль играет коллекционирование в деле обнаружения и сохранения памятников материальной культуры, видно хотя бы из того, что редчайшие документы и марки Парижской коммуны сохранились как раз благодаря коллекционированию. В то же время наши современные советские плакаты почти совершенно погибли именно потому, что их мало кто собирал».

Отголоски иронического отношения к коллекционированию и коллекционерам можно встретить и сегодня. В одном из номеров журнала «Крокодил» напечатан рассказ «Хобби». Вот как выглядят в нем коллекционеры :

«Все началось с того, что один мой знакомый стал кофрокартистом, а другой — таксидермистом.

До этого они были нормальными инженерами и, естественно, такая перемена меня взволновала и расстроила.

Когда я пытался узнать у моего бедного друга, что же такое он все–таки делает в такси, друг рассмеялся и сказал, что никакого отношения к такси он не имеет. Просто решил набивать и коллекционировать птичьи чучела.

После такого откровения я уже не решился заговаривать с кофрокартистом. Он сам мне объяснил, что кофрокартисты — это те, кто собирает чемоданные наклейки.

— Зачем? — удивился я.

— Как! — в один голос воскликнули оба. — Это же хобби!! Каждый порядочный человек должен иметь свое хобби!

— И потом это очень расширяет географические познания, — мечтательно добавил кофрокартист. — К примеру, я. Не знал даже, где находится княжество Андорра — в Азии или Африке. А теперь, — пожалуйста, — он помахал перед моим носом пестрым ярлычком. — Отель «Империал», Андорра, Пиринейский полуостров — значит Европа. А отель «Уолдорф–Астория» — так это уж точно в Америке.

Я высказал почтительное удивление перед такими познаниямц, однако добавил, что легче было прочитать пару, другую газет. Кофрокартист и таксидермист брезгливо зашикали на меня и включили радио. По радио довольно бодрый старичок рассказывал, как он собирает спичечные этикетки. По его словам, это тоже расширяет географические познания. Венгерские спички выпускаются главным образом в Венгрии, а американские — так уж точно в Америке…»

Ну да бог с ним, с этим самым «Крокодилом», ему по штату положено подходить ко всему иронически. А ведь в самом деле, невольно напрашивается вопрос: не пустая ли это действительно трата времени, что–то выискивать, собирать? И не чудаки ли, в самом деле, все эти коллекционеры? Не Плюшкины ли?

Помните Гоголя «Мертвые души»? В числе прочих «мертвых душ» там описывается и сам Плюшкин — ненасытный скряга, который ходил «каждый день по улицам своей деревни, заглядывал под мостики, под перекладины, и все что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, — все тащил к себе и складывал в ту кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты. «Вон, уже рыболов пошел на охоту!» — говорили мужики, когда видели его идущего на добычу. И в самом деле, после него незачем было мести улицу: случилось проезжему офицеру потерять шпору, шпора эта мигом отправилась в известную кучу; если баба, как–нибудь зазевавшись у колодца, позабывала ведро, он утаскивал и ведро… В комнате своей он поднимал с пола все, что ни видел: сургучик, лоскуток бумажки, перышко, и все это клал на бюро или на окошко».

Нечего греха таить, встречаются и в среде коллекционеров своего рода Плюшкины. У них страсть к собирательству сходна с самым откровенным стяжательством. Тут на первом плане «мое». И собранные ими коллекции бесполезны людям, ибо владельцы прячут свои богатства подальше от чужого глаза. С одним таким «коллекционером» довелось как–то повстречаться советскому журналисту Владимиру Иллешу. Об этой встрече он рассказал в заметке «Привидение на вилле Турн унд Таксис».

«Было это вскоре после окончания Отечественной войны. Я, тогда еще юный офицер, в составе небольшой группы советских людей приехал на запад Австрии. Нас разместили в шикарной, хотя и потрепанной временем, вилле, принадлежащей князю Турн унд Таксис.

Его кабинет. Массивные шкафы с книгами. По стенам — оружие и пеньковые трубки. В середине обширного мрачного помещения — витрины. Под стеклами — рукописи, их много, сотни. Может, и тысячи. Это — средневековой латыни стихи, математические выкладки, фривольные рисунки монахов, любовные записки графинь и баронесс, отрывки летописей. Словом, бесценный для истории материал.

Самодовольно хихикая, старец не скрывал своей гордости:

— Эта коллекция уникальна. Моя идея. Моя коллекция. Ее никто из посторонних, собственно, не видел. И дай бог, не увидит…

И старик стал рассказывать, как вот уже много-много лет он скупает в монастырях старинные книги, как изобретенным им способом он размягчает картон переплетов и извлекает оттуда вот эти ценные исторические документы — свидетельства жизни давным–давно ушедших поколений.

Старинный картон, склееный из отдельных листов, чаще всего из черновиков ученых и поэтов–монахов, оказался истинным кладом.

— Это же целый музей! — не выдержал я. — У нас бы…

Старик покачал головой.

— Нет, молодой человек. Это моя коллекция. Это мое увлечение.

Еще долго в ушах звучало его надтреснутое: «Мое, мое, мое».

Читаешь эти строки, и, словно наяву, встает перед тобой Плюшкин–аристократ. Что из того, что фамилия у него другая, позамысловатее — Турн да еще Таксис, что он родовитый австрийский князь, а Плюшкин был деградирующим и опустившимся осколком русского мелкопоместного дворянства — по характеру, по повадкам они сродни. Каждый копит лишь для себя. Один, выживши из ума, —барахло, другой же—свидетельства минувшего порой огромной исторической ценности. Но не для обогащения человеческих знаний, не для людей, а только для своей особы…

Бывают коллекционеры и другого рода, те тоже копят, а сами не знают, не задумываются над тем, зачем, для чего, собственно, собирают. Такой, пожалуй, напоминает уже не Плюшкина, а одного из героев горьковских произведений. Тот хотя и не считал себя коллекционером и слова такого мудреного не знал, а тоже собирал… амбарные замки. Зачем? А так, от прихоти, от безделья. Подобного рода «коллекционером» был американский автомобильный король Генри Форд, который коллекционировал — что бы вы думали? — пустые бутылки из–под горячительных напитков, хотя сам, как уверяют его биографы, их содержимого не употреблял.

Но, как говорится, в семье не без урода. Так и в семье коллекционеров. Иной собирает марки или, скажем, значки только потому, что нынче–де, мода такая. Собирает бездумно, не интересуясь по–настоящему, по-серьезному предметами своего собирательства. Лишь бы люди сказали похвальное в его адрес. На манер того, как иные покупают книги, выбирая их по переплету, чтобы поярче да покрасивее, и совершенно не заглядывая в содержание. Для гостей, напоказ. Но таких не то что коллекционерами, а и «чудаками» не назовешь. Слишком мягко будет сказано. А вот другие…

До сих пор почти все примеры, которые мы приводили, давали ответ на вопрос, поставленный в заголовке этого раздела, ответ отрицательный. Но ведь и подобраны они были так с умыслом, как исключения из общего правила. Теперь же мы перейдем к доказательствам того, что истинные коллекционеры не такие уж «чудаки», какими они порой кое–кому кажутся, и тем более не Плюшкины. В подавляющем своем большинстве это люди живой, пытливой мысли, беспокойные в самом хорошем смысле этого слова, люди постоянно ищущие.

Их, пожалуй, можно сравнить с путешественниками, которые всегда в движении, всегда в пути.

Страсть к коллекционированию — один из признаков любознательности, прямое проявление этой любознательности. Слово–то какое звучное, емкое: любо знать, люблю знать — любознательность. Коллекционеры и есть люди такие, которые «любят знать», что именно изображено на собираемых ими предметах, что представляет собой данный предмет как материальный объект и выразитель человеческой цивилизации. Вот как высказывается на этот счет один из видных советских коллекционеров, доктор технических наук Л. Розенберг: