Григорий Померанц - По ту сторону своей идеи Страница 2

Валиахмет Садур чувствовал и мыслил иначе. "Мы", с которым соотносилось его "я", - этническое, и он болезненно переживал размывание татарской культуры. Садур объяснил мне, что современная система образования безо всякого насилия денационализирует татарина, превращает его в русского интеллигента татарского происхождения, думающего по-русски, пишущего стихи по-русски. Я угадал, что этот вопрос имел политическое измерение, и спросил, что он предпочитает: расширение автономии Татарии с учетом всех ее забот или полную независимость? Садур замялся (дело было задолго до перестройки), но потом улыбнулся и откровенно ответил: полную независимость; но без выселения русских из Казани и татар из Москвы.

Пафос этнического самосохранения одухотворяет и теорию этносов. Не случайно книга "Этногенез и биосфера" впервые была опубликована в Прибалтике (в Москве мешал ее слишком явный антимарксизм). Так же не случаен эпизод, имевший место при публикации моей "Теории субэкумен" в парижском журнале "Диожен" в самом конце семидесятых. Редактор, господин Кейюа, попросил меня выбросить раздел, посвященный разбору и критике теории этносов как альтернативы моей схеме. По его словам, эта теория совершенно неинтересна читателям. Я выкинул пару страниц, но задумался: чем объяснить резкое различие читательского интереса в Париже и Москве?

Видимо, идеи Гумилева были чужды Европе, захваченной процессом интеграции; а живой интерес к этническому в Советском Союзе говорил о начавшемся процессе духовной (политически еще не выраженной) дезинтеграции. Поэтому западному читателю бросаются в глаза белые нитки, которыми сшита теория этносов, и не хочется даже обсуждать ее; а в нашей стране сами слабости теории этносов идут ей на пользу и помогают стать своего рода слабостью образованного общества. Ибо широкой публике нужна не столько строгая научная теория, сколько "научная идеология", идеология в форме науки; и публика получила то, что ей было нужно.

Мне кажется, что развитие событий подтвердило мою догадку. Разрушение советской системы шло из ее центра, из Москвы. Политически ее разрушал идеолог партии Суслов своей хитроумной тактикой национализма для русских и интернационализма, скажем, для чехов (цинизм этой политики слишком бросался в глаза). А русская национальная интеллигенция, раненная разрушением традиций в советской "антисистеме", увлеклась идеями, разрушавшими империю духовно.

Мне стоило некоторого труда убедить товарища по лагерю - довольно известного сейчас писателя, - что без коммунистической идеи большая Россия (названная Советским Союзом) непременно развалится. Когда Ф. это понял, то простил коммунистам шесть лет, проведенных в лагере ни за что ни про что, и стал уважать Сталина. Подобный зигзаг проделал впоследствии А. Зиновьев. Критикуя "Зияющие высоты", власти не ведали, что творили. Не ведал этого, по-моему, и

Л. Н. Гумилев. Между тем его теория этносов в плане идеологии была чем-то вроде соглашения трех славян в Беловежской Пуще. Гумилева и Ельцина вел один и тот же дух времени.

Какое-то время я думал, что повышенный интерес к теории этносов - чисто советский феномен. Однако ряд событий показал, что господин Кейюа ошибался: европейцам следует изучать Гумилева, без этого им трудно понять психологию балканских и других подобных междоусобиц. Аналогия между Гитлером и Милошевичем, по-моему, нелепа. Германия Гитлера отказалась от категорического императива Канта ради этики Нибелунгов. Это было чудовищным и до сих пор не совсем объясненным падением цивилизации в эпоху племенных войн, когда геноцид был нормой, запечатленной в Библии (книга Иисуса Навина), в "Повести временных лет" и других древних текстах. Балканы же часть физической карты Европы, но в культурологическом плане - реликт Османской империи, и если Европа с изрядным равнодушием смотрела, как турки постепенно привыкают к современной цивилизации (а пока что режут армян и душат курдов), то почему такое нетерпение к сербам? Потому что Сербия не член НАТО? Объяснение бомбежек плохим характером Милошевича наивно (если не лицемерно). Западники в Сербии довольно слабы; а если бы на выборах победил Шешель, политика Белграда не переменилась бы. И не в одних сербах дело, все народы Югославии стоят примерно на одном уровне. Мы столкнулись здесь с фактом этнической лихорадки, которую не просто охладить, и военный успех НАТО в одном районе, политически и географически удобном для ударов современного оружия, вряд ли улучшит общее положение в мире.

Теория этносов стоит того, чтобы ее понять. По своему образованию Гумилев тюрколог; жизнь племен, кочевавших между Китаем и Европой, он знал профессионально и до какой-то степени сроднился с ними. Однажды я увидел его в коридоре Института востоковедения и спросил: "Лев Николаевич, почему вы симпатизируете Чингисхану?" Он ответил мне: "Чингисхан не любил стукачей".

Впоследствии я нашел у О. Латтимера некоторые сведения, пояснившие эту реплику. Китайская дипломатия плела интриги, натравливая племена друг на друга и не давая им объединиться для набега. Во время одной из междоусобиц была похищена жена Темучина (будущего Чингисхана). Он отбил свою подругу, но так и не смог узнать, от кого зачат ее первенец. Свою обиду Темучин не простил и всю недюжинную волю посвятил одной цели: создать небывалый по мощи союз кочевников и уничтожить очаги коварства, очаги вселенского зла - центры оседлой цивилизации. Это тот подлинный нравственный пафос, с которым простодушные варвары повсюду обличали рафинированные цивилизации; в словах пророков о Вавилонской блуднице звучит та же страсть.

Теория этносов переносит в область идей то, что варвары делали мечом. Историю Индии и Китая она рубит на куски по мере очередных набегов. С точки зрения Гумилева, китайцы и индийцы до V-VI вв. - это одни этносы, а после другие. Единства великих культур, покоривших своих завоевателей, для него не существует. Идеи и символы не очень много значат. Решает пассионарность, страстность. Когда пассионарность гаснет, этнос, созданный ее энергией, разваливается. Теория не объясняет, почему Будда, свободный от страстей, наложил более глубокий, долгий отпечаток на Азию, чем Чингисхан и Тамерлан, почему потомки Чингисхана стали буддистами в Китае и мусульманами в Иране? Христианство Гумилев уважал как народную религию России, как веру отцов, но не понимал вселенского пафоса Нового Завета и приписывал Христу антиеврейские высказывания (например, риторическая фраза "Дьяволу вы поклоняетесь" толковалась им буквально). Сквозь его теорию этносов просвечивает отвращение к "пролетарскому интернационализму", слитое с отвращением к фактически сложившейся русско-еврейской амальгаме в правящей элите 20 - 30-х годов. Это довольно распространенные настроения, легко прочитывающиеся и в трудах другого крупного мыслителя, Лосева. Отсюда тяготение к отрицательным примерам еврейского участия в истории, часто воображаемым. Л. Н. Гумилев не только теоретик этнических страстей; он замечательный пример этих страстей.

На теорию этносов также повлияли отголоски идей евразийства, Шпенглера и Макса Вебера. Невозможно строго установить, вполне ли самостоятельно Гумилев выстроил свою теорию пассионарности или просто пересказал, на свой поэтический лад, сухую веберовскую теорию харизмы. Сходство поразительное: пассионарий (страстный зачинатель нового) - аналог веберовского харизматического вождя. Консорция (подобие брака по страстной любви) аналог группы учеников пророческих, маршалов Наполеона и т.п. Переход от консорции к инерционной конвиксии - аналог "рутинизации харизмы" (первый папа, апостол Петр, получил харизму от Христа; остальные наследуют ее по должности). Однако не менее существенно различие: Вебер объясняет некоторые исторические явления, Гумилев дает, как некогда Маркс (и вслед за ним Плеханов), "монистическое" объяснение истории. Такое объяснение превращает науку в идеологию. Но идеология этносов также глубоко интересна.

Творчество Гумилева всем своим страстным тоном, всеми своими гиперболами и даже передержками вводит в недра двух процессов: этнического сопротивления глобализации и сопротивления малых народов формированию больших наций. Поэтический слог Гумилева позволяет почувствовать - а это больше, чем понять, - почему тутси и хуту, сербы и хорваты убивают друг друга, почему не щадят ни своих, ни чужих жизней чеченцы. На одной из встреч в Швейцарии, слушая горячую речь хорватки, настаивавшей на том, что она хорватка, а не югославка, я вспоминал Гумилева. Но его теория этносов заводит в тупик, когда мы начинаем искать выход из порочного круга кровной мести. Она становится ложной, когда превращает описание некоторых случаев исторического процесса во всеобщий закон. Здесь мы должны выйти на уровень бесстрастия, побеждающего страсти, на уровень духа, парящего над различиями букв, символов духовности. И в этом споре интересны возражения, с которыми я столкнулся на "круглом столе" в Горном доме, о котором уже упоминал.