Николай Москвин - Лето летающих Страница 2

- Подходите, раз говорю! - прикрикнул на нас столяр. - Не бойтесь. Они с Таисией Тихоновной почивают после завтрака.

Мы подошли, заглянули. Комната как комната... Никого нет... Ах, вот что! Влево на четырех высоких подножках стоял аквариум. Но какой! Не то что в игрушечном магазине Юдина: стеклянный ящичек с золотыми рыбками - и все. Нет, то была тяжелая зеленая глыба воды, обложенная толстыми стеклами. А рыбки! В солнечном луче они и вверх, и вниз, и в стороны золотые, серебряные, огненные... Костя, словно забыв про свою серьезность, не то вздохнул, не то присвистнул от восторга: вот это да!..

- Не туда смотрите! - Графин Стаканыч досадливо, больно прижав мне ухо, повернул мою, а потом и Костину голову. - Прямо глядите!

Прямо против окна у задней стены гостиной стояло четыре обитых темно-зеленым плюшем кресла. Одно из них было не то смешное, не то страшное - ножки его были наполовину укорочены. Будто кресло встало на колени...

- Ну, что-с? Полюбовались? - У столяра гневно поблескивали глаза. Понравилось?..

3. КРЕСЛО-ЖАБА

И Графин Стаканыч рассказал о том, как сегодня утром генеральша Таисия Тихоновна позвала его, знаменитого краснодеревщика, и сказала, что ее кошка Мими за эту зиму так постарела, так ослабла, что уже не может вспрыгивать на кресла, на которых она так любит спать...

- Укороти-ка, голубчик Ефим Степанович, - сказала генеральша, креслам ножки.

И вот он, старый дурак, в совершенно трезвом состоянии, но улещенный и совращенный смиренной просьбой генеральши, принялся за черное дело. И для кого? Для толстомордой Мимишки... Но когда отмахнул первому креслу ножки и увидел, что русский ампир, которому цены нет, превратил в жабу, он отказался калечить другие кресла. В сердцах он сказал генеральше:

- Я, матушка-барыня, краснодеревщик, а не мясник-с! Тому что ни скажи - отрубит. А у нас, извиняюсь, совесть есть. Я за такую работу и никаких-с денег не возьму.

- Да как ты смеешь! - вскричала тут генеральша. - Раз я тебе говорю...

Графин Стаканыч здесь уж совсем рассерчал.

- Ну и что же, что говорите! - ответил он. - А придут вот сейчас с прогулки их превосходительство Леонид Алексеевич да и напустятся на меня-с... "Ты что, скажут, старый обалдуй, делаешь! Да как тебе совесть позволяет! Барыня, может, из-за своих Мимишек умом тронулась, а ты-то, друг ситный, бревно стоеросовое, чего смотрел? А еще краснодеревщик! А еще мастер!" Да и тут же меня прямым манером - по шее... И правильно сделают-с! Не обращай, подлец, ампир в жабу!

После этих слов Графин Стаканыч был генеральшей изгнан и, значит, лишился заработка в доме, где он его время от времени имел...

К вечеру, когда у калиток появились настоящие слушатели, Графин Стаканыч, побывав уже в заведении Лукьянова, не только охотно пересказывал эту утреннюю историю, но прибавлял и новое: генеральша, размахивая тяжелой, обсыпанной бриллиантами клюкой, гналась за ним; Мимишка хватала его за икры, а дворник Никита, подлюга, загораживал ему дорогу... Но он всех растолкал, разбросал и чудом спасся.

- Я еще до самого генерала дойду-с, - говорил он, пыжась и со значительным видом поднимая палец. - Они, конечно, будут на моей правоте... Не посмотрят, что это ихняя супруга.

И тут же, наклонив голову, начинал ехидно-весело, но вместе с тем вежливо кому-то подмигивать - вероятно, отсутствующей генеральше. Но мы видели, что Графину Стаканычу было невесело...

- Уволить могут! - насупясь, сказал Костя, когда мы отошли от столяра.

Я понял, о чем он говорит. В прошлом году его отец, мастер Оружейного завода, был уволен за подпись под каким-то письмом-обращением. Только тогда и было разговору у соседних калиток: "Небратова-то уволили! Сидит теперь сложа руки".

Это выглядело странным. Во-первых, Иван Никанорович не сидел "сложа руки", а целые дни тогда копался в своем палисаднике, чинил забор, крышу. Во-вторых, отец Кости был человек степенный, строгий, с бородой, длинной и аккуратной, как у темноликих апостолов, что виднелись на цветной, с золотом картинке, висевшей в прихожей у Небратовых; движения у Ивана Никаноровича были неторопливы, даже важны. В-третьих, жил он с семьей в домике, пусть и деревянном, пятиоконном, но над воротами которого висела жестяная табличка:

ДОМ ИВАНА НИКАНОРОВИЧА НЕБРАТОВА

И вот этого длиннобородого, важного домовладельца кто-то взял да и "уволил"! Просто трудно поверить. Известно было, что однажды Лукьянов уволил из своего трактира полового или в лесном складе Бурыгина уволили двух пильщиков и в придачу еще одну кухарку. Но Иван Никанорович!.. Какое же сравнение! И когда через два месяца его обратно приняли на завод, все встало на место. Просто, наверно, была ошибка...

Но, видно, за два месяца отцовской безработицы туго пришлось семье, если Костя про Графина Стаканыча сказал хмуро: "Уволить могут..."

- Как же его уволят, - возразил я, - если он к генеральше не нанимался, а его просто так звали?

- Ну, не будут звать...

И в порыве сочувствия к Графину Стаканычу, появившегося, может быть, потому, что столяр со своим горем обратился к нам первым, мы стали прикидывать, как помочь ему, как достать ему работу.

Конечно, в первую очередь мы подумали: нет ли дома чего-нибудь из поломанной мебели? Но нет, все было будто цело...

- Погоди! У нас один стул шатается! - вдруг вспомнил Костя. - Из четырех винтов три осталось. Я могу третий вынуть, - великодушно добавил он.

- А у нас у дивана спинка отходит! - радостно вспомнил и я. - И даже скрипит, когда дядя Саша садится... Если диван от стены подальше отодвинуть, - не менее великодушно, чем Костя, добавил я, - то спинка под дядей Сашей побольше отойдет. Может, даже и треснет...

Костя еще вспомнил про сундук с вихлявой крышкой, я - припадающую на одну ногу этажерку; Костя - кухонный столик, я - шкафик и так далее. Все эти изделия тоже требовали от нас великодушно-дополнительных повреждений, но тут закралось сомнение: Графин Стаканыч, как он часто рекомендовался, не простой столяр, а краснодеревщик, - возьмется ли он за простенькие сундуки, стулья, этажерки?..

С этим мы и отправились к обиженному генеральшей столяру.

4. "ПРИХОДИТЕ ЗАВТРА..."

- Для столяра-артиста простых вещей нет-с! - гордо сказал Графин Стаканыч. - Он может даже табуретку сотворить, как мечту-грезу... Но обо мне, ребята, не беспокойтесь. Меня Баташевы-младшие подряжают столовый гарнитур обновлять. Не кого другого, а меня-с...

Баташевы были известные в городе владельцы самоварной фабрики, и если Графин Стаканыч не хвастал, то теперь его разлад с генеральшей выглядел не таким уж огорчительным.

...Мы находились в его мастерской - деревянной пристройке к дому. Стоял тот полусвет-полумрак, который бывает там, где помещение, не имея окон, освещается только открытой дверью. Запахи обступали нас. Неслышный ветерок, тянувшийся к двери, доносил то аромат распиленного дерева, то запах лака, то скипидара. Но яснее всего слышался тяжелый пахучий дымок от столярного клея, который Графин Стаканыч варил, помешивая палочкой.

Столяр был трезв, и, как у всех протрезвившихся людей, у него сейчас держалось на лице выражение чрезвычайной старательности и озабоченности даже вот в таком пустом для него деле, как варка клея. Он, видимо, был тронут нашим приходом, нашим сочувствием. Следя, как стекают с палочки светло-коричневые густые капли, и вытягивая губы в трубочку, словно собираясь попробовать клей, он подмигивал нам, как бы говоря: "Вы, ребята, не беспокойтесь - проживу!"

Столяр даже проводил нас. Держа на отлете помазок от клея, он довел нас до калитки.

Мимо по мостовой пробежал белоголовый мальчишка с белым змеем. Змей делал в воздухе быстрый судорожный круг и, взметнув фонтанчик теплой провинциальной пыли, со звоном бубна вкалывался в мостовую. Мальчишка бежал дальше, змей опять приподнимался, крутился и снова, содрогаясь дранками и бумагой, вкалывался в землю.

- Вот поглядите на дурака! - сказал Графин Стаканыч. - Кто же со змеем бегает! Со змеем надо стоять...

Прямодушный Костька, смотря, как всегда, исподлобья чуть косящими глазами, сказал глухим голосом:

- А мы тоже бегаем...

В Графине Стаканыче какое-то мгновение боролся справедливый человек с вежливым. Первый требовал сказать: "И вы тоже дураки!"; второму как-то неудобно было говорить это хотя и мальчишкам, но пришедшим посочувствовать ему... Победил третий человек - справедливовежливый.

- Конечно, кому что нравится, - сказал столяр, морщась и свободным концом помазка почесывая за ухом. - Но умный человек не будет гонять по мостовой со змеем. Только, так сказать, балда-с может надеяться, что дрянной змей взлетит от беганья... Змей должен лететь из рук, как голубь. Если, конечно, он настоящий, а, извиняюсь, не барахло...

Мы поняли, что Графин Стаканыч, несмотря на то что был трезв, "загнул". Как же так из рук! Это только заводной паровоз шел из рук...

На наших лицах, видимо, было написано такое недоверие, что столяр почувствовал себя задетым, собрался, кажется, что-то доказывать, но, взглянув на помазок с клеем, поспешил обратно в свою мастерскую. Впрочем, успел раскланяться - он даже с детьми раскланивался.