Лев Гумилев - Гетерохронность увлажнения Евразии в древности Страница 2

Этнографические параллели показывают, что примитивные земледельцы – наиболее подвижный народ, Вспомним, как быстро пересекли скваттеры североамериканскую прерию, а буры перебрались из Капской земли в Трансвааль. А по отношению к природным богатствам и те, и другие весьма походили на степняков бронзового века, которые тоже передвигались на волах и телегах.

Именно вследствие неизбежной подвижности примитивных земледельцев обречены на неудачу попытки установить хотя бы примерно численность населения того времени. Несомненно, что большая часть стоянок в степях не сохранилась до нашего времени, и только более долговременные поселения в благодатных речных долинах достались археологам, но они наверняка не исчерпывают всего объема степных культур бронзового века и не позволяют составить достаточное представление о размахе деятельности людей того времени. Однако этот пробел можно восполнить путем привлечения некоторых реликтов исторической терминологии.

Внимание исследователя Срединной Азии привлекает одно труднообъяснимое явление. Несмотря на то что культурные области Средиземноморья и Индии, с одной стороны, Дальнего Востока, с другой, разделены бесплодными пустынями, непроходимыми без коней или верблюдов, в терминологии народов индоевропейских и дальневосточных встречаются странные совпадения. Некоторые слова-термины, несомненно очень древние, на разных языках звучат одинаково и означают одно и то же. Например, китайское слово "фэй" означает наложницу императора, т.е. очень красивую, могущественную женщину. Это почти то же, что древнегерманская "фея", за исключением смыслового нюанса. Удивительная волшебная птица по-китайски называется "фэн", или "фэн-хуа" (хуа – птица): уж не феникс ли? Общеизвестное тюрко-монгольское слово "орда" (букв, ставка или военный лагерь) по второму значению совпадает с латинским "ordo" – порядок. Слово "багадур" (богатырь) имеет корнем древнеарийское "бага" – бог. Тюркский эпитет "ышбара" восходит к древнеарийскому "аспарак" – всадник, а титул "каган" в древности означал "вождь-первосвященник", что совпадает со значением этой фонемы у древних семитов, и т.д. Не ставя вопроса о том, кто у кого что заимствовал, мы констатируем только, что обстановка для культурного обмена между западным и восточным краями ойкумены была, и датировать ее следует глубокой древностью, потому что в первые века до н.э. Рим и Китай узнали друг о друге впервые и характер их культурного обмена был тогда совсем иным.

Не карте, составленной С.В. Киселевым[12], поселения с керамикой андроновского типа отмечены в южной Туркмении и в Семиречье, что показывает весьма широкое распространение этого строя жизни. К сожалению, на археологической карте II тыс. до н.э. зияет огромное "белое пятно". Восточная граница "андроновской" культуры прослежена от Тарбагатая до Саянского хребта, а что было в это время в Джунгарии, Монголии и Бэйшане, можно только предполагать. Однако наиболее вероятным представляется, что и там развивались культуры если не вполне идентичные андроновской, то весьма похожие на нее. Ландшафт и геоботанический состав западных и восточных склонов Алтая единообразны[13], а орошающие Восточную Монголию муссоны подчиняются той же гетерохронной закономерности, что и атлантические циклоны. Следовательно, условия для развития мотыжного земледелия и оседлого скотоводства были сходными для всей полосы степей вплоть до Хингана. Это не значит, конечно, что население указанной территории было монолитно, но, учитывая большую подвижность народов, практикующих мотыжное земледелие, следует считать, что общение между степными племенами II тыс. до н.э. не могло не быть интенсивным. Ведь отсутствовало главное препятствие, отмеченное нами: непроходимые пустыни, которые в эпоху повышенного увлажнения должны были стать значительно уже и не могли представлять барьера при общении между племенами так же, как и лесные массивы гумидного ландшафта, переживавшего в это время очередное усыхание[14].

Было бы весьма интересно установить, не было ли на протяжении II тыс. климатических колебаний, связанных с переносом направления циклонов из аридной зоны на север, но, к сожалению, уровень наших знаний не позволяет делать в этом направлении не только выводов, но и предположений. Можно думать лишь, что, поскольку Месопотамия не страдала от наводнений, североиранская ветвь циклонов была ослаблена и, значит, в Арктике царил мороз. А раз так, то амплитуда колебаний увлажнения была относительно невелика, и II тыс. до н.э. может считаться климатическим оптимумом. Следующую эпоху А.В. Шнитников определяет как переход от суббореального к субатлантическому периоду и датирует ее серединой I тыс. до н.э.[15]. Тут можно внести небольшие хронологические уточнения. Отмеченное А.В. Шнитниковым увлажнение гумидной зоны началось около IX в. до н.э., кончилось к V в. до н.э. и соответствовало резкому усыханию аридной зоны; увлажнение аридной зоны, происходившее в IV-I вв. до н.э., согласно нашему тезису, совпадало с усыханием зоны гумидной.

Если расклассифицировать исторические данные, приведенные А.В. Шнитниковым для доказательства повышенного увлажнения в I тыс. до н.э., по зонам, то наша концепция подтвердится. Ранние сведения об увлажнении относятся к северному побережью Европы, а поздние касаются исключительно Средиземноморского и Каспийского бассейнов, причем уровень Каспийского моря в III в. до н.э. был ниже абсолютной отметки – 32м[16]. Исходя из этой небольшой поправки в хронологии мы поведем дальнейшее рассмотрение климатического состояния евразийских степей.

На рубеже II и I тыс. до н.э. к VIII-VII вв. до н.э. климат Европы резко изменился – наступила холодная и влажная эпоха. Затопленные торфяники превратились в озера, широколиственные леса Англии и Франции погибли, наводнения в низовьях Рейна вызвали изменение конфигурации побережья Северного моря, повторилось наступление леса на Украине и развитие торфяников в Западной Сибири[17]. Вот тут-то и наступила эпоха кочевого быта! В самом деле, если констатировано интенсивное увлажнение гумидной зоны, то ему должно соответствовать усыхание зоны аридной, к которому прибавился антропогенный фактор. Примитивные земледельцы нарушали почвенный слой на своих полях, их стада разбивали пески около водопоев. Пока климат был влажным, быстрое зарастание препятствовало дефляции песков, но когда наступила засуха, безжалостный ветер понес тучи пыли и поля превратились в пустыни[18]. Количество пищи, даваемой природой человеку, сократилось, поселки захирели, и многие из них были покинуты. Населению пришлось или отступать в горные долины (например, на Алтае и в Тянь-Шане), или изыскивать иную систему хозяйства, пригодную для новых условий. Таковой стал кочевой быт.

Обстоятельство возникновения кочевого хозяйства в евразийских степях до сих пор интерпретировалось без учета периодичности и гетерохронности увлажнения, и потому объяснения этого явления отличались от предлагаемого нами. Однако большая часть установленных фактов и дат остается в силе, и только понимание событий меняется коренным образом за счет того нового материала, который дает физическая география. Он механически снимает прежние точки зрения, критика которых поэтому не нужна.

Дата появления кочевого хозяйства в евразийских странах и характеристика этапов его развития установлены С.И. Руденко. Аргументация его безукоризненна настолько, что разбор иной концепции[19] уже не заслуживает внимания[20]. С.И. Руденко различает в степном скотоводстве три варианта.

1. Племя живет оседло, но часть семей вместе со скотом перемещается для его прокорма.

2. Все племя с весны до осени кочует со стадами.

3. Племя кочует круглый год.

В первых двух вариантах скотоводство обязательно сочетается с земледелием, хотя бы как заготовкой корма для стад, третий вариант сравнительно редок, он наблюдается в полупустынях около Аральского моря и в Восточной Монголии[21].

Переход от оседлого образа жизни к полукочевому, по мнению С. И. Руденко, не мог совершаться целыми племенами. Малоскотные семьи должны были оставаться на своих зимовках, и только богатые скотом могли освоить кочевой образ жизни. Однако встает дилемма: а не стали ли эти семьи богатыми именно потому, что они усвоили новый, более выгодный способ хозяйства, позволявший им максимально использовать выгоравшие степи? Не встречаемся ли мы тут с внутриплеменной дифференциацией, начавшейся с разделения труда и закончившейся тем, что в условиях растущей аридизации уцелели и размножились те, кто сумел приспособиться к новым условиям, а консервативная часть племен оказалась обреченной на бедность и вымирание? Для решения этого вопроса взглянем на этническую и археологическую карту евразийской степи в середине I тыс. до н.э.