Евгений Анисимов - Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы) Страница 20

Между тем просил он короля об увольнении от службы, которое получив, отписал к моей покойной матери, дабы она в Гданьск приехала и там дожидала его. И так мы все пустились из Варшавы водою и по десятидневном путешествии приехали в Гданьск благополучно. Чрез несколько недель прибыл к нам отец мой, и потом все вместе предприняли мы путь чрез Кенигсберг, Пруссию и Курляндию в Россию.

В сентябре месяце 1721 года приехали мы в Ригу. Сей город по силе заключенного между Россиею и Швециею мирного трактата сделался в сем году новою пограничною крепостию Российской империи. Отсюда отец мой поехал один в Санкт-Петербург, распорядил там все нужное для своего домоводства и по прошествии двух месяцев возвратился опять в Ригу, дабы с собою взять всю фамилию свою.

Я оставлен один в Риге обучаться в тамошней городовой школе и отдан в пансион к ректору означенной школы — весьма ученому мужу, по прозванию Горнику. От роду было мне тогда около четырнадцати лет, и великую имел я охоту к учению; но, к сожалению моему, кроме латинского и частию греческого языка, другому в сей школе весьма мало научиться мог.

По прошествии двух лет отец мой за благо рассудил послать меня в Женеву, но наперед приказал явиться в Петербург, куда я и приехал в феврале месяце 1723 года. По приезде моем предложил мне отец мой на выбор, желаю ли я быть ученым или военным человеком; я решился на первое.

В оное время Петр Великий имел помышление Ладожский канал, необходимо нужный к облегчению торговли и промыслов жителей в Санкт-Петербурге, привесть к совершенному окончанию. Хотя посредством небольшого канала, соединяющего реку Тверцу и Мету неподалеку от Вышнего Волочка, водяная коммуникация была уже свободна от Каспийского моря даже до Санкт-Петербурга, однако же, как все припасы надлежало провозить по Ладожскому озеру, на котором плавание во время сильных ветров и бурей столько опасно было для плоскодонных барок, употребляемых обыкновенно для провоза российских продуктов, что ни одного почти не проходило года без знатного урону и гибели людям и товарам, то, дабы отвратить таковую неудобность в перевозе припасов, император Петр Великий предпринял реку Волхов, впадающую в Ладожское озеро, и реку Неву, из оного вытекающую, соединить посредством канала, чрез что озеро оставалось в стороне и судоходство никакой опасности не подвергалось.

Сей канал, простирающийся вдоль берега Ладожского озера, приемлет свое начало у Новой Ладоги и кончится у Шлиссельбурга; длина оного содержит сто четыре версты или пятнадцать немецких миль, ширина семьдесят, а глубина под водою десять английских футов. Он составлен большею частию из одних прямых линий в две, три и четыре версты и не делает больших углов, кроме что в одном месте находится кривизна, произошедшая от оплошности прежнего к строению сего канала употребленного инженера, но отец мой исправил сей недостаток, сколько возможно было. Берега оного канала были сначала деревянные, но после сделаны каменные. И как многие небольшие ручьи, разливающиеся на обширное пространство весною, когда снег начнет таять и сходить, протекают сквозь сей канал, то с обеих сторон при впадении и выходе оных поделаны прочные шлюзы, частию дабы управлять водою сих ручьев и частию дабы удерживать и не впускать песку и илу, которые они с собою наносят. Начало канала при Новой Ладоге на несколько футов выше, нежели конец при Шлиссельбурге, почему течение воды в нем весьма приметно бывает, однако же дабы в весьма сухие годы не происходило никакой остановки в судоходстве, то построены по обоим концам два большие и главные шлюза, посредством которых воду в целом канале останавливать и в случае нужды на несколько футов возвышать можно.

Хотя на построение вышеописанного канала с лишком до миллиона рублей потрачено, однако все, что ни было изготовлено, оказалось в такой неисправности, что император намерен был прежнего директора отпустить; почему поехал он туда вдругорядь обще с моим отцом, который, изъяснив ему подробно все учиненные погрешности, представил новый проект, по которому и препоручено ему от императора важное сие строение продолжать. Отец мой действительно приступил к произведению работы, но не получил ни того числа денег, ниже людей, сколько сперва ему обещано.

Петр Великий, по короновании супруги своей в Москве в 1724 году, предпринял возвратный путь в Санкт-Петербург и мимоездом хотел обозреть новопроизводимую отцом моим работу. Он приехал на канал осенью того же года. Отец мой показывал ему часть канала, простирающуюся на десять или двенадцать верст, что делает полторы мили, в совершенной отделке, но только воды еще не впущено, дабы доставить императору удовольствие лично видеть впуск оной. Как скоро он работу в означенном положении осмотрел, то пошел к плотине, которая воду удерживала, и приказал ее проломить. Позади плотины стоял небольшой бот, которого император едва лишь увидел, в то же мгновение возымел охоту в него сесть и спуститься в канал с быстростремящеюся водою. Сопутниками его были мой отец и еще один унтер-офицер вместо штурмана. Бот плыл по каналу с несказанной быстротою, причем император не мог от радости воздержаться, снимал неоднократно с себя шляпу и, махая оною над головою, кричал «ура!». Удовольствие его было столь чрезвычайное, что он, стоя в боте, обнимал, целовал и благодарил отца моего за исправное совершение сей работы. После сего император зашел в дом отца моего, и, отужинав и переночевав, продолжал на другое утро свой путь в Санкт-Петербург, наказав отцу моему туда же приехать, дабы рассудить и переговорить о средствах к скорейшему окончанию канала. Когда сей монарх прибыл в вышеупомянутую столицу, то в первом присутствии своем в Сенате представил, в каком состоянии нашел он новую работу, выхвалял отца моего и объявил, что он по совершении оной знатного заслуживает награждения. Но что касается до сего последнего, то император собственно от своей особы ничего более сделать не мог, поелику он спустя несколько месяцев скончался.

Отец мой, желая доставить мне лучшее воспитание, нежели как я в ту пору в России иметь мог, отправил меня в Женеву в исходе ноября того же года. Покойная мать моя проводила меня с Ладожского канала даже до Санкт-Петербурга. В декабре месяце свершилось обручение великой княжны Анны Петровны с его высочеством герцогом Голстейн-Готторпским, и на сем торжестве имел я честь в последний раз видеть Петра Великого.

Несколько дней после сего торжества предпринял я свой путь чрез Ригу, Кенигсберг и Гданьск в Берлин, где имел честь представленным быть покойному королю прусскому Фридриху Вильгельму на так называемой парадной площади. Его величество всемилостивейше наведывался у меня об обстоятельствах отца моего, который ему был известен. Здесь получил я от родственника нашего, саксонского министра господина Сума, которой из учтивства принял меня в свой дом, многие рекомендательные письма в Женеву. По приезде в Аншпах имел я удовольствие увидеться с моею теткою с матерней стороны супругою тамошнего обер-гофмаршала господина Кинсберга, а равно и честь быть представленным вдовствующей маркграфине и малолетнему ее сыну, которые к столу своему меня пригласили. После сего был я на посещении у другой тетки моей, которая была в замужестве за эттингенским обер-егермейстером господином Ласпергом. В доме сей тетки жила покойная бабушка моя госпожа Анна Дебора Себах, вдовствующая Вицлебена, для сей последней, как легко догадаться можно, был я не неприятный гость. По несколькодневном пребывании отправился я далее и, проездом обозрев в Ульме, Шафгаузене, Солотурне и Лозанне все библиотеки, церкви и надгробные по старинному немецкому обряду обстоятельнейше, приехал в исходе марта в Женеву благополучно и в добром здоровье.

Здесь услышал я, что император Петр Великий в двадцать восьмой день генваря 1725 года скончался, и супруга его императрица Екатерина приняла престол российский.

В Женеве первая моя забота была, чтобы отыскать хороший пансион. Между многих предложенных мне еще в Берлине выбор мой пал преимущественно на дом господина пастора и профессора философии Езекииля Галлатина, прелюбезного и ученейшего мужа, которого память за его любовь и дружбу, равно как и всего семейства его, ко мне по сей час для меня приятна и драгоценна. Я посоветовался с ним, каким образом наиполезнейше распорядить мое учение и упражнение в науках, и расчел, сколько все оное будет мне ежегодно стоить. Нашед, что мои расходы по крайней мере на тысячу специев талеров простираться имеют, отписал я об оном к отцу моему, который и согласился отпускать означенную сумму, невзирая на малые тогдашние его доходы. В первом году слушал я приватные лекции философические о естественном и народном праве и об институциях, причем обучался также танцеванию, фехтованию и музыке. В следующем году ходил я к новоприехавшему профессору Неккеру на лекции о немецком общественном праве вместе с принцом Кульмбахским, после бывшим маркграфом Барейтским, двумя принцами Саксен-Гильдбургсгаузенскими и с принцем Шварцбург-Рудольстатским; далее обучался я верховой езде, держал учителя для италианского языка, упражнялся в истории и во французском штиле, учился рисовать и сделал начало в алгебре; но в сей последней науке успел столь мало, что вскоре потом забыл даже первые начальные основания. К математике с малолетства моего не имел я никакой склонности, хотя отец мой и понуждал меня к тому. Я, к сожалению моему, не мог преодолеть своего к ней отвращения, о чем теперь, как обретаясь в ссылке сие пишу, соболезную тем более, что при самому приезде моем в заточение восчувствовал я к означенной науке чрезобычайное желание, почитая ее неисчерпаемым источником к разогнанию докучливых мыслей; но к изучению ее снабжен токмо некоторыми недостаточными книгами, над которыми должен ныне ломать мою голову.