Франсуа Гизо - История цивилизации в Европе Страница 20

Таковы две единственно возможные системы политических гарантий: деспотизм одного лица или одного сословия и свободный образ правления. Исследуя самые разнородные системы, мы найдем, что все они подходят под одну из двух указанных нами.

При феодальном устройстве не могла существовать ни та, ни другая система.

Конечно, не все феодальные владельцы были одинаковы, некоторые были гораздо сильнее остальных, многие другие были сильны настолько, что имели полную возможность угнетать слабейших. Но, начиная с первого из сюзеренов, с короля, не было никого, кто бы мог предписывать законы всем прочим, подчинить всех своей воле. Не было никаких постоянных средств проявления власти и влияния, не было ни постоянных войск, ни постоянных налогов, ни постоянных судов. Общественные силы, учреждения должны были словно возобновляться, воссоздаваться каждый раз, когда представлялась в них потребность. Надо было организовать суд для каждой тяжбы, собирать войско при начале каждой войны, создавать доходы, когда являлась нужда в деньгах; все зависело от случайностей, от местных и временных обстоятельств; не было никаких условий для упрочения центрального, постоянного, независимого управления. Ясно, что при таком устройстве ни одно лицо не было в состоянии придать своей воле силу закона, распространить и утвердить уважение к общественному праву.

С другой стороны, сопротивление было так же легко, как затруднительно его подавление. Заключенный в своем жилище, имея дело с незначительным числом врагов, легко находя союз и помощь у вассалов, поставленных в одинаковое с ним положение, феодальный владелец располагал всеми средствами успешной защиты.

Итак, первая система политических гарантий – система, основанная на вмешательстве сильнейшего, – не была совместима с феодальным строем.

Другая система – система свободного образа правления, общественной власти, общественной силы – точно так же не была применима к феодализму и никогда не могла установиться при нем. Причина этому очень простая. Когда мы говорим об общественной власти, облеченной так называемыми верховными, державными правами: правом издавать законы, налагать подати, карать преступников – мы глубоко убеждены, что эти права не принадлежат никакому отдельному лицу, что никто, сам по себе, не имеет права наказывать других, налагать на них обязанности, предписывать им законы. Права эти принадлежат исключительно целому обществу, во имя которого они и приводятся в действие, хотя общество и не заимствует их от самого себя, а получает их свыше. Когда человек видит перед собою силу, облеченную такими правами, он невольно, бессознательно чувствует себя пред лицом законной общественной власти, призванной к господству над ним, и он инстинктивно повинуется ей. Совершенно не то было в феодальную эпоху. Феодальный владелец, среди своих земель и в отношении к людям, ему подвластным, пользовался самодержавными правами; права эти были нераздельны с земельным владением и составляли предмет частной собственности. То, что мы называем теперь общественными правами, общественною властью, было тогда правом частным, частною властью. Феодальный владелец пользовался в качестве собственника всеми правами верховной власти над жителями принадлежащих ему земель; поэтому понятно, что, являясь в собрание, в парламент, составлявшийся около его сюзерена из небольшого числа равных или почти равных ему вассалов, он не находил там и не выносил оттуда никакого понятия об общественной власти. Это понятие было в прямом противоречии со всем его существованием, со всеми его действиями внутри его владений. В собраниях вассалов он видел только людей, облеченных одинаковыми с ним правами, стоявших в одинаковом с ним положении, действовавших, как и он, единственно во имя своей личной воли. Ничто не побуждало, не заставляло его признавать в высшей правительственной сфере, учреждениях, которые мы называем общественными, тот характер всеобщности и превосходства, который нераздельно связан с нашим понятием о политических властях. И если он был недоволен решением собрания, то отказывался содействовать исполнению его или даже прибегал к открытому сопротивлению.

Единственною гарантиею права в феодальную эпоху была грубая сила, если только такую силу можно назвать гарантиею. Все прибегали к этой силе, чтобы достигнуть признания или уважения. Но никакое учреждение не обладало достаточною силою: поэтому почти вовсе и не обращались к учреждениям. Если бы феодальные суды и парламенты проявляли какую-нибудь деятельность, то они гораздо чаще встречались бы в истории и были бы в ней более заметны; но они совершенно стушевываются.

Впрочем, тут нет ничего удивительного: на то есть причина, более глубокая и важная, нежели все те, которые уже указаны мною.

Из всех правительственных систем и всех родов политических гарантий, труднее всего установить и упрочить систему федеративную, систему представляющую каждой отдельной местности, каждому отдельному обществу такую правительственную власть, какую только они могут проявить. Одна лишь ничтожная доля этой власти, необходимая для сохранения целого общества, переносится в центр его и принимает там форму центрального правительства. Федеративная система, в теории самая простая, представляется самою сложною на практике. Чтобы согласить допускаемую ею степень местной независимости и свободы с тою степенью общего подчинения, какую она в известных случаях требует и предполагает, необходимо значительное развитие цивилизации. При слабости принудительных средств, которыми располагает федеративная система, установление и поддержание ее гораздо более зависит от воли, от личной свободы человека, нежели установление и поддержание какой бы то ни было другой системы.

Итак, федеративная система очевидно требует от общества, к которому она применяется, наибольшей суммы разума, нравственности, цивилизации. А между тем эту-то именно систему и старался установить феодализм. Феодальная система была настоящею федерациею. В основании ее лежали те же начала, на которых утверждается ныне, например, федерация Североамериканских Соединенных Штатов. Она оставляла каждому владельцу наибольшую долю правительственной власти, а сюзерена или общее собрание баронов облекала только возможно меньшею частью этой власти, да и то лишь на случай необходимости. Отсюда понятна невозможность установить подобную систему среди невежества, среди грубых, необузданных страстей, словом – среди всех нравственных несовершенств людей в феодальную эпоху. Свойства такого правительства противоречили идеям и нравам тех самых людей, к которым оно должно было применяться. Можно ли удивляться после этого неудаче подобных попыток политической организации?

Мы рассмотрели феодальное общество сначала в простейшем, основном его элементе, потом в целом его составе. Исходя от этих двух точек зрения, мы старались найти, что оно сделало и что по самой природе своей должно было сделать в отношении к развитию цивилизации. Из всего сказанного вытекает два следствия:

1) Феодальная система должна была оказать весьма сильное и, вообще говоря, благотворное влияние на внутреннее развитие отдельной личности. Она возбуждала в людях идеи, сильные ощущения, нравственные потребности; она послужила к развитию благородных характеров и побуждений.

2) С общественной точки зрения, она не могла установить никакого законного порядка, никакой политической гарантии. Она была необходима для возрождения в Европе общества, до такой степени расстроенного варварством, что оно стало окончательно неспособно к более правильной организации; но и феодальная форма, недостаточная в самих основаниях своих, не могла достигнуть ни более правильного устройства, ни расширения. Единственное политическое право, которому феодальное устройство сумело дать силу в европейском обществе – это право сопротивления. Я говорю не о законном сопротивлении: в столь неразвитом обществе о нем не могло быть и речи. Прогресс общества состоит именно в замене, с одной стороны, частного произвола общественною властью, с другой – личного сопротивления законным. Такова высокая цель, главное усовершенствование общественного порядка. Личной свободе предоставляется большой простор; но когда она заблуждается, когда от нее приходится требовать отчета в действиях, тогда вступает в свои права общественное мнение; от него исключительно зависит решение процесса, начатого против индивидуальной свободы. Такова система законного порядка и законного сопротивления. Нетрудно понять, что в феодальную эпоху не было и не могло быть ничего подобного. Право сопротивления, нашедшее себе защиту и применение в феодальном устройстве, было правом сопротивления личного – право страшное, несовместное с идеею общества, потому что оно ведет к насилию, к войне, т. е. к уничтожению общества, но вместе с тем это право, которое всегда существует в глубине человеческой души, совершенное уничтожение его было бы равносильно рабству. Сознание этого права погибло, подавленное и поруганное, в римском обществе и не могло возродиться из его остатков; из принципов христианского общества оно также не проистекало, по крайней мере не проистекало непосредственно. Оно вновь вошло в европейские нравы при посредстве феодальной системы. Сделать право сопротивления излишним и бесполезным – это задача цивилизации; постоянное провозглашение его – это заслуга феодализма.