Марк Блок - Характерные черты французской аграрной истории Страница 20

IV. Аграрные распорядки: открытые поля неправильной формы

Представим себе лишенные изгородей пашни, сходные в этом отношении с уже описанными. Однако парцеллы представляют собой не длинные и узкие полосы, систематически сгруппированные в картье одного направления, а имеют различную форму, но разница между длиной и шириной невелика. Разбросанные как придется, они располагаются в более или менее причудливом беспорядке. Перед нашими глазами предстанет картина (являвшаяся нашим предкам и являющаяся еще и поныне тем, кто умеет видеть) деревень большей части приронского юга, Лангедока, бассейна Гаронны, Пуату, Берри и — далее к северу — области Ко (см. рис. VII–IX). С XI века ширина тех полей, размеры которых, по счастью, нам известны, составляла в Провансе в разных случаях 48–77 процентов их длины{56}. Будучи, подобно выше описанному, более европейским, чем французским, этот распорядок получил за пределами Франции, по-видимому, особенное распространение в странах, аграрная структура которых, к сожалению, изучена меньше, чем немецкая или английская, например в Италии. Назовем его, за неимением лучшего термина, распорядком открытых полей неправильной формы.

В принципе эта система вовсе не была системой индивидуализма. Ее старые формы включали обязательный коллективный выпас (на юридическом языке юга он назывался compascuité) со всеми естественно вытекавшими из него последствиями: запрещением огораживаний и, очевидно, определенным единством севооборота{57}.[52] Но эти сервитута исчезли здесь — мы сможем в этом убедиться — быстрее, чем в областях длинных полей. По-видимому, они никогда не были здесь столь суровыми. Само право обязательного выпаса (наиболее распространенное и стойкое из всех) часто существовало на юге без своего дополнения в виде обязательного общего стада, ибо здесь система общественного принуждения была лишена той прочной основы, которую в других местах представляло собой само устройство земель. Владелец длинной парцеллы, входящей в картье, которое состоит из таких же парцелл, даже и не помышлял о том, чтобы избегнуть коллективного давления, ибо практически такая попытка натолкнулась бы на почти непреодолимые трудности. На широком и вполне обособленном поле соблазн был сильнее. К тому же сам рисунок полей свидетельствует о том, что устройство на этих землях с самого начала не было делом коллектива. Иногда в области длинных полей в каком-либо округе, в целом полностью согласующемся с обычной схемой, встречаются небольшие участки, где рисунок парцелл напоминает рисунок полей неправильной формы, или же это большие, цельные и почти квадратные куски земли, расположенные то с краю обработанной зоны, то в виде прогалин посреди необработанного пространства. Речь здесь идет об участках, распаханных позднее, независимо от какого бы то ни было коллективного плана. Такой индивидуализм в освоении земли, являвшийся исключением для области длинных полей, для полей неправильной формы, был, очевидно, правилом. Но непосредственной причиной контраста между этими двумя типами полей является, по всей видимости, противоположность двух видов земледельческой техники[53].

Два типа пахотных орудий разделяли древнюю Францию{58}. Сходные в большинстве своих черт (которые у обоих типов постепенно усложнялись по мере того, как единственное острие первобытной эпохи заменялось двойным действием резца и сошника, а к режущим частям присоединялся отвал), эти орудия, тем не менее, коренным образом отличались друг от друга. Первый тип лишен подвижного передка, и животные просто тащат его по полю, второй тип снабжен двумя колесами[54]. Чрезвычайно поучительны их названия. Бесколесное орудие было издавна известно земледельцам, которые говорили на языках, положивших начало нашим языкам. Оно сохранило во Франции и почти везде в Европе свое старое индоевропейское название, которое к нам пришло через латынь: в Провансе оно называлось araire (aratrum), в Берри и Пуату — éreau, на валлонском наречии — érère, на верхнегерманских диалектах — erling, на русском и родственных ему славянских языках — орало[55]. Что касается второго типа, то у него, напротив, нет общего индоевропейского названия; следовательно, его появление относится к более позднему времени и сфера его распространения более ограниченна. Во французском языке для него нет латинского происхождения названия, ибо древнее италийское земледелие, за исключением Цизальпинской Галлии, не знало колесного плуга или относилось к нему с пренебрежением. Во Франции говорили: charrue. Это слово, бесспорно, галльское. Нет сомнения также и относительно его первоначального смысла: оно близко к словам char и charrette, первоначально применялось к особой форме повозки. Что может быть естественнее, чем заимствовать у предмета, обязательно снабженного колесами, название для такого нового комплекса, где колесо было присоединено к сошнику?[56]. Таким же образом Вергилий называл описанное им пахотное орудие не aratrum, a просто currus, повозкой{59}, ибо, выросши в стране более чем наполовину кельтской, он не представлял себе плуга без передка. В германских языках запада для обозначения этого технического типа употребляли совсем другое слово, перешедшее от них в славянские языки; от него произошло и современное немецкое Pflug (загадочный термин, который, если верить Плинию, первоначально употребляли реты в южной части верховьев Дуная; следовательно, он вел свое начало от древнего языка, давно совершенно исчезнувшего и, возможно, чуждого индоевропейской группе{60})[57]. Что касается самого изобретения, то Плиний (его текст, к несчастью, неясен, и его приходится восстанавливать), по-видимому, относил его к «Галлии». Но насколько можно доверять утверждению Плиния? Он видел орудие, употреблявшееся галлами. Что знал он еще? Каково бы ни было место, где (возможно, еще до того, как кельты и германцы заняли исторические места своего расселения) впервые появился колесный плуг в собственном смысле слова (charrue) и откуда он распространился в другие области, ясно одно — его без колебаний следует считать изобретением технической цивилизации равнин севера, которая (римляне были этим поражены) нашла колесу столь широкое и искусное применение. Можно ли после этого сомневаться в том, что колесный плуг является детищем равнин? С самого начала он был создан именно для того, чтобы проводить совершенно прямые борозды на обширных пространствах суглинистых почв, вырываемых у первобытной степи. Еще и сейчас он не удобен для слишком неровной местности; здесь он не мог возникнуть.

Если бы вовремя позаботились о сборе необходимых сведений (пока эта работа еще не является совершенно невозможной, но надо торопиться), то мы бы знали, несомненно с достаточной точностью, какое распространение и размещение получили на нашей земле колесный и бесколесный плуги до крупных технических переворотов современной эпохи[58]. При нынешнем состоянии изысканий нельзя установить точно их распределение даже для этого, столь близкого к нам периода. Понятно, что его детали и изменения кажутся нам все более и более запутанными, чем дальше мы углубляемся в прошлое. К тому же этому распределению не была чужда некоторая сложность. Бесколесный плуг, более древнее орудие, иногда сохраняли для некоторых легких пахотных работ даже в тех областях, которые в принципе уже давно освоили колесный плуг. Однако, несмотря на все эти трудности, имеется достаточно данных, позволяющих утверждать, что современная зона распространения колесного плуга примерно совпадает с областью длинных полей (следовательно, эта зона твердо определилась уже с древнейших времен), а зона распространения бесколесного плуга, напротив, — с областью полей неправильной формы. Сельские области Берри и Пуату дают нам возможность весьма основательно проверить правильность этого утверждения. В силу географических условий здесь, казалось, можно было ожидать тот же рисунок полей, что и в Бос и в Пикардии (признаюсь, что априори я ожидал найти его именно таким). Но это были земли бесколесного плуга (éreau){61}. Следовательно, не длинные полосы, объединенные в картье, а довольно бессистемный комплекс полей, по своей форме близких в общих чертах к квадрату.

Область Ко представляет собой более сложную проблему. Особенности ее беспорядочной аграрной карты являются, по-видимому, следствием особенностей ее заселения. На Скандинавском полуострове колесный плуг был долгое время неизвестен (это относится ко многим местам и в настоящее время), а бесколесный плуг является традиционным. Несомненно, спутники Роллона[59], во множестве, как нам известно, поселившиеся в Ко, обрабатывали землю по обычаям своей родины, употребляя привычные им орудия. Простое предположение? Согласен. Оно может быть доказано лишь в результате кропотливого локального исследования. До сих пор при изучении истории скандинавских захватов опирались почти исключительно на топонимику; к этому необходимо было бы прибавить изучение планов парцелл. И кто знает, не принесет ли это исследование, которое можно успешно осуществить лишь при союзе ученых разных специальностей и, быть может, разных стран, среди других результатов также и разрешение старой загадки? Нет ничего более трудного, чем определить, к каким этническим группам принадлежали завоеватели. Шведы, норвежцы, датчане — как их распознать? Тем не менее датские поселения должны, наверно, отличаться от других именно рисунком полей: ведь датчанам, в отличие от шведов и норвежцев, издавна были известны и колесный плуг, и расположенные правильными группами вытянутые парцеллы. Пока что правильность объяснения формы полей в Ко скандинавским или, точнее, шведско-норвежским влиянием может быть подтверждена путем изучения новых полей, созданных в том же районе вокруг новых поселений в период больших расчисток. Там, как разительный контраст со старыми полями, вновь восторжествовали длинные парцеллы, а вместе с тем и деление на картье{62}. Это объясняется тем, что старые аграрные обычаи времен завоевания были тогда уже основательно забыты и колесный плуг, как и повсюду в Верхней Нормандии в наши Дни, вновь вошел в употребление.