Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов Страница 20

Хотя записку Грибовского император оставил без каких-либо последствий, она, несомненно, сыграла свою роль при принятии им через год, 1 августа 1822 года, рескрипта на имя министра внутренних дел князя В. П. Кочубея: «Все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как-то: масонских лож или других, закрыть и учреждения их впредь не дозволять, а всех членов сих обществ обязать подписками, что они впредь ни под каким видом ни масонских, ни других тайных обществ ни внутри Империи, ни вне ее составлять не будут».

После возвращения императора из-за границы 24 мая 1821 года генерал И. В. Васильчиков вновь доложил ему записку «О тайных обществах в России», составленную все на тех же материалах М. К. Грибовского. В первый раз при докладе А. X. Бенкендорфа она осталась «без пометки». Во второй раз реакция Александра I была более определенной: «По рассказам Иллариона Васильевича, записанным… со слов его сына… Государь долго оставался задумчив и безмолвен. Потом он сказал, разумеется, по-французски: „Дорогой Васильчиков… Ты знаешь, что я разделял и поощрял все эти мечты, эти заблуждения… Не мне свирепствовать, ибо я сам заронил эти семена“».

Каких-либо документальных данных о том, какой все-таки информацией о тайных обществах располагал император в период 1822–1824 годов, не сохранилось. Вместе с тем уже после смерти Александра I в его бумагах была обнаружена следующая запись, сделанная для себя в 1824 году: «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или, по крайней мере, разливается между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют при том миссионеров для распространения своей партии… из генералов, полковников, полковых командиров, сверх сего большая сеть разных штаб- и обер-офицеров».

…А доносы продолжались. Наиболее урожайным на них был грозовой 1825 год. В апреле этого года чиновник при начальнике Южных военных поселений генерал-лейтенанте графе И. О. де Витте (1781–1840)[25] отставной коллежский советник, литератор и ботаник А. К. Бошняк (1786–1831), по заданию своего покровителя «проникнуть во мрак, скрывающий злодеев», вошел в доверие к чинам Южного общества — отставному полковнику В. Л. Давыдову (1793–1855) и подпоручику квартирмейстерской части 2-й Южной армии В. Н. Лихареву (1803–1840) — и в мае того же года два раза сообщал де Витту о том, что «целью заговора есть истребление или заключение всей императорской фамилии и установление республиканского правления, так и некоторые о планах общества подробности». В конце июля он вновь попытался войти в контакт с указанными лицами, но был заподозрен ими (Лихарев грозил ему, в случае измены, ядом и кинжалом), что «затруднило дальнейший успех его сношений с ними».

В марте 1826 года Бошняк был вытребован в Петербург и «по отобрании от него показаний в Комиссии об успехе и образе действий его в вышеозначенном поручении отправлен обратно в Херсонскую губернию…». С учетом его успешной работы в июле 1826 года он вместе с фельдъегерем Блинковым был командирован в Псков для тайного сбора сведений о находящемся там А. С. Пушкине, имея словесный приказ де Витта «возможно тайно и обстоятельно исследовать поведение известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению и вольности крестьян».

Не правда ли, странное задание: логичнее было бы подозревать поэта в связях с декабристами, а не в роли возмутителя крестьян, но из Херсонской губернии графу де Витту было виднее. С 19 по 24 июля 1826 года Бошняк находился в Псковской области и, судя по своему отчету графу Витту, отнесся к своему поручению с примерным усердием. Сначала он в Новоржеве опросил хозяина гостиницы Катосова и уездного заседателя Чихачева, потом отправился в село Жадрицы к отставному генерал-майору П. С. Пущину, дяде декабриста и лицейского товарища поэта И. И. Пущина, оттуда заехал в монастырскую слободу Святогорского монастыря и расспросил о Пушкине «богатейшего в оной» крестьянина Столарева. Все эти источники информации единодушно свидетельствовали в пользу благопристойного поведения поэта. Точку на всей секретной миссии Бошняка поставил игумен Иона: «На вопрос мой, не возмущает ли Пушкин крестьян, игумен… отвечал: „Он ни во что не мешается и живет, как красная девка“». В декабре 1826 года Бошняк возвратился к де Витту с повышением жалованья до 5 тысяч рублей в год[26].

Наконец наступила очередь и военных. 25 ноября 1825 года капитан Вятского пехотного полка А. И. Майборода, член Южного общества с 1824 года, сделал на декабристов донос на высочайшее имя через генерал-лейтенанта Рота. Последний отправил его в Таганрог, где находился тогда император, на имя начальника Главного штаба и управляющего квартирмейстерской частью, генерал-лейтенанта, будущего генерал-фельдмаршала и графа И. И. Дибича-Забалканского (1785–1831). Майборода писал: «…подозревая давно полкового командира своего Пестеля в связях, стремящихся к нарушению общего спокойствия, дабы лучше узнать о том, подавался к оным притворно и тем выведал, что в России существует уже более 10 лет и постепенно увеличивается общество либералов…»

Донос Майбороды подтвердил первоначальные сведения Грибовского о существовании тайного общества. В начале декабря по распоряжению начальника Главного штаба его величества раскрытие заговора и принятие надлежащих мер были возложены на генерал-адъютантов Чернышева и Киселева. Вытребованный ими Майборода представил подробные показания на 46 лиц, участвовавших в обществе. 5 декабря Чернышев выехал из Таганрога в Тульчин для расследования этого дела. В том же декабре 1825 года Майборода был призван «по высочайшему повелению в Петербург и переведен в лейб-гвардии Гренадерский полк тем же чином» — оставлять его в полку, на командира которого он сделал персональный, хотя и вполне справедливый донос, было невозможно[27].

Донос Майбороды «совершенно подтвердил» поручик того же Вятского пехотного полка Старосельский, который в январе 1826 года был вызван в Петербург и помогал Комиссии своими показаниями, за что «удостоился заслужить высочайшее одобрение». Дальнейшая его судьба неизвестна.

Нам трудно судить, что подвигло этих двух армейских пехотных офицеров на сомнительные, с точки зрения кодекса чести офицера, подвиги. Действительно ли ими руководили патриотические чувства и монархические убеждения, или это были карьеристы, стремившиеся любой ценой вырваться из не удовлетворявшей их честолюбия и амбиций унылой и серой провинциальной жизни на окраине империи в Тульчине и любыми средствами попасть в столичные гвардейские полки? Бог им судья!

Из сыпавшихся, как из рога изобилия, на Александра I доносов в канун его смерти 19 ноября 1825 года на особом месте стоит донос унтер-офицера 3-го Украинского уланского полка И. В. Шервуда (1798–1867). По своему содержанию и степени информированности о деятельности Южного общества он значительно уступает доносам Майбороды и Старосельского, но из всей когорты доносителей один только Шервуд удостоился аудиенции у императора и один только он был по-царски вознагражден за оказанную трону услугу. Весьма импозантно выглядит и фигура самого доносителя, как бы скроенная из крайних противоречий и театральных масок. Достаточно образованный, владевший иностранными языками, обходительный и приятный в общении с людьми, но честолюбивый, алчный и низменный по характеру проходимец и авантюрист, ловкий и трезвый правительственный агент, не останавливавшийся перед провокационными методами дознания, и мелкий жулик, не брезговавший спекуляциями и нечистоплотными махинациями, — таков был Шервуд, открывший галерею портретов агентов и осведомителей, украшавших стены Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, а затем и Департамента полиции. Англичанин по происхождению, Шервуд с двухлетнего возраста жил в России, получил хорошее образование. В службу вступил рядовым в 3-й Украинский уланский полк и сразу был произведен в 1819 году в унтер-офицеры. Войдя в круг офицеров, он при случайных обстоятельствах узнал о существовании тайного общества.

Полученные им первоначально сведения носили отрывочный и неполный характер. Тем не менее Шервуд решил сыграть ва-банк и, в обход своего прямого начальника графа де Витта, направил письмо на высочайшее имя через лейб-медика императора, тоже англичанина по происхождению, Виллие, в котором сообщал, что «имеет открыть важную тайну, относящуюся до особы Государя».

Письмо дошло до Александра I, и по его приказу Шервуд 12 июля был доставлен к Аракчееву с фельдъегерем в его имение Грузино. На другой день Аракчеев отправил его в Петербург, сообщив императору, что «…имеет донести Вашему Величеству касающиеся до армии… состоящее будто в каком-то заговоре, которое он не намерен никому более открывать, как Вашему Величеству». 17 июля 1825 года Шервуд был представлен через генерал-майора П. А. Клейнмихеля Александру I в Каменноостровском дворце. Получив монаршее благословение на продолжение розыска, Шервуд 30 июля представил Александру I подробную записку о своих дальнейших шагах, которая высочайше была одобрена. Доносчику была вручена тысяча рублей на расходы и разрешено увольнение в отпуск на год.