Джон Норвич - Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130–1194 Страница 20

Хотя Иннокентия, все еще переживавшего свое поражение в Галуччо, не так легко было задобрить, его главный союзник проявил удивительную способность к хамелеонству. Уже на разбирательстве в Салерно святой Бернар, кажется, счел, что Рожер не такой людоед, каким он его всегда изображал, и решил пересмотреть свои позиции. Кажется удивительным, что человек, чьи гневные обличения «сицилийского тирана» гремели во всех уголках Европы, в 1139 г. начинает письмо к своему давнему врагу словами:

«По всей земле распространяется молва о Вашем величии; в каких только краях не прославилось Ваше имя?»[29]

Король, хотя втайне его наверняка развлекла неожиданность перемены, был всегда готов пойти навстречу прежнему врагу.

Вскоре после церемонии в Миньяно, устранившей последнее препятствие к установлению хороших отношений, он написал Бернару, что тот может приехать на Сицилию, чтобы обсудить, помимо прочего, вопрос об основании монастырей в королевстве. Постоянное напряжение, слабое здоровье и истерический аскетизм превратили Бернара к пятидесяти годам в дряхлого старика, поэтому он отвечал с искренним сожалением, что не сможет сам принять приглашение Рожера, но тотчас пошлет в Палермо двух самых надежных из своих монахов, чтобы они вели переговоры от его имени. Монахи путешествовали в составе свиты, сопровождавшей Елизавету, дочь Теобальда, графа Шампаньского, ехавшую из Франции, чтобы стать женой герцога Рожера Апулийского, и прибыли на Сицилию в конце 1140 г. Результатом стало основание, спустя небольшое время, первого цистерцианского монастыря на юге – почти определенно это был монастырь Святого Николая из Филокастро в Калабрии.

Местоположение новой обители может служить еще одним свидетельством отношения Рожера к церкви в это время. Хотя цистерцианцы стремились строить свои монастыри в отдаленных и уединенных местах, святой Бернар безусловно предпочел бы основать аббатство на Сицилии, неподалеку от столицы, чтобы настоятель монастыря мог следить за действиями короля в отношении церкви, а возможно, и влиять на них. Рожер, по тем же соображениям, отказывался от подобных вариантов. Как ни искренни были его религиозные чувства, он интуитивно не доверял большим могущественным континентальным монастырям. Установив твердый контроль над латинской церковью на Сицилии, он не собирался терять завоеванные позиции. Характерно, что за все время своего правления он разрешил строительство только одного крупного латинского монастыря в Палермо – бенедиктинского аббатства Святого Иоанна в Эремити – и пригласил туда монахов не из Монте-Кассино или большого аббатства Ла-Кава под Салерно, а из маленькой, довольно захудалой общины аскетов в Монте-Верджине, около Авеллино. Поступив так, король многим жертвовал; казалось бы, ничего не стоило отдать монастырь Святого Иоанна, расположенный около королевского дворца и получивший щедрые пожалования, цистерцианцам или клюнийцам, зато его немедленно провозгласили бы самым благочестивым и щедрым монархом христианского мира. Перед таким соблазном мало кто из Отвилей – и, уж конечно, не Роберт Гвискар – мог устоять. Но Рожер был более тонким политиком. Он слишком сильно пострадал от римской церкви и, в частности, от святого Бернара. На этот раз он не желал случайностей.

Ныне монастырь Святого Иоанна в Эремити представляет собой фактически пустую оболочку. Ничто не напоминает о том, что в самые блистательные годы нормандского королевства это был самый богатый и привилегированный монастырь на всей Сицилии. Датой его основания считается 1142 г., и в грамоте, выпущенной спустя шесть лет, Рожер объявил, что его настоятель является официально священником и духовником короля с саном епископа и должен лично служить мессу в праздники в дворцовой часовне. Он далее установил, что все члены королевской семьи, за исключением самих королей, и все высшие сановники должны быть похоронены на монастырском кладбище – которое и теперь можно видеть к югу от церкви[30].

Сама церковь, ныне не освященная, удивительно мала. Ее построили на месте бывшей мечети, часть которой сохранилась как продолжение южного трансепта. Но внутреннее убранство, несмотря на останки изразцов, мозаики, фресок – и даже сталактитового потолка мечети, – не представляет интереса для неспециалиста. Очарование церкви Святого Иоанна – в нее внешнем облике. Из всех нормандских церквей на Сицилии она наиболее характерна и наиболее поразительна. Пять ее выкрашенных киноварью куполов, каждый из которых расположен на цилиндрическом барабане, чтобы сделать их выше, выглядывают из окружающей зелени, как гигантские плоды граната, и словно бы объявляют во всеуслышание, что их возводили арабские мастера. Они не красивы, но отпечатываются в памяти и остаются там как живые, когда большинство шедевров забывается.

В нескольких ярдах к северо-западу располагается небольшая открытая галерея с изящной аркадой, поддерживаемой парами тонких колонн. Галерея построена на пятьдесят лет позднее церкви и в полном контрасте с ней. Сидя там жарким полднем, вглядываясь то в возвышенную строгость королевского дворца, то в агрессивную вычурность колокольни Святого Георгия в Кемонии, вы все же помните постоянно о восточных куполах-луковицах, полускрытых за пальмовыми деревьями, и понимаете, что ислам никогда не покидал Сицилию. И возможно, в архитектуре церкви и галереи некогда важнейшего христианского монастыря королевства это чувствуется острее всего.

Это противостояние мусульманского Востока и латинского Запада настолько поражает посетителя монастыря Святого Иоанна в Эремити, что он может забыть о третьем важнейшем культурном влиянии, которое сделало нормандскую Сицилию тем, чем она была. В Палермо нет сейчас ни одного здания, чей облик напоминал бы о Византии. Несмотря на большое количество видных греческих чиновников в курии и при том, что при дворе Рожера в последние годы его правления жили греческие ученые и мудрецы, в самой столице доля греческого населения всегда была невелика. Палермо был в целом арабским городом, мало затронутым византийским влиянием в сравнении с теми областями, где греки жили со времен античности, – такими, как Валь-Демоне в восточной Сицилии, или некоторыми уголками Калабрии, где до сих пор в отдаленных деревнях говорят на диалекте греческого.

И все же со времен завоевания Сицилии и до момента, о котором мы сейчас рассказываем, греки играли жизненно важную роль в формировании новой нации. Прежде всего, их присутствие способствовало поддержанию равновесия сил между христианами и мусульманами, от которого зависело будущее нормандской Сицилии. Отец Рожера, великий граф, поощрял переселение на остров людей латинского вероисповедания – и мирян и клириков, но следил за тем, чтобы оно происходило не очень интенсивно, дабы не испугать и не оттолкнуть от себя арабов и греков. Кроме того, массовая иммиграция с континента таила в себе определенную опасность. Если не держать ее под суровым контролем, толпы знатных нормандских баронов наводнили бы Сицилию, потребовали себе фьефы, соответствующие их титулу и положению, и ввергли остров в хаос, который они всегда с собой несли. Таким образом, не будь греков, горстка христиан-латинян просто затерялась бы в общей массе мусульманского населения. Но им также отводилась другая важная роль. Они создавали альтернативу притязаниям латинской церкви и тем самым давали Рожеру I и его сыну возможность торговаться с Римом, а то и шантажировать Святой престол. Слухи, распространившиеся в 1090-х, что великий граф подумывает о переходе в православие, едва ли имели под собой хоть какие-то основания; гораздо более правдоподобным кажется предположение, что Рожер II в период своей длительной ссоры с папой Иннокентием размышлял над тем, не отвергнуть ли ему папскую власть вообще ради некоего цезаропапизма по византийскому образцу. Во всяком случае, известно, что в 1143 г. Нил Доксопатриос, греческий архимандрит Палермо, посвятил Рожеру – с полного согласия короля – «Трактат о патриарших престолах», в котором доказывалось, что после перенесения столицы империи в 330 г. в Константинополь и признания на Халкедонском соборе в 451 г. его «Новым Римом» папа потерял право на главенство над церковью, которое теперь принадлежит византийскому патриарху.

Но к середине XII в. ситуация изменилась. Сицилия богатела, процветала, политическая обстановка становилась более стабильной. В противоположность Италии с ее непрерывными смутами, остров стал образцом страны, где под властью справедливого и просвещенного правителя царит мир и почитаются законы; а смешение народов и языков придает ей силу, а не оборачивается слабостью. По мере того как репутация Сицилии укреплялась, все больше священнослужителей и государственных мужей, ученых, торговцев и бесстыжих авантюристов отправлялись из Англии, Франции и Италии в это, как казалось многим из них, истинное Эльдорадо, Солнечное королевство. В результате греческая община утратила свое влияние. Это было неизбежно. Она практически не увеличивалась за счет переселенцев, и латинская община все больше превосходила ее по численности. В атмосфере религиозной терпимости от нее уже не требовалось исполнять роль буфера между латинским христианством и исламом. Наконец, Рожер установил твердый контроль над латинской церковью и больше не нуждался в альтернативе.