Константин Станюкович - Вокруг света на Коршуне Страница 20

- На следующий день, обессиленные, голодные, иззябшие, мы уже начали терять надежду, - говорил старик-капитан. - О, что мы испытали, что мы испытали! - повторял он и при одном воспоминании как-то весь вздрагивал и озирался вокруг, словно бы желая удостовериться, что он сидит в кают-компании, окруженный внимательными участливыми слушателями, и перед ним стакан красного вина, только что вновь наполненный кем-то из офицеров. - Я, господа, плаваю тридцать пять лет, кое-что видел в своей жизни, разбивался у берегов Африки, выдержал несколько ураганов, был на горевшем корабле, но все это ничто в сравнении с этими двумя днями... Их не забыть! Шторм как будто затихал, но нам от этого не было лучше. Мы мерзли... Мы точно умирали заживо... чувствуя голод и жажду... Боже! какую жажду! Мы сосали пальцы, но соленая вода только усиливала жажду. Одежда леденела... Некоторые спускались на палубу и погружались в воду, чтобы согреться, но двоих на наших глазах смыло волнами... Настала вторая ночь, такая же холодная... Мы прижимались друг к другу, чтобы согреться, и толкали друг друга, чтобы не заснуть вечным сном... Боже! что за ночь! Многие галлюцинировали и говорили о солнце, о виноградниках, о теплых постелях... Маленький наш юнга рыдал. Плотник хохотал каким-то диким смехом. Когда рассвело, двое матросов, бывших около меня на вантах, спали... Я взглянул на них... Они спали вечным сном с судорожно уцепившимися за ванты руками... Каждый теперь ждал смерти... Вдруг кто-то крикнул: "Судно!" Мы все впились в море... Действительно, к нам приближался парус. Мы увидали бриг. Крик радости вырвался у всех... Но вообразите себе, господа, - продолжал капитан, - бриг подошел, вдруг повернул от нас и скоро скрылся.

- О, какие мерзавцы! Под каким флагом был бриг? - спросил кто-то.

- Он не поднял, господа, флага и поступил, по-моему, предусмотрительно: по крайней мере по нескольким выродкам человечества мы не будем позорить нацию, к которой они принадлежат!

Француз отпил глоток вина и продолжал:

- Вы догадаетесь, господа, что мы проводили этого изверга проклятиями и снова застыли на своих местах, еще более отчаявшиеся. Еще бы! Видеть возможность спасения, видеть этот бриг так близко - потерять надежду... Это было ужасно... Мой боцман, несмотря на то, что едва держался от утомления на вантах, не переставал ругать бриг самыми страшными ругательствами, какие только может придумать воображение моряков... И вдруг опять крик: "Парус!" Признаться, мы уже мало надеялись... Пройдет мимо, думали мы... Однако кто-то замахал флагом-Невольно протягивались руки. По остановке я сразу узнал военное судно, и когда увидал, как на корвете вашем великодушно прибавили парусов, несмотря на свежий ветер, о, тогда я понял, что мы спасены, и мы благословляли вас и плакали от счастья, не смея ему верить...

Старик примолк и после паузы промолвил:

- К сожалению, только не все приехали живыми... Двое не перенесли этих страданий.

Этих несчастных похоронили в тот же день, после того, как доктор установил несомненный факт их смерти.

Похоронили их по морскому обычаю в море.

Тела их были зашиты в парусину, плотно обмотаны веревками, и к ногам их привязаны ядра.

В пятом часу дня на шканцах были поставлены на козлах доски, на которые положили покойников. Явился батюшка в траурной рясе и стал отпевать. Торжественно-заунывное пение хора певчих раздавалось среди моря. Капитан, офицеры и команда присутствовали при отпевании этих двух французских моряков. Из товарищей покойных один только помощник капитана был настолько здоров, что мог выйти на палубу; остальные лежали в койках.

Панихида окончена.

Тогда несколько человек матросов подняли с козел доски, понесли их к наветренному борту, наклонили... и два трупа с тихим всплеском исчезли в серо-зеленых волнах Немецкого моря...

Все перекрестились и разошлись в суровом молчании.

Приспущенный до половины кормовой флаг в знак того, что на судне покойник, снова был поднят.

- То-то и есть! - не то укорительно, не то отвечая на какие-то занимавшие его мысли, проговорил громко один рыжий матрос и несколько времени смотрел на то место, куда бросили двух моряков.

V

Капитан обещал довезти французов до Бреста, куда он рассчитывал зайти после остановки в Темзе, в небольшом городке Грейвсенде, в часе езды от Лондона.

Матросы относились к пассажирам-французам с необыкновенным добродушием, вообще присущим русским матросам в сношениях с чужеземцами, кто бы они ни были, без разбора рас и цвета кожи. Они с трогательной заботливостью ухаживали за оправлявшимися моряками и угощали их с истинно братским радушием.

Перед обедом, то есть в половине двенадцатого часа, когда не без некоторой торжественности выносилась на шканцы в предшествии баталера большая ендова с водкой и раздавался общий свист в дудки двух боцманов и всех унтер-офицеров, так называемый матросами "свист соловьев", призывавший к водке, - матросы, подмигивая и показывая на раскрытый рот, звали гостей наверх.

- Алле наверх, водку пить... У нас, братец, водка бон... Понимаешь?

Француз, ничего не понимая, деликатно кивает головой.

- Шнапс тре бон... очень скусна напитка! - продолжает матрос, уверенный, что коверкание своих слов в значительной мере облегчает понимание.

И баталер не начинал обычно выклички матросов, пока французы первые не выпивали по чарке водки.

Зная, что их ждут, они, по примеру русских, сразу глотали изрядную чарку крепкой водки, и некоторые из них отходили в толпу, едва переводя дух, словно бы внезапно чем-то озадаченные люди.

- Что, брат, забирает российская водка? - добродушно спрашивает матрос, хлопая по плечу низенького, сухощавого и смуглого французского матроса. Нака-сь, сухариком заешь!

- Они по-нашему, братцы, не привычны, - авторитетно говорит фор-марсовый Ковшиков, рыжий, с веснушками, молодой парень, с добродушно-плутоватыми смеющимися глазами и забубенным видом лихача и забулдыги-матроса. - Я пил с ими, когда ходил на "Ласточке" в заграницу... Нальет это он в рюмочку рому или там абсини* - такая у них есть водка - и отцеживает вроде быдто курица, а чтобы сразу - не согласны! Да и больше все виноградное вино пьют.

______________

* Абсент.

- Ишь ты!

- Что, камрад, бон водка? - спрашивает он, подходя к смуглому французу с озадаченным видом. - Вулеву-анкор? - неожиданно говорит он, приводя в изумление товарищей таким знанием французского языка.

Чернявый француз смеется и в свою очередь ошарашивает всех, когда, старательного выговаривая слова, произносит:

- Карош русски водки!

Эффект полный. В толпе хохот.

- Карош. Ишь ведь, дьявол, по-нашему умеет! - весело говорит Ковшиков и с самым приятельским видом треплет француза по спине. - В Кронштадт парле русс учил?

- Cronstadt...

- Ловко! Ай да Галярка! - внезапно переделал Ковшиков французскую фамилию Gollard на русский лад. - А вот посмотри, как я сейчас чарку дерну...

В эту минуту баталер кричит:

- Андрей Ковшиков!

- Яу! - отвечает Ковшиков сипловатым голосом.

И, снявши фуражку, подходит к ендове. Лицо его в это мгновение принимает серьезно-напряженное и несколько торжественное выражение. Слегка дрожащей от волнения рукой зачерпывает он полную чарку и осторожно, словно бы драгоценность, чтобы не пролить ни одной капли, подносит ее ко рту, быстро и жадно пьет и отходит.

- Видел, брат Галярка, как пьют у нас? Я и анкор и еще анкор - сделай одолжение, поднеси только! - смеется он. - Ну, машер, обедать!

И, подхватив француза, он ведет его вниз.

Там уже разостланы на палубе брезенты, и матросы артелями, человек по десяти, перекрестившись, усаживаются вокруг деревянных баков, в которые только что налиты горячие жирные щи.

- Садись, Галярка... Кушай на здоровье!.. Вот тебе ложка.

В этой же артели сидит и Бастрюков, а около него юнга-француз, мальчик лет пятнадцати, бледный, с тонкими выразительными чертами лица, еще не вполне оправившийся после пережитых ужасных дней. Бастрюков с первого же дня взял этого мальчика под свое покровительство и ухаживал за ним, когда тот первые дни лежал в койке. Подойдет к нему, погладит своей шершавой, мозолистой рукой белокурую голову, стоит у койки и ласково глядит на мальчика, улыбаясь своей хорошей улыбкой. И мальчик невольно улыбается. Так постоит и уйдет. А то принесет ему либо чаю, либо кусок булки, за которой ходил к вестовым.

- Вы, ребята, дайте господской булки. Сиротке снести.

- Какому сиротке?

- Да мальчонку французскому.

Раз Ашанин увидал Бастрюкова, выпрашивающего у вестовых булки и, узнав, в чем дело, приказал давать Бастрюкову каждый день по булке.

- Спасибо, барин! - весело благодарил старый матрос. - Сиротка рад будет.

- Почему ты думаешь, что он сиротка?

- Беспременно сиротка, - уверенно отвечал матрос. - Нешто отец с матерью пустили бы такого мальчонка, да еще такого щупленького, на такую жизнь.