Книга величиной в жизнь. Связка историко-философических очерков - Владимир Анатольевич Ткаченко-Гильдебрандт Страница 20

Особо стоит подчеркнуть, что от боснийских богомилов осталось большое количество рельефных надгробий (стечек, босн. stećci), датируемых в промежутке от XII до XVI столетий и разбросанных в подавляющем большинстве по территории Боснии, а также Хорватии, Черногории и Сербии, причем в последней они тяготеют к мусульманскому анклаву Санджак, а во втором случае расположены на границе с Боснией. На стечках практически отсутствует форма креста (да и понятно, ведь катарская и богомильская ереси отличались «крестоборчеством»), зато часто изображаются манихейские клирики или миряне в ритуальных позах или с символическим сложением рук. Замечательный боснийский поэт Мехмедалия Мак Диздар (1917–1971), вдохновляемый традиционным исламским мистицизмом, посвятил стечкам своих предков богомилов, пожалуй, лучшую книгу в своем творчестве «Каменный сон» (1966 год). Для Диздара стечки предстают в метафорическом смысле мостом от могилы к звездам. Наверное, недалек тот день, когда откроются документы о пребывании трубадуров или катарских «совершенных» из Прованса и Лангедока при дворах ранних боснийских банов, которые еще более свяжут между собой две страны готского арианского наследия — Боснию и Юг Франции.

Но почему же Дени де Ружмон совершенно умолчал в своей книге «Любовь и Западный мир» о Боснии, средневековая культура которой еще мало изучена, но, как мы полагаем, судя по потрясающим символическим надгробиям вполне могла бы соперничать с окситанской и тулузской еретической культурой? Дело в том, что Дени де Ружмон расценивал катарскую ересь в качестве крайнего предела Реформации, пусть она и возникла почти за пять веков до самой Реформации. Но если по ту сторону Страсти — Ночь, Хаос и Смерть, пусть они и преображающие, как кажется героям романа «Тристан и Изольда»; то что же находится за гранью Реформации, упершейся в манихейскую ересь, к чему, кстати, пришли и многие секты кальвинистского толка, однажды отказавшись от тринитарного учения, в главном разделяемого основными христианскими деноминациями?.. В этом и заключается последняя тайна Европы, что, как представляется, понимал и Дени де Ружмон. Но стоит ли вглядываться в пространство по ту сторону Реформации, каково оно и какое время ему, возможно, отмерено?.. Дуализм иссякает, разрешаясь в монизме, что, повторимся, блестяще выявляет Дени де Ружмон, для чего отнюдь необязательно быть представителем философии персонализма, коим он являлся.

Флаг Боснии и Герцеговины

Флаг Панъевропейского союза графа Куденхове-Калерги

А теперь обратимся к недавней истории — Боснийской войне 1992–1995 гг., в ходе которой боснийские мусульмане воевали под символикой династии Котроманичей, правившей богомильской Боснией с XIII по XV столетие: шесть золотых лилий на лазоревом щите с правосторонней перевязью. В ту пору «реформированный» в христианском смысле Евросоюз при поддержке США помог Боснии и по сути «Второй Альбигойский Крестовый поход» провалился: сербские и хорватские крестоносцы потерпели неудачу, а на останках бывшей Югославии и на богомильской закваске возникло государство Босния и Герцеговина, ныне состоящее из Мусульмано-хорватской федерации и Республики Сербской. Флаг и герб нынешней Боснии и Герцеговины фактически взяты из символики Евросоюза, созданного Маастрихтским договором от 1992 года, вступившим в силу 1 ноября 1993 года. Интересно, что основой флага для Евросоюза послужило знамя Пан-европейского союза графа Куденхове-Калерги, основанного в 1923 году, правда, с его полотнища удалили красный каролингский крест на золотом фоне, оставив кольцо из двенадцати звезд вокруг него (о «крестоборчестве» нами уже упоминалось немногим выше; кстати, оно вовсю практиковалось альбигойцами, о чем свидетельствует в своей монографии профессор Н. А. Осокин). Не наводит ли нас на определенные размышления фактическое единство символики Боснии и Герцеговины и Евросоюза? Да и могильный холм на могиле Дени де Ружмона в Женеве в стиле антитринитария Льва Толстого напоминает нам скорее об упокоении посвященного или катарского «совершенного», нежели сына протестантского пастора (в его случае простой холм, поросший кустарником, может являться аллегорией последнего пристанища катаров — замка Монсегюр, возведенного по указанию катарского духовенства на крутой горе сеньором Раймоном де Перейлем, вассалом графа де Фуа, куда в 1232 году переместился центр Катарской церкви, и взятого крестоносцами после 11-месячной осады весной 1244 года под предводительством королевского сенешаля Каркассона Гуго дез Арси и римско-католического епископа Нарбонна Петра Амьеля). И мы понимаем, что его книга «Любовь и Западный мир» предстает больше сокровенной летописью еретической страсти, нежели христианизированной любви, никогда не умиравшего Эроса, воплощавшегося в разнообразных сообществах и формах, — от «хиж» богомилов, катарских собраний и до кораблей хлыстов и радений молокан и духоборов. У них повсюду один и тот же этос, один и тот же порыв, за которым эндура Страсти, а за ней — Ночь, Хаос и Смерть, которые, вероятно, стали преображающими для «совершенного» Дени де Ружмона.

Впрочем, выдающийся швейцарец, сторонник вместе с Александром Марком европейского интегрального федерализма, заглянул и по ту сторону Реформации, увидев там отнюдь не расцвет либерализма и толерантности, но… грядущий евро-ислам, чем некогда уже завершилась Боснийская церковь с боснийской государственностью, став неким прообразом и примером на столетия вперед. Воодушевленная и захватывающая поэтизация ереси в итоге призывает к замещению иную религию, что, как представляется, прекрасно понимал автор знаковой и даже судьбоносной книги «Любовь и Западный мир». Ведь благородным людям очень сложно бывает отказываться от своих ошибочных заблуждений, которые некогда и надолго трансформировали их мировоззрение. Воистину сказано Фридрихом Ницше: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя» («По ту сторону добра и зла»). Что, на наш взгляд, в действительности и произошло с всемирно известным философом, писателем и публицистом из Невшателя. Вот почему на могиле Дени де Ружмона на Кладбище Королей в Женеве нет креста!..

Халдейские оракулы как введение в теологию и теургию Прокла Диадоха

Перерастая тень иного имени

Пожалуй, редко так случается в жизни, когда совпадают масштабы личностей того, кого исследуют, и того, кто исследует, особенно если дело касается художественного или научного перевода. Но подобные примеры существуют в истории отечественной литературы и, даже не слишком углубляясь в нее, мы можем назвать пары выдающихся переводчиков и авторов, масштабы личностей которых, порой, совпадают, а если в чем-то и не совпадают, то весьма сопоставимы по своему творческому потенциалу: Иоганн Вольфганг Гете и Борис Пастернак, Данте Алигьери и Михаил Лозинский, древнегреческий драматург Еврипид и Иннокентий Анненский с Сергеем Шервинским, философ Платон и Алексей Лосев с Сергеем Аверинцевым. Участь переводчика всегда находиться в тени автора, что