Марк Твен - Жанна дАрк Страница 21

Как только стемнело, мы выехали из чащи леса, где скрывались, и двинулись осторожно вперед. С тех пор как на нашем пути стали встречаться засады, Жанна всегда ехала во главе колонны. Теперь она тоже была впереди. Вскоре дождь со снегом превратился в ледяную крупу, которая, подхваченная порывами ветра, как хлыстом, секла нас по лицам; я завидовал Жанне и рыцарям, имевшим возможность опустить забрала и надежно спрятать головы.

Вдруг в непроглядной тьме, совсем рядом, послышался грубый окрик:

- Стой!

Мы повиновались. Я заметил впереди какие-то неопределенные фигуры, которые можно было принять за отряд кавалерии, хотя я не был уверен в этом. Навстречу нам выехал всадник и обратился к Жанне с упреком:

- Как вы опоздали! Вам удалось разузнать что-нибудь? Где же она: все еще позади или уже обогнала нас? Жанна ответила решительно:

- Все еще позади.

Это известие смягчило незнакомца.

- Если так, - сказал он, - вы не потеряли даром времени, капитан. А вы уверены в этом? Откуда вам это известно?

- Я ее видел.

- Видели эту знаменитую Деву?

- Да, я побывал в ее лагере.

- Невероятно! Капитан Раймон, прошу извинить меня, что я так грубо встретил вас. Вы проявили храбрость и поступили великолепно. Где ее лагерь?

- В лесу, не более чем в одном лье отсюда.

- Отлично! А я боялся, как бы она не обошла лес. Теперь все в порядке. Она в наших руках. И вы лично повесите ее. Только вы заслуживаете чести уничтожить это проклятое, дьявольское отродье.

- Не знаю, как и благодарить вас. Если мы схватим ее, я...

- Если!.. Я немедленно приму меры, даю вам слово! Мне очень хочется посмотреть, что это за чертовка, наделавшая столько шуму. И вы получите возможность надеть на нее петлю... Сколько у нее людей?

- Я насчитал восемнадцать, но она могла иметь два-три пикета в другом месте.

- Всего только? Для моего отряда это на один глоток. Говорят, она совсем молодая?

- Да, ей не более семнадцати лет.

- Невероятно! А какого она сложения? Крепкого? Хрупкого?

- Хрупкого.

Офицер на минуту задумался, а потом спросил:

- Она не готовилась сняться с лагеря?

- Нет, я этого не заметил:

- Что она делала?

- Спокойно разговаривала с одним офицером.

- Спокойно? Давала приказания?

- Нет, просто разговаривала, как и мы с вами. - Отлично! Значит, она чувствует себя в безопасности. Иначе она бы суетилась и нервничала, как это бывает со всеми представительницами ее пола в минуты опасности. А поскольку она не собиралась в дорогу...

- Действительно, она не собиралась, когда я видел ее.

- ...а занималась праздной болтовней, следовательно - погода ей не по вкусу. Ночной переход в такую слякоть не для семнадцатилетних девчонок. Нет! Пусть себе отдыхает. Нам это на руку. Мы тоже сделаем привал; здесь место не хуже любого другого. Располагайтесь!

- Если вы приказываете, мы, конечно, обязаны подчиниться. Но с ней двое рыцарей, и они могут заставить ее выступить, особенно если погода улучшится.

Я испугался до смерти, и мне не терпелось поскорее выбраться из опасного положения. Меня тревожило и терзало предположение, что Жанна умышленно старается продлить опасность, и в то же время я не сомневался в ее выдержке и находчивости, - она знала лучше меня, что предпринять. Офицер сказал:

- В таком случае мы останемся здесь, чтобы преградить ей путь.

- Да. Но сюда ли они пойдут? А вдруг они вышлют разведчиков и попробуют пробраться по мосту, через лес? Не лучше ли уничтожить мост?

У меня мороз пробежал по коже, когда я услышал это.

Немного подумав, офицер продолжал:

- Конечно, разрушить мост - хорошая идея. Мой отряд должен был охранять его, но теперь в этом нет необходимости.

Жанна спокойно предложила:

- С вашего разрешения я отправлюсь туда и уничтожу мост.

Только теперь я понял ее намерения, и меня привели в восторг ее ум, способный на такую изобретательность, и хладнокровие, не оставившее ее в критический момент.

- Разрешаю, капитан, - ответил офицер, - весьма буду вам благодарен. Уверен - вы отлично справитесь с задачей. Я мог бы послать кого-нибудь другого, но лучше поручить это дело вам.

Они простились, отдав друг другу честь, и мы двинулись вперед. Я вздохнул свободнее. Мне чудился топот лошадей и казалось, что капитан Раймон догоняет нас. Пока продолжался этот разговор, я был как на иголках. Я вздохнул свободнее, но не успокоился, так как Жанна подала нам лишь одну простую команду; "Вперед!" Сначала мы ехали шагом, медленно продвигаясь вдоль темных, длинных колонн неприятеля. Неизвестность была мучительна, но это продолжалось недолго. Едва сигнальный рожок неприятеля протрубил "спешиться!", Жанна приказала пустить лошадей рысью, и для меня это было большим облегчением. Как видите, находчивость Жанны проявилась и здесь. Если бы мы скакали во весь опор, не дождавшись, пока протрубит рожок, кто-нибудь из солдат вражеской боевой охраны мог бы спросить у нас пароль; но теперь они думали, что мы едем занимать место для ночлега, и нас никто не задерживал. Нем дальше мы двигались, тем грознее казались нам силы врага. Возможно, их была сотня или две, но мне мерещились тысячи, а когда мы миновали последнего солдата, я почувствовал невероятную радость, и чём дальше мы уходили в темноту, тем лучше я себя чувствовал. Но еще долго мое настроение оставалось изменчивым и неопределенным. Окончательно я успокоился лишь тогда, когда мы приблизились к мосту и обнаружили, что он цел. Мы переправились через мост и сразу же разрушили его. И только тогда я почувствовал... но я не могу описать, что я почувствовал. Чтобы понять мои чувства, надо все испытать самому.

Мы долго прислушивались, стараясь уловить шум погони. Мы думали, что настоящий капитан Раймон, вернувшись с задания, мог подать мысль, что отряд, ошибочно принятый за его собственный, был войском Девы из Вокулера. Но, видимо, капитан задержался, так как с того берега реки не доносилось ни единого звука, кроме унылого завывания ветра.

В шутку я сказал Жанне, что она собрала обильную жатву похвал, предназначенных капитану Раймону, и когда тот вернется, вместо похвал соберет богатый урожай проклятий от своего возмущенного командира. Жанна ответила:

- Несомненно, будет так, как ты говоришь. Командир принял чужой отряд за свой и в ночное время не спросил пароль. Он расположился бы лагерем, не сообразив, что нужно разрушить мост, если бы ему не посоветовали. А известно, что никто так не склонен обвинять других, как тот, кто сам в чем-нибудь проштрафился.

Бертран рассмеялся, выслушав пояснения Жанны, сказанные так, будто ее совет разрушить мост был ценным подарком для вражеского офицера и спасал его от непростительного промаха. Затем Бертран с восхищением отозвался о находчивости, с какой Жанна обвела вокруг пальца этого человека, и притом ни разу не солгала ему. Это смутило Жанну.

- Он был сам в заблуждении, - сказала она. - Я избегала лжи, ибо это нехорошо. Но если моя правда обманула его, следовательно, она является ложью, и в этом я виновата. Да простит мне бог мое прегрешение!

Мы убеждали ее, что она поступила правильно, доказывая, что в случае опасности и военной необходимости, ради пользы правого дела и во вред врагу, обманы разрешаются. Однако это не убедило Жанну, и она придерживалась мнения, что если даже правому делу угрожает опасность, все равно надо прибегать к честным средствам.

В связи с этим Жан заметил:

- Но ведь ты, Жанна, сама сказала нам, что идешь присматривать за женой дяди Лаксара. Почему же ты не призналась, что идешь совсем не туда, а в Вокулер? Вот тебе и "честные средства"!

- Я это знаю, - ответила она с огорчением. - Я обманула вас против своей воли. Сперва я испробовала все другие средства, но они не помогли. Мне же нужно было уйти непременно. Этого требовал мой долг. И все же я поступила плохо и не отрицаю своей вины.

Жанна умолкла, очевидно взвешивая в уме свой поступок, и затем добавила с твердой решимостью:

- Но дело было правое, и, если бы еще раз пришлось, я опять поступила бы так же.

Ответ был ясен, и никто ей не возразил. Если бы мы знали ее тогда так же хорошо, как она знала себя и как преподнесла нам ее впоследствии история, мы поняли бы, что она руководствовалась только честными побуждениями. Ее положение коренным образом отличалось от нашего, и она стояла выше всех нас. Для спасения великого дела она готова была принести в жертву себя и самую лучшую черту своей натуры - правдивость. Но - только для этой цели. Такой ценою она не купила бы даже своей жизни, хотя, как известно, наша военная этика разрешает нам покупать наши жизни, как и любое военное преимущество, большое или малое, ценой обмана. В то время ее слова казались нам заурядными, ибо мы не понимали всей глубины их сущности. Но сегодня можно видеть, что они заключали в себе принцип, делавший их возвышенными, знаменательными и прекрасными.