Дэвид Кинг - Битва дипломатов, или Вена, 1814 Страница 21

Вечером состоялось красочное представление ансамбля, исполнявшего народные танцы всех регионов Австрийской империи. Праздник завершился фейерверком, устроенным мастером своего дела Штувером. Со свистом взлетавшие ракеты высветили в темнеющем небе национальные флаги союзных государств-победителей.

Народ допоздна гулял по улицам Старого города, любуясь дворцами и особняками, иллюминированными свечами, горевшими в окнах. В бальном зале Аполлона всю ночь звучал вальс — пары кружились среди рукотворных гротов и мшистых скал. В театре для сюзеренов и их свит давали балет «Флора и Зефир», в котором танцевала божественная Эмилия Биготтини.

Радостное настроение, царившее на «народном гулянье», перемешалось с надеждами на прочный мир, доставшийся невероятно дорогой ценой. Господари-миротворцы своими победами были обязаны этим веселящимся людям, вынесшим на себе все тяготы войны.

Через два дня, 8 октября, Меттерних наконец прислал приглашение на совещание для обсуждения формата конференции. Встреча была назначена на восемь часов вечера на летней вилле министра. Меттерних просил Талейрана приехать пораньше, чтобы выслушать информацию о последних событиях.

Когда Талейран появился на вилле, Меттерних поблагодарил его за любезное согласие участвовать в совещании и сообщил, что взял на себя смелость подготовить свой план, несколько отличающийся от идей Талейрана, но вполне удовлетворительный. Француз выразил пожелание ознакомиться с проектом.

— У меня на руках его нет, — ответил Меттерних. — Генц забрал его, чтобы внести последние штрихи.

— Вероятно, о нем известно вашим союзникам, — саркастически предположил Талейран, нажимая на слово, действующее ему на нервы.

— Давайте не будем больше говорить о союзниках, — сказал Меттерних. — Нет больше союзников.

— Но есть люди, которым следовало бы стать союзниками, — заметил Талейран.

Князь напомнил Меттерниху о том, что у Франции и Австрии имеются общие интересы. По крайней мере обе страны заинтересованы в том, чтобы противостоять агрессивности России. Царь стремится завладеть Польшей, и если потакать его прихотям, то может сложиться ситуация, угрожающая безопасности Австрии. Напирая на потенциальную опасность русской Польши для Австрии, Талейран спросил Меттерниха:

— Как вы можете спокойно относиться к тому, что Россия наденет на вас узду, взяв в кольцо Венгрию и Богемию?

Меттерних холодно ответил, что Талейран, по всей видимости, не доверяет ему. Талейран так же сухо ответил: пока у него не было оснований для доверия.

Затем Талейран театрально предложил:

— Вот перо, чернила и бумага. Напишите, что французам ничего не надо и они ни с чем не соглашаются. Я готов поставить и свою подпись.

— Но есть Неаполь, и это ваша проблема, — сказал Меттерних, напомнив французскому министру о его желании вернуть на трон в Южной Италии короля династии Бурбонов Фердинанда IV.

— Она касается меня не больше, чем других, — ответил Талейран, прибавив, что восстановление верховенства закона отвечает интересам всех наций.

— Для меня это дело принципа. Тот, кто имеет законное право быть в Неаполе, и должен быть в Неаполе. Вот и все. И сейчас не только я, но и все должны желать этого.

— Давайте следовать принципам, и тогда со мной будет легко договориться, — подытожил Талейран.

Одним из важнейших принципов, которым, по мнению Талейрана, должен руководствоваться конгресс, была легитимность. Это неопределенное и расплывчатое понятие обычно означало верховенство закона или «принятого порядка вещей», освященного долгой чередой лет. Талейран считал легитимность власти «необходимой основой покоя и счастья народов, прочной или, вернее, единственной гарантией их силы и долговечности»[5]. Она представлялась ему «защитным оплотом» для наций, и, только руководствуясь этим принципом, можно было возродить Европу.

В особенности Талейран добивался того, чтобы сохранить короля Саксонии как легитимного монарха суверенного государства и восстановить Фердинанда IV как легитимного короля Неаполя. Что касается Пруссии, то, как сказал Талейран, он никогда не согласится с ее агрессивными территориальными притязаниями. Не позволит он и русскому царю создавать «призрачную Польшу» и продвинуть свою империю к берегам Вистулы (Вислы) в центре Европы.

Меттерних взял Талейрана за руку, пожал ее и проникновенно сказал:

— Мы расходимся гораздо меньше, чем вы думаете.

В этот момент вошел лакей и сообщил о прибытии других делегатов. Их оказалось больше, чем прежде. Меттерних созвал первое совещание в формате не четырех, а восьми посланников. К «Большой четверке» подключились еще четыре страны, подписавшие Парижский договор: Франция, Португалия, Швеция и Испания. Нехотя, но великим державам пришлось признать справедливость упреков Талейрана в узурпации полномочий. Представители теперь уже восьми государств торжественно прошествовали в большой зал для конференций. После короткой дискуссии они приняли первое единодушное решение — открыть конгресс 1 ноября.

Сложнее дело обстояло с принципами и форматом конгресса. На рассмотрение были представлены два предложения по составу участников, Талейрана и Меттерниха, очень похожие и различавшиеся лишь в одном пункте. Талейран категорически отвергал участие в конференции бонапартиста Мюрата, формулировку Меттерниха можно было толковать и так и эдак. В итоге приняли вариант австрийца.

Талейран согласился, но выдвинул условие: конгресс должен проводиться в соответствии с принципами публичного права, так тогда определялось международное право. Услышав эти слова, прусский канцлер вскочил, стукнул кулаком по столу и закричал:

— Нет, сир, упоминать публичное право нет никакого смысла! Это и так всем ясно.

— Тем лучше, — ответил Талейран. — Никому не повредит, если мы еще раз заявим об этом.

— Но при чем здесь публичное право? — спросил прусский посол Гумбольдт.

— Вас, кстати, сюда привело не что иное, как публичное право, — назидательно заметил Талейран.

Обстановка накалялась. Меттерних, не желая больше ссор, отвел Талейрана в сторону и попросил быть посговорчивее, если коллеги все-таки его поддержат. Француз обещал подумать.

«Большая четверка» встретила в штыки призыв Талейрана признать верховенство публичного права, и это служило плохим предзнаменованием. Однако французский посланник продолжал надеяться на то, что его основные партнеры поймут: только этот международный инструмент поможет обуздать аппетиты наиболее агрессивных государств. Меттерних был рад переносу сроков открытия конгресса — это давало ему время для организации оппозиции России. Он отправился домой с намерением почитать стихи и помечтать о герцогине де Саган.

Незадолго до совещания Талейран был на званом вечере вместе с Доротеей. То был обычный светский ужин, какие устраивались в Вене ежедневно: обильная еда, прекрасные вина, оживленные беседы с именитыми и нередко интересными людьми. В роли хозяйки выступала герцогиня де Саган, как всегда блистая талантами. Необычно было только то, что рядом с ней сидел не князь Меттерних.

За ней ухаживал прежний любовник князь Альфред фон Виндишгрёц, двадцатисемилетний австрийский аристократ, кавалерист-полковник, отличившийся на войне, командуя сначала кирасирским полком, затем полком легкой кавалерии, где шефом состоял фельдмаршал-лейтенант О'Рейли. Это был настоящий вояка, высокий и сильный, куривший только сигары, к которым пристрастился в Брюсселе. Князь Альфред немало способствовал быстрому распространению «бельгийской заразы» среди австрийской аристократии.

В тот вечер парочка явно не довольствовалась обыкновенным флиртом, и все гости покидали салон в твердом убеждении, что в герцогине вспыхнула прежняя страсть. Ее связь с князем Альфредом вовсе не походила на отношения с Меттернихом. В отличие от тонкого светского обольстителя, любителя элегантных, изысканных гостиных и плюшевых театральных лож Виндишгрёц предпочитал более простые наслаждения.

Роман между ними завязался эксцентричным, но типичным для их взаимоотношений образом. Однажды, еще в 1810 году, прогуливаясь верхом на лошадях в живописном винодельческом местечке под Веной, они остановились на постоялом дворе. Сидя за столом в трактире, герцогиня поигрывала бокалом вина, а князь, попыхивая сигарой, любовался соседкой и вдруг заметил на ее пальце перстень. В него был вставлен великолепный граненый рубин. Князь поинтересовался, откуда у нее этот изумительный самоцвет, подозревая, что он подарен любовником.

В действительности герцогиня сама купила перстень. Она увидела его в одном венском ювелирном магазине и не устояла от соблазна заплатить за него бешеные деньги. Однако в силу разных причин — из-за самолюбия, озорства или простого любопытства — она не пожелала сказать правду. Герцогиня ответила неопределенно, уклончиво, и доблестный кирасир побелел от ревности. Он взвился как пружина и сорвал камень с ее руки.