Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника Страница 21

«Некоторые князья, бояре и казаки, как и простые люди, знатнейшие из них – князь Иван Никитьевич Юрьев, дядя выбранного теперь великого князя, князь Иван Голицын, князь Борис Лыков и Борис Салтыков, сын Михаила Салтыкова, подали свои голоса за Феодорова сына и выбрали и поставили его своим великим князем; они теперь очень держатся за него и присягнули; но князь Дмитрий Пожарский, князь Дмитрий Трубецкой, князь Иван Куракин, князь Федор Мстиславский, как и князь Василий Борисович Черкасский, твердо стояли против и не хотели соглашаться ни на что, что другие так сделали. Особенно князь Дмитрий Пожарский открыто говорил в Москве боярам, казакам и земским чинам и не хотел одобрить выбора сына Феодора, утверждая, что как только они примут его своим великим князем, недолго сможет продолжаться порядок, но им лучше бы стоять на том, что все они постановили раньше, именно не выбирать в великие князья никого из своих одноплеменников» [7, 25–27].

Позиция князя Дмитрия Пожарского была понятна, он должен был продолжать придерживаться договоренностей своего земского правительства о призвании королевича Карла-Филиппа. Сейчас уже трудно определенно сказать, когда наступил поворот в воззрениях князя Пожарского, но бесспорно, что кандидатура Михаила Романова утверждалась в острейшей политической борьбе.

Присяга царю Михаилу Федоровичу началась с 25 февраля, и с этого времени происходит смена власти. В города были направлены первые грамоты, сообщавшие об избрании Михаила Федоровича, а к ним прилагались крестоцеловальные записи. В текст присяги включили отказ от всех других возможных претендентов, обязывая всех служить «государю своему, и прямить и добра хотеть во всем безо всякие хитрости».[21]

Грамота московского Земского собора рассылалась от имени Освященного собора во главе с митрополитом Кириллом, состоявшего из епархиальных и монастырских властей и «великих обителей честных монастырей старцев, которые собраны для царского обиранья к Москве».

Все остальные чины были лишь перечислены по порядку. И это не случайно. Строго говоря, в те дни только Освященный собор мог восприниматься как созванный с достаточно полным представительством (за исключением митрополита Ефрема). Все другие депутаты, а также просто оказавшиеся в Москве люди обращались именно к этому церковному собору, освящавшему подобные общие сборы людей, собравшихся для выборов царя. Грамоты в города отправляли, обращаясь прежде всего тоже к местному Освященному собору, а потом к воеводам, уездным дворянам и детям боярским, стрельцам, казакам, гостям, посадским и уездным «всяким людям великого Московского государства».

Из Москвы напоминали о «пресечении царского корени» и о времени, наступившем после низложения царя Василия Шуйского: «…по общему земскому греху, а по зависти дияволи, многие люди его государя возненавидели, и от него отстали; и учинилась в Московском государстве рознь» [52, 11]. Далее, коротко напоминая о договоре с гетманом Жолкевским, об «очищении» Москвы от польских и литовских людей приходили к главному – царскому выбору. Здесь в грамотах могли быть нюансы, так как некоторые города, несмотря на все просьбы, так и не прислали своих представителей «для государского обиранья». Теперь им напоминали об этом и сообщали повсюду о том, что «выборные люди» из замосковных, поморских и украинных городов уже давно съехались и живут в Москве «долгое время». Сложилось общее мнение, что «без государя Московское государство ничем не строитца, и воровскими заводы на многие части разделяетца, и воровство многое множитца». Описывая перечень кандидатур, обсуждавшихся на Земском соборе, выборные объясняли, почему отказались от «литовского и свийского короля и их детей», сообщали о том, что «Маринки и сына ея на государство не хотети». Так – по принципу отрицания – родилось решение выбрать «государя из московских родов, кого Бог даст». По общему мнению, такой кандидатурой и был Михаил Федорович, избрание которого на русский престол состоялось 21 февраля. Новому царю целовали крест, обещая ему «служити и прямити и с недруги его государьскими и с неприятели государства Московского с полскими и с литовскими и с неметцкими людми, и с татары, и с ызменники, которые ему государю служити не учнут, битися до смерти». В конце грамоты об избрании Михаила Федоровича призывали петь многолетие и проводить «молебны з звоном» о здоровье нового царя и об успокоении в стране: «… и християнское бы государство мирно и в тишине и во благоденьствии устроил» [52, 11–14].

Однако в Московском государстве оставалось еще немало мест, где не признавали решения избирательного Земского собора об избрании на царство Михаила Федоровича. Самая большая опасность продолжала исходить от еще одного казачьего претендента – сына Марины Мнишек царевича Ивана Дмитриевича. В это время он и его мать находились в руках у Ивана Заруцкого, обосновавшегося в Епифани, в верховьях Дона. Сразу после избрания Михаила «земский совет» направил туда с грамотами трех казаков из полка князя Дмитрия Трубецкого – Ваську Медведя, Тимошку Иванова и Богдашку Твердикова. Что из этого получилось, они рассказали сами в своей челобитной:

«Как, государь, всею землею, и все ратные люди целовали крест на Москве тобе государю, посылоны мы с Москвы от твоих государевых бояр и ото всей земли к Заруцкому. И как мы холопи твои приехали на Епифань к Заруцкому з боярскими и з земскими грамотами, и Заруцкой нас холопей твоих подавал за крепких приставов и переграбил донага, лошеди и ружье и платье и деньженка все пограбил. И из-за приставов, государь, нас холопей твоих переграбленных душею да телом отпустил з грамотами к Москве к твоим государевым бояром и ко всей земле» [58, 6].

О содержании и стиле переписки «Совета всей земли» с мятежным казачьим атаманом можно только догадываться, судя по всему, ему было предложено (как это будет еще раз сделано в 1614 г., когда Заруцкий окажется в Астрахани) отказаться от поддержки претензий Марины Мнишек на царские регалии для своего сына. Однако Иван Заруцкий уже перешел грань, отделяющую борца за «правильного» претендента от обыкновенного грабителя, что вскоре и докажет своим походом на тульские и орловские города – Крапивну, Чернь, Мценск, Новосиль, Ливны, – сжигая крепости, «высекая» людей и с особым ожесточением разоряя поместья выборных представителей, находившихся в Москве при избрании Михаила Федоровича.

Присяга царю Михаилу Федоровичу началась в то время, когда еще не было получено его согласие занять престол. Что же должен был чувствовать находившийся в Костроме, в Ипатьевском монастыре, юноша Михаил Романов, на которого пала эта участь?

Костромское посольство

После 25 февраля 1613 г. из Москвы собиралось новое посольство – просить о принятии царского престола. Только на этот раз оно ехало не на запад – в Смоленск, а в глубь Русского государства – в Кострому. Не случайно направление дороги, приводившей к концу Смуты. Вместе с именем Романовых люди выбирали возвращение к временам прежних царей, и только будущее могло показать, ошибались они в своих намерениях или нет. Посольство составилось в несколько дней, его возглавили члены Освященного собора, Боярской думы, а в состав вошли члены Государева двора и выборные люди разных чинов «по списком», выданным боярам. Во главе посольства стояли рязанский архиепископ Феодорит, бояре Федор Иванович Шереметев, князь Владимир Иванович Бахтеяров-Ростовский и окольничий Федор Васильевич Головин. В наказе от избирательного Земского собора, выданном послам 2 марта 1613 г., говорилось о том, чтобы ехать им «в Ярославль, или где он, государь будет». Как ясно из доверительной переписки с казанским митрополитом Ефремом, в Москве были хорошо осведомлены, что Михаил Романов находился в тот момент в Костроме. Однако по каким-то причинам указали только приблизительное направление похода.

Посольский наказ давал подробные инструкции боярину Федору Ивановичу Шереметеву и другим членам посольства, как они должны приветствовать царя Михаила Федоровича (о «многолетном здоровии спросить») и мать царя инокиню Марфу Ивановну. Архиепископ Рязанский Феодорит должен был произнести речь, которая дословно повторяла текст, содержавшийся в грамотах об избрании Михаила Федоровича, отправлявшихся в города 25 февраля.

В речи архиепископа [14, 1045–1050] снова ссылались на пресечение «царского корени» и «общий земский грех», сделавший возможным обстоятельства, наступившие после низложения царя Василия Шуйского. Впрочем, в ней были небольшие, но важные нюансы. Так, про короля Сигизмунда III сказано, что он не просто «обманом завладел Московским государством», а «преступя крестное целованье». Самому Михаилу Романову, когда-то стольником целовавшему крест королевичу Владиславу, теперь, принимая русский престол, легче было отказаться от своей прежней присяги, так как раньше аналогичную запись нарушила польско-литовская сторона. Еще одно добавление в речи архиепископа Феодорита – о том, как «полских и литовских людей в Москву ввели обманом», тоже напрямую касалось Михаила Федоровича. Конечно, у многих оставался вопрос о поведении царского стольника и других высших чинов Государева двора и Боярской думы в те годы, когда в столице распоряжались чиновники Речи Посполитой. Поэтому архиепископ Феодорит напоминал, что польско-литовские люди «бояр захватили в Москве силно и иных держали за приставы». Участь пленника миновала стольника Михаила Романова, и напоминание об этом снимало неуместные вопросы о том, кто и где был, когда освобождали Москву.