Сергей Яров - Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны Страница 21

Наконец, еще одним характерным внешним признаком города стало почти полное отсутствие транспорта. Автомобилей на улицах города почти не было видно: не хватало бензина, запасных частей для ремонта. О катастрофическом состоянии городского транспорта говорил на заседании Чрезвычайной комиссии по санитарно-техническому надзору в мае 1919 г. председатель транспортного отдела Кольцов. В этих условиях возросло значение гужевого транспорта. Но и здесь, по словам Кольцова, положение было плачевным: недоставало корма для лошадей, падеж лошадей от истощения принял широкие масштабы, к тому же из-за нехватки мяса конину стали употреблять в пищу. Поголовье лошадей сократилось в городе до 10 тысяч, в полную негодность пришли подводы[226]. В не менее катастрофическом состоянии находился трамвайный парк. Новые трамваи не производились, поломанные не ремонтировались, оборудование оставшихся в действии поездов быстро изнашивалось из-за неумеренной эксплуатации. К тому же трамвайное движение часто останавливалось вследствие отключения электроэнергии. Немногочисленные ходившие трамваи всегда были наполнены до отказа, люди висели на подножках. М. Бьюкенен, дочь британского посла Дж. Бьюкенена, сравнивала петроградские трамваи с двигающимися пчелиными ульями[227]. Другой англичанин, Дж. Лэнсбери, удивлялся, что, несмотря на убыль населения, трамваи в Петрограде всегда были так же полны, как в Лондоне на набережной Темзы в утреннее и вечернее время[228].

Самой тяжелой проблемой для населения Петрограда был, однако, продовольственный дефицит, который, в отличие от проблем с топливом и освещением, ощущался не только в зимнее, но и в летнее время. Первые перебои в продовольственном снабжении проявились еще в начале 1917 г., они в значительной степени послужили поводом для начала массовых беспорядков, которые в дальнейшем привели к Февральской революции. При Временном правительстве была введена карточная система, причем нормы выдачи по карточкам несколько раз сокращались. После провозглашения Советской власти продовольственное положение на очень короткий срок улучшилось, однако вскоре началось его резкое ухудшение. Дезорганизация работы железнодорожного транспорта привела к перебоям с доставкой продовольствия в город. К примеру, 31 октября в Петроград прибыло только три вагона с продовольствием и фуражом, 1 ноября – шесть, в то время как для удовлетворения потребностей города требовалось ежедневно 28 вагонов[229]. Наиболее резкое сокращение норм выдачи продуктов началось с декабря 1917 г. В то же время составы с продовольствием, прибывшие к Петрограду, по каким-то труднообъяснимым причинам подолгу не разгружались. В начале 1918 г. в окрестностях города простаивало в общей сложности около 14 тысяч вагонов[230]. К лету 1918 г. Петроград находился на грани голодной катастрофы. Как вспоминал известный экономист С.Г. Струмилин, современник тех событий, «картофельная шелуха, кофейная гуща и тому подобные „деликатесы“ переделываются в лепешки и идут в пищу; рыба, например, селедки, вобла и т. п., перемалывается с головой и костями и вся целиком идет в дело. Вообще ни гнилая картошка, ни порченое мясо, ни протухшая колбаса не выбрасываются. Все идет в пищу»[231]. По подсчетам Струмилина, при средней норме для работника физического труда в 3600 калорий в день, а при минимальной – 2700 калорий, продукты, получаемые по продовольственным карточкам, давали накануне революции 1600 калорий, а к началу лета 1918 г. – до 740, то есть 26–27 % от минимальной нормы[232]. Как свидетельствовал экономист, «решающую роль в общей выдаче играет хлеб; выдача других продуктов постепенно приобретает все более случайный характер»[233]. Но и вместо хлеба зачастую распределялся овес. З.Н. Гиппиус записала в дневнике: «К весне 1919 года почти все наши знакомые изменились до неузнаваемости… Опухшим… рекомендовалось есть картофель с кожурой, но к весне картофель вообще исчез, исчезло даже наше лакомство – лепешки из картофельных шкурок. Тогда царила вобла, и, кажется, я до смертного часа не забуду ее пронзительный, тошный запах»[234]. Вот свидетельства еще одного современника тех лет, В.Б. Лопухина: «Мы пекли лепешки из жесткой маисовой муки, а когда ее не стало – из кофейной гущи… Варили кисель из случайно заполученного овса. Радовались, как деликатесу, брюквине. Не прививалась, из-за неприятного вкуса, замена в кофе и чае мне сахара сахарином. Искали патоку. У кого были гомеопатические аптечки с медикаментами в сахарных крупинках, опустошали такие аптечки»[235]. Чтобы прокормиться, необходимо было покупать продукты на рынке. В частной торговле можно было приобрести любые продовольственные и промышленные товары. Э. Голдман с удивлением отмечала, что, в то время как все было строго рационировано и во всем чувствовался недостаток, на рынках в изобилии имелись мясо, рыба, картошка, мыло, обувь и другие товары[236]. Однако далеко не все могли позволить себе делать покупки на рынках: в условиях инфляции удорожание продуктов значительно опережало рост заработной платы. К примеру, реальная заработная плата петроградских промышленных рабочих составляла относительно уровня 1913 г.: в 1917 г. – 81,6, в 1918 г. – 16,6, в 1919 г. – 20,8 и в 1920 г. – 9,6 %[237]. Городскими властями предпринимались различные меры для облегчения продовольственного положения в Петрограде. Это, во-первых, натурализация заработной платы, за что как раз ратовал и своих статьях С.Г. Струмилин[238]. Во-вторых, организация сети общественного питания. Первая общественная столовая была открыта еще в начале ноября 1917 г. на базе буфета Народного дома на Петроградской стороне[239]. Затем такие же столовые были открыты в различных районах города. Общественное питание было централизовано Петрокомпродом. К началу 1920 г. в городе насчитывалось уже свыше 700 коммунальных столовых, которыми пользовалось более 830 тысяч человек[240]. Организация общественного питания имела большой положительный эффект, хотя и здесь было немало трудностей. В зимнее время многие коммунальные столовые и кафе-чайные периодически закрывались из-за отсутствия топлива[241]. Качество продуктов, которыми кормили в общественных столовых, часто оставляло желать лучшего. Баронесса М.Д. Врангель, находившаяся на советской службе, вспоминала: «Питалась я в общественной столовой с рабочими, курьерами, метельщиками, ела темную бурду с нечищеной гнилой картофелью, сухую, как камень, воблу или селедку, иногда табачного вида чечевицу или прежуткую пшеничную бурду, хлеба один фунт в день, ужасного из опилок, высевок дуранды и только 15 % ржаной муки. Сидя за крашеными черными столами, липкими от грязи, все ели эту тошнотворную отраву из оловянной чашки, оловянными ложками»[242]. Сотрудники Университета получали в университетской столовой, по свидетельству известного ученого и публициста П.А. Сорокина, «только горячую воду с плавающими в ней несколькими кусочками капусты»[243]. Тем не менее, значение общественного питания трудно переоценить: неизвестно, что было бы, если бы горожане не имели хотя бы этого.

В организации общественного питания и борьбе с голодом велика была роль огородничества, получившего широкое распространение в черте Петрограда и его ближайших пригородах. Во всех районах города были созданы специальные огородные комиссии, которые взяли на учет весь земельный фонд, инвентарь и семена. Участки выделялись для коллективной обработки и для индивидуальной – в первую очередь рабочим и служащим. Всего к весне 1918 г. было роздано 2176 участков разной величины, общей площадью 5246 десятин земли[244]. С профессионалами-огородниками заключались договора, по которым выращенный ими урожай овощей сдавался в Комиссариат продовольствия по заранее установленным и согласованным ценам. Благодаря огородничеству столовые города и заводов были обеспечены запасом картофеля и различных овощей.

Еще одной серьезной проблемой для жителей Петрограда, как и других российских городов, стал недостаток одежды. Иностранцев, приезжавших в страну, удивляло и поражало, как плохо были одеты здесь люди. Э. Сноуден отмечала, что, проехав от Петрограда до Астрахани, она встретила не более ста человек, чья одежда не была потерта и заношена до последней степени. «Университетские профессора приходили на встречу с нами, одетые не лучше английских бродяг! У знаменитого певца, выступавшего перед нами, пальцы торчали из ботинок! Женщины знатного происхождения и хорошего воспитания расхаживали по мостовым с ногами, обернутыми войлоком, многие были без чулок»[245]. А вот свидетельство А. Рэнсома: «Бросается в глаза, особенно на Невском, который всегда был заполнен людьми, одетыми по последней моде, общая нехватка новой одежды. Я не видел никого, чья одежда имела бы на вид меньше двух лет, за исключением некоторых офицеров и солдат. Петроградские дамы всегда питали особое пристрастие к хорошей обуви, и именно в обуви ощущался особенно сильный недостаток. Я видел одну молодую женщину в хорошо сохранившемся, по всей очевидности, дорогом меховом пальто, а под ним у нее виднелись соломенные туфли с полотняными оборками»[246]. Знакомая К.И. Чуковского рассказывала ему, «что в церкви, когда люди станут на колени, очень любопытно рассматривать целую коллекцию дыр на подошвах. Ни одной подошвы без дыры!»[247]. «Шла дама по Таврическому саду. На одной ноге туфля, на другой – лапоть», – это уже из дневника З.Н. Гиппиус[248]. Бедный вид жителей Петрограда отметил в своей книге «Россия во мгле» знаменитый английский писатель-фантаст Г. Уэллс, посетивший город на Неве в октябре 1920 г.[249] Во время встречи с деятелями культуры в Доме Искусств гостю пришлось выслушать полуистерическое выступление писателя А.В. Амфитеатрова, который заявил: «…Многие из нас, и, может быть, наиболее достойные, не пришли сюда пожать вашу руку за неимением приличного пиджака, и… ни один из здесь присутствующих не решится расстегнуть перед вами свой жилет, так как под ним не окажется ничего, кроме грязного рванья, которое когда-то называлось, если я не ошибаюсь, „бельем“…»[250]