Иван Забелин - История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I Страница 21

Со стороны теперешних Никольских ворот или от С. Востока стена дубового Кремника направлялась через Арсенал к Чудову монастырю и Малому дворцу, где, как упомянуто, открыты были следы древнего рва. Предположительно таков был объем дубового города Москвы.

Иван Калита в течение своего не особенно долговременного княжения настолько успел устроить город Москву в ее строительных частях, что его наследникам оставалось продолжать его дело уже только с художественной стороны, как это и было выполнено его сыном Симеоном Гордым. По-видимому, последний пожар, истребившей не то 18, не то 28 церквей, не распространился на новые каменные храмы, или же не повредил их значительно, потому что на другой же год (1344) эти каменные храмы не только были обновлены, но их стали украшать и стенописанием.

Иконописному художеству в Москве начало мог положить еще митрополит Петр, сам хорошо знавший это художество и оставивший в Успенском соборе икону Богоматери своего письма, именуемую Петровскою, которая, как великая святыня Москвы, в ознаменование святой охраны, всегда выносилась в крестных ходах вокруг города.

Но главным насадителем иконописного художества в Москве был преемник св. Петра, митрополит Феогност. При нем, несомненно по его призыву, появились в Москве Греческие иконописцы, которые своим мастерством и основали в Москве знаменитую впоследствии школу этого художества, послужившую образцом даже и для последующих веков. Греческие мастера в 1344 г. украсили стенописью, подписали митрополичью соборную церковь Успения, окончив работу в одно лето. А вел. князь Симеон Иван тоже повелел расписать у своего двора церковь Архангела Михаила, несомненно в память своего отца, в ней погребенного. Этот храм расписывали Русские иконники, старейшинами и начальниками у которых были Захарий, Деонисий, Иосиф и Николай. В то лето эти мастера не успели докончить стенописания, «и половины не подписаша», по случаю обширности храма и мелкого письма.

В следующем 1345 г. и вел. княгиня Анастасия (Августа, Литовка), супруга вел. князя Симеона, также пожелала украсить стенописью монастырскую церковь Спаса на Бору, где в тот год по кончине своей и была погребена. И здесь работали Русские же мастера, у которых старейшинами были Гойтан[54], Семен и Иван, ученики Греков, как обозначил их летописец.

Затем было приступлено к стенописанию и в церкви Иоанна Лествичника. Работы во всех этих церквах были окончены уже в 1346 г.

Но зарождавшаяся Москва водворила у себя не одно иконописное художество, она завела у себя и колокольное литье. В этом 1346 г. вел. князь Симеон с братьями Иваном и Андреем, значит на общий братский счет, слили три колокола больших и два меньших. Лил их мастер Борис Римлянин, который еще в 1342 г. уже слил колокол великий (вседневный) в Новгороде к св. Софии по повелению владыки Новгородского Василия, призвавшего для этого дела мастеров из Москвы и во главе их упомянутого Бориса, человека добра (по мастерству), замечаеть летописец. Русское имя Борис обнаруживает, что Римлянин был уже православным.

Таким образом и богатый и знатный Новгород, процветавший торговлею, воспользовался художеством колокольного литья все-таки из Москвы, успевшей начать самостоятельную независимую работу и на этом поприще народного развития.

Художники Греки появились в ней с митрополитом Феогностом, который сам был родом Грек и несомненно призвал к своему двору мастеров различных художеств, каких недоставало в Русской стране.

Художники Итальянцы появились в Москве по случаю торговых сношений с южными Черноморскими краями, особенно с Сурожем и с Генуэзскою Кафою, с тамошним богатым торгом. О прибывших в Москву гостях Сурожанах летописцы упоминают под 1356 г. Но по всему вероятию и раньше этого года Генуэзские торговцы уже хорошо знали дорогу в Москву, так как северный торг, направлявшийся прежде, до ХIII ст., на Киев по Днепру, теперь изменил это направление и шел уже через Москву по Дону, чему еще до нашествия Татар очень способствовали именно те же Итальянские генуэзские торги, сосредоточившие свои дела в устьях Дона и в Крымских городах Суроже и Кафе.

Сурожцы в качестве Итальянских торговцев упоминаются в 1288 г. по случаю кончины Волынского князя Владимира Васильевича, когда по нем во Владимире Волынском плакали Немцы, Сурожцы, Новгородцы и Жидове.

Надо вообще заметить, что первая Москва, как только начала свое историческое поприще, по счастливым обстоятельствам торгового и именно итальянского движения в наших южных краях, успела привлечь к себе, по-видимому, особую колонию Итальянских торговцев, которые под именем Сурожан вместе с Русскими заняли очень видное и влиятельное положение во внутренних делах Великокняжеской столицы и впоследствии много способствовали ее сношениям и связям с Итальянскою, Фряжскою Европою. К концу XV века эти связи завершились весьма важным событием – бракосочетанием Иоанна III с Софьей Палеолог, устроенным непосредственно одними Итальянцами и еще с большею силою водворившем в Москве Фряжское влияние не только в политике, но главным образом в области разного рода художеств.

Однако участь Русского художнического развития в течение всей нашей древней Истории была очень бедственна, постоянно встречая неодолимые препоны в нашем же древнем коснении, которое целые века заставляло нас обитать в деревянных городах, молиться в деревянных храмах, благо дремучие и непроходимые леса доставляли дешевые средства для скорейшего устройства жилищ и укрепления городов. А дерево постоянно съедал вольный огонь без остатка. С деревом погибало все, и богатое, и бедное в обстановке быта. Целые столетия над Русскою землею из конца в конец ходил неустанно Божий батог, Божий бич с страшным именем пожара.

Москва только что устроилась после четвертого великого пожара и вот, спустя только 10 лет, в 1354 году она опять горит: погорел Кремник весь, церквей сгорело 13. Затем, спустя еще 10 лет, в 1365 г., снова «загореся город Москва от (церкви) всех Святых с верху (реки Москвы) от Черторьи (так прозывался глубокий овраг и ручей у нынешних Пречистенских ворот) и погоре Посад весь и Кремль и Заречье». Эта церковь стояла близ нового храма Христа Спасителя, почти на том месте, где ныне сооружается памятник Императору Александру III.

Страшное было это лето! «Было тогда знамение на небеси, солнце являлось аки кровь и по нем места черны, и мгла стояла с поллета, и зной и жары были великие, леса и болота и земля горяше, реки пересохли и был страх и ужас на всех людях и скорбь великая».

Пожар Москвы в этот сухмень и зной великий сопровождался сильной бурей и вихрем, разносившим за 10 дворов головни и бревна с огнем, так «что не было возможности гасить: в одном месте гасили, а в десяти загоралось и никто не успевал спасать свое имение, – огонь все поедал. В два часа времени весь город погорел без остатка. Так этот пожар и прослыл – от Всех Святых «Всесвятский пожар». Прежде таков пожар не бывал, записал летописец.

В тот же год, очень вероятно, что после пожара, митрополит Алексей по откровению Божию заложил каменную церковь шестую в городе, во имя Чуда Архангела Михаила в Хонех с мыслью основать здесь митрополичий монастырь.

Небольшая церковь была выстроена в одно лето на восточном краю дубового города неподалеку от его стены, на месте, где до того времени находился Царев Посольский двор или подворье Ордынских послов. Очень вероятно, что митрополит Алексей, исцелив от болезни царицу Тайдулу, выпросил у ней это место для учреждения монастыря и конечно с целью выселить из Кремля татарских послов.

Можно полагать, что эта каменная церковь построена на месте прежней деревянной, сгоревшей во Всесвятский пожар. На другой же год после этого бедствия митрополит Алексей озаботился вместо обгоревших стен дубового города построить город каменный. По его совету и благословенно, не медля нимало, стали готовить камень, по всему вероятию в подмосковных Мячковских и других тамошних каменоломнях; зимою 1366 г. возили его к городу, а весною 1367 г. заложили город и началась постройка с великим поспешением, для чего отовсюду собраны были во множестве мастера каменного дела. Причины такой торопливости по всему вероятию скрывались в недобрых вестях со стороны враждебной Твери.

Пространство города в это время было увеличено. С восточной стороны, к торговой площади, оно было отодвинуто по крайней мере сажен на 30, к теперешней линии Кремлевской стены. Должно полагать, что и в других местах город раздвинулся шире прежнего дубового. Вьше упомянуто, что дубовые стены старого города находились уже в черте каменных.

Поспешность, с которою воздвигались каменные стены, оправдалась на другой же год (1368-й), когда побуждаемый врагом Москвы, Тверским князем, Литовский князь Ольгерд, недуманно, негаданно, внезапно явился под этими стенами со множеством своих полков. Москва успела только выжечь свой посад, дабы не дать врагу способов устроить из деревянных строений примет к городу, то есть своего рода мосты к его стенам. Литовские полки стояли около города трое суток, но взять его не могли. В окрестностях Ольгерд произвел великое опустошение, пожег остатки посада, монастыри, церкви, попалил села и волости, пограбил всякое имущество и даже отогнал с собою всю скотину. Это было первое зло Москве от Литвы, то есть в сущности от Твери, с которою борьба не утихала, а все более разгоралась.