Жорж Ленотр - Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции Страница 22

Нелишним будет заметить, что, официально занимая апартаменты королевы на первом этаже, Комитет общественного спасения приобрел в течение 1794 года такое значение, что распространился и на второй этаж, заняв в конце террора апартаменты Людовика XVI, отданные до того Комитету колоний и Комитету раздела. Где именно собирались члены комитета? Этого нам не удалось установить. Вероятно, совет их собирался в нижнем этаже, но известно, что один из членов должен был всегда оставаться в комитете, и, по-видимому, эти рьяные демократы вовсе не были врагами некоторого комфорта. Гражданин Дегремон, обойщик, все свое время посвящал удовлетворению их прихотей. Вероятно даже, что у каждого из членов комитета было свое помещение в Тюильри. По крайней мере, к такому заключению можно прийти, прочтя следующую записку, написанную в вантозе II года гражданином Вакье, инспектором работ и поставок Национального конвента:

«Гражданин Барер желает получить кровать, подобную той, какую ты прислал мне для Сен-Жюста. Приложи все старания, чтобы угодить ему. Гражданин Дегремон даст тебе нужную мерку»[139].

За два года до того господин Мик не мог выказать большего усердия, когда дело касалось каких-либо затребованных королем улучшений в меблировке его апартаментов. В этом кроется печальная подоплека всех революций!

К тому же помещений нижнего этажа и антресолей не хватало для многочисленных бюро комитета, и они также распространились по первому этажу. Облик этих комнат совершенно изменился. Филипп Морис, писец нотариальной конторы, известный уже нам по своим воспоминаниям о дне 10 августа, оставил нам их яркое описание. Его патрона арестовали — этот нотариус показался кому-то подозрительным, — и Морис остался без работы. Ему удалось получить место в Комитете общественного спасения, в бюро наблюдения за исполнением революционных законов. «Там, — пишет он, — бывший оперный бас сидел рядом с писателем, мальчишка из парикмахерской — рядом с викарием и профессор истории — рядом с дантистом»[140].

Далее наш неоценимый свидетель продолжает:

«Беньон, начальник бюро, близкий, по-видимому, к главным членам комитета, был оригиналом совершенно особого рода. Под его резкими и грубыми донельзя манерами скрывались чудное сердце и безграничное бескорыстие. Являясь патриотом сверх всякой меры, каким только можно было быть или казаться в ту эпоху, он не пропускал ни одной казни на площади Революция. Он приветствовал их и в то же время втайне спасал столько несчастных, сколько позволяло ему то влияние, которым он пользовался. Наше бюро помещалось в Тюильри, в апартаментах, где жил Людовик XVI. Стол, за которым работал я, упирался в тот самый шкаф, где были найдены документы, послужившие отчасти основанием для его осуждения. В этот шкаф клал я свою шляпу и перчатки. Он был довольно грубой работы и находился в маленьком туалетном кабинете, выходившем в альков спальни. Шкаф состоял из углубления, сделанного в стене, глубиной в 8–10 дюймов, высотой фута в два и шириной приблизительно в 15 дюймов. Только дверь его была сделана из железа и неловко замаскирована деревянной доской, которую по желанию можно было поднимать».

Морис приступил к исполнению своих обязанностей 5 января 1794 года. Новая работа показалась ему удивительной: в течение двух недель ему пришлось разлиновывать бумагу для отделов, которые так и не были открыты. Он был на хорошем счету, поскольку мог свободно писать под диктовку. Из тридцати его новых сослуживцев едва ли трое или четверо имели некоторое понятие об управлении, но зато у каждого «имелся красный шерстяной колпак, прикрепленный гвоздем или булавкой и красовавшийся на самом видном месте у его стола».

Члены комитета собирались по утрам, часов в 9–10, и заседали до открытия Конвента. Вечером они возобновляли заседание, и часто оно затягивалось до глубокой ночи. Морису однажды представился случай заглянуть в зал комитета. Он был поражен великолепием мебели и богатством гобеленовых ковров, покрывавших пол. Многочисленные часовые сторожили этот зал, а у наружного входа его стояли пушки. Но все эти предосторожности не помешали мужеству и человеколюбию проникнуть в это место ужаса. В числе сослуживцев Мориса был честный Лябюссьер — один из тех героев, которые рискуют жизнью, не думая о том, как велика ответная ставка, и не думают, что их поступок заслуживает монумента. При этом Лябюссьер был человеком скромным, поэтому его забыли.

Лишь в недавнее время Викторьен Сарду открыл его и сделал этого простого и доброго человека героем своей драмы «Термидор». После многих приключений Лябюссьер потерял свое состояние; Революция не способствовала восстановлению его богатства. Он раздумывал, что бы ему предпринять, когда один из друзей предложил ему место в Комитете общественного спасения. Он согласился, сказав: «Раз уже вам так этого хочется, надо доставить вам это удовольствие. Я поближе познакомлюсь со всей этой грязью». Странная ирония судьбы! — именно это назначение, которое Лябюссьер принял против воли, и прославило его имя. Я лишь напомню, потому что об этом последнее время уже многие писали, как он спас актеров Французского театра и многих других лиц, уничтожив дела на них. Он просто разорвал эти бумаги на кусочки и, скатав из них шарики, бросил их в Сену. Приведу лишь одну короткую записку, обеспечивающую смертный приговор актеров. Она была адресована Фукье-Тенвилю и находилась «в маленькой запечатанной папке», дела из которой были уничтожены нашим героем.

«Комитет посылает тебе, гражданин, эти бумаги, касающиеся бывших актеров Французского театра: тебе, как и всем патриотам, известно, до какой степени все эти люди контрреволюционны; ты отдашь их под суд 13 мессидора. Что касается остальных, то среди них есть такие, которые заслуживают лишь изгнания. Впрочем, мы посмотрим, что с ними делать, когда суд над этими будет окончен».

Большинство людей, посещавших Комитет общественного спасения, были далеко не так великодушны. В этой среде полицейских шпионов, демагогов, презренных рабов власти Лябюссьер был редким исключением. Человек, являвшийся олицетворением этого мира бесчестных политиков, толпившихся вокруг децемвиров, был знаменитый Герон, один из самых усердных поставщиков эшафота. Сенар набросал его незабываемый портрет:

«Этот Герон умел зазвать вас к себе в дом; он выпытывал у вас, каковы были ваши знакомства, с кем вы имели сношения. Как бы скупо вы ни отвечали на его вопросы, он говорил вам: «Ну вот, подпишите, подпишите это!» На случай отказа у него на службе состояло три шпиона: одного из них, его лакея, звали Батист Малле; вторым, которому он также доставлял пропитание, был Пилье, чиновник налогового ведомства; он исполнял там обязанности секретаря и оставался на службе до 10 часов утра. Кроме того, днем он служил у Герона. Третьим был верзила и разбойник по имени Дюшен, служивший одновременно лакеем, посыльным и шпионом. Итак, если вы отказывались подписать то, что настрочил Герон, он сначала отпускал вас, но три шпиона тут же подписывали записку, подтверждая, что вы рассказали то-то и то-то. По этой записке вас арестовывали, а вместе с вами и тех, о ком вы упомянули, причем вы не знали, в чем вас обвиняют. В распоряжении Крона находился архиразбойник Майяр вместе с шайкой, которой он командовал. Когда Майяр был посажен в тюрьму, Герон занял место командира, и это назначение так и осталось за ним вследствие болезни и смерти Майяра. Помощниками его и сотоварищами были Лезюэр, живущий теперь, когда я пишу эти строки, на улице Варрери, в доме 98, Кено и Кулонжон, имевший маленькую книжную лавку вблизи от Комитета общественной безопасности[142]; печатник Мартен, некто Шмит, которому Герон устроил место сторожа при арестном доме, называемом Таларю, и который прославился своей жестокостью и несправедливостью в отношении к заключенным, судебный пристав Тутене и т. д.».

Робеспьер использовал Герона для наблюдения за Комитетом общественной безопасности, а тот, в свою очередь, думал, что пользуется услугами Герона для надзора за Комитетом общественного спасения. У этого человека была своя система: приходила ли к нему женщина, чтобы вымолить у него освобождение своего мужа, являлся ли муж хлопотать за жену, сын — за отца, друга или родственника, они не могли добиться от него никаких обещаний, если ни на кого не доносили. Связь между ним и Робеспьером была тайной, и свидания, которые они назначали друг другу, происходили в одном из помещений Комитета общественного спасения.

При помощи агентов этого типа подготавливался последний акт драмы. Мы не можем здесь описывать его и ограничимся лишь тем, что сообщим несколько подробностей о Девятом термидора и следующем за ним дне, чтобы дополнить набросанную нами картину того, чем был Тюильри во время революции. Задолго до открытия знаменитого заседания, во время которого Робеспьер должен был победить или погибнуть, весь дворец был в волнении: самые неопытные и те чувствовали приближение бури. Трибуны Собрания были переполнены любопытными. «Можно было заметить большое количество приверженцев Робеспьера: их легко было узнать по небрежности костюма, по красным колпакам на голове, по длинным тростям, заключающим в себе шпаги, которые большинство из них держало между колен, или по толстым палкам, какими были вооружены другие члены этой компании. Робеспьер вошел в зал заседаний одним из последних. После первых же фраз, сказанных Тальеном в ответ Сен-Жюсту[143], лицо Робеспьера исказилось. Вместо спокойствия и уверенности в своих силах, отражавшихся обыкновенно на его бледном лице, оно выражало страшное волнение. Он то краснел, то бледнел. В тех немногих словах, которые произнес его резкий голос, как и во всем его поведении в этот день, видна была нерешительность и даже трусость!»[144].