Лев Прозоров - Мы не «рабы», а внуки божьи! Языческая Русь против Крещения Страница 22

И когда те, кто пришёл за братоубийцей, оставили ошмётки его плоти на пропитавшемся кровью ковре, кто-то из ближних бояр ринулся сбивать замок с поруба, в котором томился сын и, в общем-то, законный наследник законного государя, подло убитого узурпатором.

Святополк Ярополкович, которому предстояло войти в историю Руси с клеймом «Окаянного».

Давайте-ка вспомним, читатель, как излагают события, развернувшиеся после смерти Владимира, русские источники. Вот что говорит, словно бы очнувшись от семнадцатилетнего молчания, «Повесть временных лет».

Перед смертью Владимир отправил одного своего сына, Бориса, в степь против печенегов. Вскоре он умирает, а Святополк, находящийся в это время в Киеве, скрывает его смерть, тайно вынеся тело через пролом в стене.

Кстати, так выносят из дома тех, в отношении кого возникают подозрения – не надумает ли покойничек вылазить из могилы и навещать скорбящую родню полнолунными ночами? Ещё одно подтверждение мысли, что креститель Руси умер, скажем так, нехорошей смертью.

А вот на «тайное» это погребение походит мало – ладно ещё тайно вынести завёрнутое, как мы помним, в ковёр тело старого государя, но вот тайно ночью пробить каменную стену великокняжеского терема… что ж, киевляне оглохли всем городом, что ли?

Итак, Святополк сидит в Киеве, раздаёт подарки, киевляне подарки берут, «но сердце их не лежало к нему» (референдум проводили?).

Войско Бориса уговаривает князя идти на Киев и захватить трон, но Борис идти по стопам равноапостольного батюшки не желает, и разочарованные воины расходятся, оставив миролюбивого князя с несколькими «отроками»-дружинниками (если подобное поведение показывает любовь воинов к вождю, то я, очевидно, чего-то не понимаю в людях).

Тем временем Святополк «тайно» собирает своих людей в Вышгороде – летописец, невзирая на тайну собрания, уверенно называет имена приближённых Святополка – это Путша, Талец, Еловит, Ляшко. Да что там имена, он дословно пересказывает все речи собравшихся.

Вышгородцы, кстати, выражают готовность сложить свои головы за князя – а киевляне его якобы не любят, оттого что их родня, мол, ушла под знамёнами Бориса на печенегов. А жители соседнего Вышгорода от призыва уклонились, так надо понимать?

Святополк направляет этих решительных уклонистов навстречу Борису, с целью его убить. Упомянутые четверо пришли на реку Альту (либо они уже были извещены о разбредшемся войске Бориса, либо надеялись справиться и так – что называется, «безумству храбрых поём мы песню») и услышали в ночи, что Борис поёт заутреню – его уже известили (?!!), что приближаются убийцы.

Не смутившиеся этим убийцы перебили отроков Бориса, в том числе некоего угрина (венгра) Георгия, заслонявшего господина своим телом – правда, почему-то уже после того, как убийцы пронзили его тело. Неужели знаменитая финно-угорская заторможенность тогда распространялась и на венгров?

После этого негодяи, завернув тело Бориса в шатёр, возложили его на телегу и повезли, но он, проткнутый копьями, ещё дышал. Святополк, узнав об этом (любопытно, каким образом? Впечатление такое, как будто в Древней Руси пользовались мобильными телефонами), послал двух варягов добить брата, и те, подъехав к телеге, на которой везли тело Бориса, проткнули его мечами. Так сказать, контрольные варяги.

Затем наступает очередь Глеба. Сей юный князь сидит в Муроме, ещё не подозревая, что стал сиротой. Коварный Святополк, которому необходимо отчего-то истребить и этого князя, сущего мальчишку, владетеля дальнего глухого удела, толком не признанного собственными подданными, посылает к нему известие – мол, отец захворал, зовёт тебя к себе.

Доверчивый князь отправляется в Киев вместе с дружиной, невзирая на то, что сестра всех вышеупомянутых князей Предслава послала вестника о смерти Владимира к Ярославу в Новгород, а тот, в свой черёд, уже зная не только о смерти отца, но и тайном (однако же Святополк очень плохо хранил свои секреты – то летописец цитирует его тайные речи, то братец в далёком Новгороде оказывается полностью в курсе его тайных дел!) убийстве брата, послал предупредить Глеба.

Получив это известие под Смоленском, Глеб принимается плакать и молиться, в этот момент появляются посланные Святополком убийцы во главе с неким Горясером и при полном непротивлении Глебовой дружины захватывают корабль, на котором находился в этот момент будущий святой. По их приказу Глеба зарезал его собственный повар Торчин.

Дальнейшего описания событий мы пока не касаемся. Просто предлагаю читателю перечитать ещё раз всю эту историю и высказать своё мнение. Моё же укладывается буквально в два слова. В знаменитое «Не верю!» Станиславского.

Не верится в тайные собрания, известные летописцу до последнего слова.

Не верится в стремительных вестников, порхающих туда и сюда по необъятным просторам Руси, в это время, напомню, на треть обезлюдевшей и терзаемой «умножившимися» разбойниками.

Странные чувства вызывает в этом описании Борис, которого равнодушно покидают на произвол судьбы недавно бившиеся с ним бок о бок воины – а ведь утверждается, что его любили и уважали!

Столь же изумительно равнодушие дружинников Глеба к судьбе господина – а ведь это не только его, это и их судьба тоже – кому нужны дружинники, при которых беспрепятственно режут их князя?!

И смерть его от руки собственного повара – что ж это, на этот раз люди Святополка побоялись белы рученьки замарать?

Впрочем, как раз люди Святополка производят здесь наилучшее впечатление – они верны господину, клянутся сложить за него головы, беспрекословно отправляются по его приказу вчетвером против дружины – если не против всего войска. Они и потом не бросят побеждённого, бегущего, одержимого бесом князя.

Кстати, судя по всему, одержим бесом он стал задолго до военного поражения – иначе объяснить убийства князей младше его годами, а значит, и имеющих меньшие права на престол[26], а также, судя по описанному в самой летописи поведению их приближённых, не пользующихся практически никакой любовью подданных, никак не возможно.

Святополк убил их из чистого злодейства – бешеный какой-то, право слово! Маньяк! Одно слово – окаянный!

География летописного рассказа словно позаимствована из мультфильма «Князь Владимир». Только там, наверное, ездили из Мурома в Киев через Смоленск. Это, в общем-то, всё равно, что ехать из Москвы в тот же Киев через Санкт-Петербург.

Только там, готовясь найти убийц для едущего с юга, из печенежских степей Бориса, поехали бы из Киева на север, в Вышгород. И только там в числе слуг киевского князя, не имеющего никаких выходов к Варяжскому морю, могут оказаться два варяга.

Не добавляют доверия к повествованию обильный слезоразлив положительных героев, постоянные длиннейшие благочестивые речи, которые они произносят, причём душегубы терпеливо перетаптываются в сторонке, позволяя им договорить и помолиться, дожидаясь, очевидно, разрешения их всё же убить – каковое оба мученика и дают им.

Всё это я сократил, во-первых, из-за недостатка места, во-вторых, из-за полнейшей неважности для нашего повествования этих длинных гирлянд цитат из Ветхого и Нового Заветов, а в-третьих – чтобы у читателя не появилось слишком уж сильное сочувствие к убийцам (спокойно выдержать такие потоки елея может разве что человек, сам близкий к святости)[27].

Пожалуй, хватит зубоскальства. Недостоверность летописного рассказа об участи Бориса и Глеба и его источника – «Сказания о Борисе и Глебе» – очевидна, в общем-то, для большинства исследователей.

Обычно таких резких слов не говорят, особенно сейчас, после перестройки и вошедшего в моду кокетничанья с христианством. Обходятся округлыми фразами о «литературном характере повествования».

И при этом продолжали твердить об убийстве Бориса и Глеба Святополком с уверенностью очевидцев, хотя единственный повествующий об этом источник представляет, как, надеюсь, убедился читатель, нагромождение нелепостей самого разного толка – от географических до психологических.

Не помогал даже очевидный факт – ещё полвека спустя в княжеском роду Рюриковичей бытовало имя Святополк. То есть князья имели свой, отличный от летописного взгляд на его «окаянство», иначе не стали бы нарекать детей именем описанного летописцем патологического маньяка-изверга.

Любопытно и то, что Титмар Мезербургский, современник событий, ни слова не говорит о злодеяниях «киевского короля» Святополка, которому польский «герцог» Болеслав помогал в войне с его, Святополка, братом, «королем новгородским» Ярославом.

Кстати, становится понятно, что, собственно, Святополк делал к Киеве в момент смерти отчима – по словам немецкого хрониста, он там сидел, но отнюдь не на престоле, а в тюрьме. Вместе с ним ели горький хлеб неволи его жена, дочь Болеслава и её духовник, немецкий (если в землях восточных славян церковь в те времена была представлена в основном греками, то в землях западных – немцами и чехами) епископ Рейнберн[28], каковой в той темнице и скончался.