Марк Твен - Позолоченный век Страница 22

- Что здорово? - спросил Филип, глядя на унылые, однообразные просторы, по которым, кряхтя и фыркая, пробирался содрогающийся всем корпусом пароход.

- Как что? Да все это! Это же грандиозно, поверь моему слову! От этого я бы не отказался, даже если бы мне через год гарантировали сто тысяч долларов наличными.

- Где мистер Браун?

- В салоне. Играет в покер с Шейком и тем длинноволосым типом в полосатых штанах, который вскарабкался на борт, когда трап был уже наполовину убран. А четвертым у них этот детина - делегат в конгресс от Запада.

- У этого делегата довольно-таки внушительный вид; посмотри на его черные лоснящиеся бакенбарды: настоящий вашингтонский деятель! Ни за что бы не подумал, что он сядет играть в покер.

- Он говорит, что это маленькая послеобеденная партия со ставками в пять центов, просто ради интереса.

- Так или иначе, ни за что бы не подумал, что член конгресса станет играть на пароходе в покер, да еще при всех.

- Чепуха, надо же как-то убить время. Я и сам попытался сыграть, но куда мне против таких китов. Делегат - тот прямо как будто в твои карты глядит. Готов держать пари на сто долларов, что, когда его территория оформится, он мигом пробьется в сенат. У него хватит нахальства.

- Во всяком случае, - добавил Филип, - откашливается он со всей сосредоточенностью и вдумчивостью истинного государственного мужа.

- Гарри, - сказал Филип после минутного молчания. - Для чего ты надел охотничьи сапоги? Ты что, собираешься добираться до берега вброд?

- Я их разнашиваю.

Истинная же причина заключалась в том, что Гарри нарядился в костюм, который он считал самым подходящим для поездки в необжитые края, и теперь являл собой нечто среднее между бродвейским щеголем и лесным бродягой. Синеглазый, розовощекий, с шелковистыми бакенбардами и вьющимися каштановыми волосами, он походил на красавца, только что сошедшего со страниц модного журнала. В это утро он надел мягкую фетровую шляпу, короткий сюртук с закругленными полами и низко вырезанный жилет, под которым виднелась белоснежная сорочка; талию его стягивал широкий ремень, а голенища до блеска начищенных сапог из мягкой кожи поднимались выше колен и держались на шнурках, привязанных к ремню. Беспечный Гарри прямо-таки упивался блеском этой великолепной обуви, облегающей его стройные ноги; он уверял Филипа, что в прериях такие сапоги являются лучшей защитой против гремучих змей, так как змеи никогда не жалят человека выше колен.

Когда наши путники покидали Чикаго, вокруг простирался еще почти зимний пейзаж; когда же они сошли на берег в Сент-Луисе, стоял настоящий весенний день: пели птицы, в городских скверах цвели персиковые деревья, наполняя воздух сладким ароматом, а шум и суета из конца в конец набережной создавали атмосферу возбуждения, вполне созвучную радужным надеждам наших молодых людей.

Вся компания направилась в отель "Южный", где великого Даффа Брауна хорошо знали; он был такой важной персоной, что даже дежурный портье держался с ним почтительно. Должно быть, наибольшее почтение вызывала в нем та вульгарно-хвастливая манера держаться и та наглость, какие появляются у людей "больших денег", - качества, приводившие портье в восхищение.

Молодым людям понравились и отель и город; город показался им "ужасно" вольным по своим нравам и "ужасно" гостеприимным. Их, жителей восточных штатов, здесь многое поражало. Во-первых, курили тут прямо на улице; все, нимало не смущаясь, "пропускали глоточек", когда у них появлялось на то желание или когда кто-нибудь их угощал; причем никому, по-видимому, не приходило в голову, что эту привычку надо скрывать или как-то оправдывать. Вечером, когда Филип и Гарри пошли прогуляться, они заметили, что многие сидят на крылечке, чего в северных городах никогда не увидишь; тротуары перед некоторыми гостиницами и ресторанами были заставлены стульями и скамейками. "На парижский манер", - сказал Гарри; и в эти теплые весенние вечера здесь собиралось множество людей; они сидели и беспрерывно курили, а в воздухе носился звон бокалов и стук бильярдных шаров. Восхитительно!

Гарри сразу же обнаружил, что его костюм бывалого лесовика здесь не понадобится и, чтобы не ударить лицом в грязь перед местными щеголями, ему пришлось призвать на помощь все ресурсы своего гардероба. Но это не имело особого значения, так как при любых обстоятельствах не одежда украшала Гарри, а он - ее. Поскольку предполагалось, что им придется задержаться в городе, Гарри заявил Филипу, что не намерен терять времени даром. И он остался верен своему слову. Каждый трудолюбивый человек вдохновился бы, глядя, как этот молодец встает, тщательно одевается, не спеша завтракает, спокойно выкуривает сигару и затем с серьезным, деловым видом и с безупречной бодростью направляется в свою комнату, чтобы, как он сам выражался, "поработать".

Там Гарри снимал сюртук, развязывал галстук, закатывал рукава рубашки, поправлял перед зеркалом свои кудри, вынимал технический справочник, готовальни, чертежную бумагу и миллиметровку, раскрывал таблицу логарифмов, разводил тушь, затачивал карандаши, закуривал сигару и усаживался за стол "спрофилировать участок пути", всерьез считая, что он овладевает тайнами инженерного искусства. Половину дня он тратил на всякие приготовления, так ни разу и не решив ни одной технической задачи и не имея ни малейшего представления о "профилировании" и логарифмах. Свой рабочий день он заканчивал в полной уверенности, что "сегодня славно поработал".

Вскоре Филипу стало ясно, что где бы Гарри ни находился - в номере гостиницы или в палатке, - он всюду оставался самим собой. В лагере полевой партии он тщательно одевался в самый изысканный костюм, который имелся в его распоряжении, начищал высокие сапоги, раскладывал перед собой чертежи и, если кто-нибудь на него смотрел, проводил час-другой за "работой", тихонько напевая и хмуря брови; и если к тому же за ним наблюдала толпа местных ротозеев, он получал истинное удовлетворение.

- Понимаешь ли, - сказал он Филипу как-то утром, располагаясь "работать" в номере отеля вышеописанным способом, - я хочу овладеть теорией этого дела, чтобы иметь возможность проверять наших инженеров.

- А я-то думал, ты сам собираешься стать инженером? - вопросительно заметил Филип.

- Ну уж нет, меня на эту удочку не поймаешь. Есть игра более стоящая. Браун и Шейк получили, или скоро получат, в свое полное распоряжение всю линию Солт-Лик - Пасифик, а это - сорок тысяч долларов за милю пути по ровной местности, с приплатой за выемку твердого грунта, причем твердый грунт будет почти всюду, можешь мне поверить. Кроме того, в их распоряжение поступает каждый второй участок земли вдоль железнодорожной линии. Тут пахнет миллионами. Я договорился с ними, что буду субподрядчиком по строительству первых пятидесяти миль пути. Неплохое дельце, уж будь уверен!

- Знаешь, что ты будешь делать, Филип? - продолжал Гарри в порыве великодушия. - Если мне не удастся сделать тебя своим компаньоном, то ты поедешь с инженерами. Застолби первый же участок, намеченный под строительство станции, купи у фермера землю, прежде чем он пронюхает что-нибудь, и мы с тобой заработаем на этом хоть сотенку. Я ссужу тебе деньги, а ты потом сможешь продавать участки. Для начала Шейк обещал дать мне заработать десять тысяч долларов на этом деле.

- Но это же большие деньги!

- Подожди, скоро и ты привыкнешь к таким деньгам. Я ехал сюда не ради какой-нибудь безделицы. Мой дядюшка хотел, чтобы я остался на Востоке и поступил в Мобильскую таможню, взяв на себя ведение дел в Вашингтоне; он говорит, что ловкий парень может нажить себе на этом состояние, но я решил рискнуть и приехал сюда. Я не говорил тебе, что Бобетт и Фэншо предлагали мне должность секретаря с окладом в десять тысяч долларов в год?

- Почему же ты не согласился? - спросил Филип, для которого оклад в две тысячи показался бы до его путешествия на Запад целым богатством.

- Почему не согласился? Я предпочитаю работать на свой страх и риск, с самым невозмутимым видом ответил Гарри.

Через несколько дней после того как они поселились в "Южном", Филип и Гарри познакомились с весьма приятным джентльменом, которого они и раньше встречали в коридорах отеля и с которым иногда обменивались словечком-двумя. Походил он на делового человека и, очевидно, был важной птицей.

Джентльмен сам позаботился о том, чтобы случайный обмен репликами превратился в более солидную форму знакомства. Как-то вечером он встретил друзей в холле, спросил у них, который час, и добавил:

- Прошу прощенья, джентльмены! Вы впервые в Сент-Луисе? Так-так! Вероятно, из восточных штатов? Конечно, конечно! Я и сам родом оттуда - из Вирджинии. Зовут меня Селлерс, Бирайя Селлерс. Да, кстати: из Нью-Йорка, говорите? Как раз недели две тому назад я познакомился с несколькими джентльменами из вашего же штата; очень известные люди, политические деятели, вы их, несомненно, знаете. Дайте-ка вспомнить, дайте вспомнить... Странно, но их фамилии почему-то вылетели у меня из головы. Я точно знаю, что они из вашего штата, так как немного позже мой старый друг, губернатор Шэкльби, помнится, сказал мне... превосходный человек, этот губернатор, один из достойнейших сынов нашего отечества, - так вот он сказал: "Полковник, как вам понравились нью-йоркские джентльмены? Мало таких людей встретишь на белом свете, полковник Селлерс", - так он и сказал; да, да, он говорил: "нью-йоркские", это я твердо помню. А вот фамилий их никак не могу вспомнить. Но это не важно. Вы остановились здесь, джентльмены? В "Южном"?