Жозеф де Местр - Рассуждения о Франции Страница 22

Вместе с тем, законы бессильны, а правительство признает свою неспособность принудить к их исполнению, Повсюду множатся самые гнусные преступления: Демон революции гордо приподымает голову; конституция — это только паутина, и власть позволяет себе страшные покушения. Брак превратился в легальную проституцию; [219]нет более отеческой власти, страх больше не удерживает от злодеяний, нет больше убежищ для бедных. Страшные самоубийства раскрывают отчаяние несчастных, которые обвиняют правителей. Дух народа упал самым ужасающим образом; и уничтожение религии вкупе с полным отсутствием публичного образования готовят для Франции поколение, одна мысль о котором заставляет содрогнуться.

Презренные оптимисты! Так вот каков порядок вещей, смены которого вы боитесь! Отрешитесь, отрешитесь же от вашей злосчастной летаргии! вместо того чтобы рисовать народу воображаемые беды, которые должны-де грянуть в итоге преобразования, употребите ваши способности на то, чтобы заставить его возжелать доброе и оздоровляющее потрясение, которое приведет Короля на его трон, а Францию — к порядку. (стр.142 >)

Покажите нам, чересчур озабоченные люди, покажите нам эти страшные бедствия, которыми вам угрожают, дабы отвратить вас от Монархии. Неужели вы не видите, что у ваших республиканских учреждений совершенно нет корней. Они только поставленына вашу землю, тогда как предыдущие были в нее посажены. Понадобился топор, чтобы выкорчевать эти последние, а первые — не выдержат вихря и исчезнут бесследно. Это, вне сомнения, совсем не одно и то же — отнять у какого-нибудь парламентского председателя в бархатной шляпе с галуном [220]его наследственный сан, являющийся его собственностью, или заставить освободить свое место временного судью, [221]у которого нет никакого сана. Революция принесла много страданий, ибо многое разгромила; ибо она внезапно и жестоко нарушила все права собственности, все пристрастия и все обычаи; ибо всякая плебейская тирания по самой своей природе необузданна, оскорбительна и безжалостна, а та, которую учинила французская Революция, довела эти свойства до предела, и вселенная никогда еще не видела столь подлой и абсолютной тирании.

[222]Представления — чувствительная струна человека: когда болезненно задевают эту струну, он испускает громкие крики. Именно это сделало Революцию столь мучительной, ибо она растоптала все великие представления. Однако, если восстановление Монархии причинило бы столь же обширному количеству людей такие же действительные лишения, то все-таки была бы огромная разница — она не растопчет ничье (стр.143 >)достоинство; ибо во Франции вовсе не осталось достоинства по той причине, что совсем нет суверенности.

Но если принимать во внимание только лишь физические лишения, то и тогда разница будет не менее впечатляющей. Узурпаторская власть умерщвляла безвинных; Король простит виновных; первая власть уничтожала законные права собственности; вторая поразмыслит над случаями незаконной собственности. Одна взяла себе девизом: Diruit, aedificat, mufat quadrata rotundis. [223]После семилетних усилий узурпаторской власти ей так и не удалось устроить ни начальной школы, ни сельского праздника. Все, вплоть до ее сторонников, насмехаются над ее законами, ее должностями, ее учреждениями, празднованиями и даже ее костюмами. Другая власть, строящаяся на истинной основе, отнюдь не будет двигаться на ощупь: неведомая сила определяет ее деяния, она трудится только во имя возрождения: между тем от любого упорядоченного действия коробится лишь зло.

Еще одна крупная ошибка — воображать, что народ якобы потеряет что-либо с восстановлением Монархии; ибо народ, дескать, по идее только выиграл от всеобщего ниспровержения. Как говорят, он имеет право на занятие любой должности; так что же? Хотелось бы узнать, чего они стоят, эти должности, о которых столько шумят и которые преподносят народу как великое завоевание, — они ничто перед истинным судом общественного мнения. Даже военное сословие, считавшееся во Франции почетнее всех остальных, потеряло свой блеск: оно утратило свой престиж в глазах общественного мнения, а установление мира еще более понизит его. Военных пугают восстановлением Монархии, но никто более них в этом не заинтересован. Нет ничего очевиднее того, что (стр.144 >)Королю необходимо поддержание их высокого положения, и от них зависит — рано или поздно превратить эту политическую необходимость в потребность любви, долга и признательности. Благодаря чрезвычайному сочетанию обстоятельств в военных нет ничего, что могло бы оскорбить самое роялистское убеждение. Никто не имеет права их презирать, ибо они сражаются только за Францию; между ними и Королем нет никакой стены предубеждений, способных помешать исполнению их долга: [Король] прежде всего Француз. Пусть они вспомнят о Якове II, который во время битвы на рейде Ог [224] аплодировал с берега моря мужеству Англичан, окончательно лишивших его трона: могли ли бы воины сомневаться, что Король не гордится их отвагой и не думает о них в глубине своей души как о защитниках целостности его королевства? Не он ли публично аплодировал этому мужеству, сожалея (а это, конечно, следовало сделать), что оно не проявляется в борьбе за лучшее дело? Разве не поздравил Король храбрецов из армии Конде за то, что они победили ненависть, которую столь долго питала изощреннейшая хитрость? [225]У французских военных, после всех их побед, есть только одна потребность: чтобы легитимная суверенность узаконила их положение; сейчас их боятся или презирают. Глубочайшая безучастность — вот цена их трудов, а их сограждане суть самые равнодушные к трофеям армии люди во вселенной. Они зачастую доходят до того, что ненавидят эти победы, которые питают боевой дух их властителей. Восстановление Монархии тотчас обеспечит военным высокое положение в общественном (стр.146 >)мнении. Таланты обретут на своем пути подлинное достоинство, а всеувеличивающимся свидетельством его будет собственность воинов, право на которую они передадут своим детям. Эта незапятнанная слава, это спокойное сияние стоят больше наград и остракизма забвения, которое воспоследовало за эшафотом. [226]

Если взглянуть на вопрос более широко, то обнаружится, что Монархия, безусловно, есть правление, дающее наибольшие отличия наибольшему числу людей. Суверенность при этом образе правления обладает достаточным блеском, чтобы передать часть его, с необходимыми градациями, множеству действующих лиц, которых она в той или иной мере отличает. В Республике, по сравнению с Монархией, суверенность совершенно неосязаема, поскольку это есть сущность чисто духовного свойства, и ее величие нельзя передать кому-либо: так, в республиках должности не стоят ничего за пределами города, где располагается правительство; более того, они ничего не значат и в том случае, если не замещаются членами правительства. Таким образом, человек красит место, а вовсе не место — человека: последний отличается не как уполномоченное лицо, а как частичкасуверена.

В подчиняющихся республикам провинциях можно увидеть, что должности (за исключением тех, которые отведены сочленам суверена) ненамного поднимают человека в глазах ему подобных и почти ничего не значат в общественном мнении; ибо республика по своей природе является правлением, дающим наибольшие права наименьшему числу людей, называемых сувереном, который более всех отнимает эти права у остальных, именуемых подданными.

Чем больше республика сближается с чистой демократией, тем больше это ее свойство будет впечатляющим. (стр.146 >)

Пусть вспомнят ту несметную массу должностей (даже если из них вычесть все незаконно созданные), которую старое правительство Франции предлагало для всеобщего честолюбия. Белое и черное духовенство, военная и судейская службы, финансы, администрация и т. д. — сколько открытых дверей для всех способностей и для всякого рода честолюбий! Сколько неисчислимых ступеней для личных отличий! Из этого бесконечного числа мест ни одно законодательно не было выведено за круг притязаний простого гражданина: [227]среди этих должностей было даже огромное число имевших ценные свойства, которые действительно превращали собственника в нотабля и которые принадлежали исключительно третьему сословию.

Крайне разумным было то, что занятие первых мест было делом самым трудным для рядового гражданина. В государстве образуется слишком много движения и недостает субординации, если всемогут претендовать на все. Порядок требует, чтобы должности в целом были распределены по рангам, как и сословия граждан, и чтобы способности, а иногда и обычная протекция снижали барьеры, разделяющие различные классы. Таким образом, получается соперничество без унижения и движение без разрушения; отличие, связанное с должностью, проистекает, как говорится, только из-за большего или меньшего труда для замещения такой должности.