Геннадий Тираспольский - Беседы с палачом. Казни, пытки и суровые наказания в Древнем Риме Страница 22

Возвращаясь к телесным наказаниям школьников, приведём следующий отрывок: «Одна картина в Геркулануме[677] показывает, каким образом происходило наказание розгами. Виновного брал на плечи более взрослый товарищ; другой держал его за ноги; остальные хладнокровно смотрели на всю эту сцену, как будто бы в ней не было ничего необыкновенного. Учитель, спокойный и серьёзный, вооружён розгой, которой он наносит сильные удары. Ребёнок извивается от боли… Иногда экзекуция производилась с меньшей торжественностью: учитель просто хватал школьника за середину туловища, одной рукой держал его в воздухе вниз головой, а другой наносил ему удары своим ужасным педагогическим орудием».[678]

Магистраты пытались законодательно оградить римских граждан от самочинной порки и избиения палками (см.;[679] ,[680] в частности, издав закон Порция[681]) и закон Корнелия (lex Cornelia de injuriis).[682] Однако уже сам факт принятия нескольких законов по одному и тому же поводу красноречиво свидетельствовал о пренебрежении к ним общественности: удары розог, плетей и палок по-прежнему градом сыпались как на рабов, так и на римских граждан.

Дискредитировало названные законы в первую очередь то, что и в правовом сознании, и в правовой практике римлян порка и избиение палками оставались ходовыми наказаниями за те или иные проступки.

Так, в самый разгар Пунических войн римляне, и без того ошеломлённые неудержимым напором войск Ганнибала, до смерти перепугались оттого, что в храме Весты по халатности одной из весталок угас огонь, и «по приказу понтифика[683] Публия Лициния весталку, которая в ту ночь должна была смотреть за огнём, высекли плетью».[684]

Видно, не из робкого десятка был понтифик. Да что там — задрать у беззащитной жрицы подол тоги над местом, где сходятся ноги, и душевно всыпать ей десяток-другой шпицрутенов. Древнеримские бирюльки, мелочи античной жизни… Вот другой жрец — тот лихой молодец: прознав, что Луций Контилий, писец при понтификах, совершил блудодеяние с весталкой Флоронией (а на что ещё, спрашивается, писец?), велел того игрунчика запороть до смерти, да к тому же прилюдно, дабы остальные писцы весталок с невестами не путали и со своими письменными приборами к жрицам впредь не совались (см.[685]). Амбец тебе, писец… Знай наших.

О рабах и толковать нечего. В комедиях Теренция то и дело твердят о порке рабов, подвешенных на дыбе. Так, в пьесе «Евнух» служанка Пифиада угрожает рабу Парменону: «Сегодня же тебя пока подвесят да и вспорют / За то, что нашего юнца скандалом ославляешь / Да на него же сверх того ещё доносишь».[686]

Порка, впрочем, могла заменять денежный штраф.

В политических целях иногда производились красочные шоу-порки. Так, по приказу Флакка, римского наместника в Александрии, «были схвачены 38 наиболее влиятельных членов верховного совета,[687] закованы в цепи, поволочены в театр и здесь на глазах ликовавшей александрийской толпы подвергнуты бичеванию».[688]

XIV. Надевание нашейной колодки или железного ошейника. Моглосочетаться с поркой. Как рассказывал Ливий, однажды в городе Риме «какой-то хозяин прогнал розгами прямо через цирк раба с колодкой на шее…».[689]

Колодка, как можно думать, служила не только и не столько для «ущемления шеи»[690] (что могло бы резко и нежелательно снизить производительность рабского труда), а в первую очередь для сурового напоминания рабу о его бесправном положении, сравнимым с участью тяглового скота.

Впрочем, колодки применялись и к нерадивым римским гражданам. Так, «Гай Матиен, обвинённый народными трибунами в том, что покинул своё войско в Испании, брошен в колодки, долго бит розгами и откуплен за медный сестерций».[691]

По приказу консула 191 г. до н. э. Мания Ацилия Глабриона закованным послам этолян были надеты железные ошейники,[692] как можно полагать, также с целью жестоко унизить. Применялись железные ошейники, между прочим, и греками (см..[693]

XV. Заковывание в цепь или в кандалы (либо то и другое вместе). У Ювенала читаем:

Где тот горн, наковальня та где, что цепей не готовят?Сколько железа идёт для оков, что, боишься, не хватитПлуги простые ковать, железные бороны, грабли. .[694]

Кандалы могли сочетаться с колодкой.[695]

Своего рода наказанием можно считать и приковывание к стене раба-привратника в богатых римских домах, чтобы страж порядка не мог самовольно покинуть свой пост.[696] Овидий называет такого караульщика «цепным рабом».[697]

XVI. Битьё по лицу и таскание за волосы. По отношению к прекрасному полу в римском быту считалось воспитательно-оздоровительной процедурой.

Агустин Аврелий рассказывал: «У многих женщин… лица бывали обезображены синяками от пощёчин…».[698]

Проперций с мрачной ухмылкой утешает свою неверную возлюбленную:

Я не вцеплюсь вне себя в твои заплетённые косы,И не посмею побить грубым тебя кулаком….[699]

А вот у Овидия «не вынесла душа поэта позора мелочных обид», нанесённых ему прелестницей, и он с древнеримской солдатской прямотой рапортует:

Я же дошёл до того, что схватил надо лбом её прядиИ на прелестных щеках метки оставил ногтей!.[700]

Как тут не вспомнить родимое, близкое:

Излюбили тебя, измызгали —Невтерпёж.Что же ты смотришь так синими брызгами?Иль в морду хошь?В огород бы тебя на чучелоПугать ворон.До печёнок меня замучилаСо всех сторон..[701]

А ещё твердят, что Проперций и Овидий не наши парни…

XVII. Наказания за воинские преступления. Полныйперечень таких наказаний содержится в Дигестах Юстиниана (см.[702]) и подробно рассмотрен в книге.[703]

Большинство из них ни по орудиям, ни по степени жестокости ничем не отличались от наказаний, которые применялись к неслуживым римлянам. Единственная важная особенность состояла здесь в том, что военнослужащих, в отличие от рабов, не подвергали ссылке на работы в рудники и каменоломни, отдаче на растерзание диким зверям и повешению. Кроме того, воинов нельзя было пытать во время допроса. Однако если воин перебегал к неприятелю и затем возвращался в своё подразделение, он утрачивал названные преимущества и в правовом отношении приравнивался к рабу.[704]

Указанные льготы, конечно, же давались не от щедрот властителей. Прежде всего, древнеримская воинская служба была многолетней. (Существуют разные сведения о продолжительности службы в древнеримском войске: от 25–26 лет (см., напр.,[705] [706]) до 30 (см., напр.,[707] [708] и даже до 40 лет[709]). Кроме того, она была сопряжена, как и во все времена, с жестокими тяготами и лишениями.

Вот лишь одна, но характерная зарисовка из армейского быта римлян: «…зима была столь суровою, что земля покрылась ледяной коркою и, чтобы поставить палатки, требовалось разбивать смёрзшуюся почву. Многие отморозили себе руки и ноги, некоторые, находясь в карауле, замерзали насмерть. Рассказывали об одном воине, нёсшем вязанку дров: кисти рук у него настолько примёрзли к ноше, что, когда он её опустил, отвалились от рук…».[710]

Единственным утешением для римского солдата была возможность в условиях круговой поруки[711] пограбить захваченные города да время от времени утешиться продажными ласками блудниц, которые при нерадивых начальниках тучами налетали на римские лагеря (см. ]Ливий, т. 3, с.622 (периоха книги 57)].

Железная дисциплина, царившая в элитных римских войсках, непреклонная верность римского солдата ратному долгу недаром вызвали неподдельное восхищение у О.Шпенглера, автора знаменитой книги «Закат Европы». О.Шпенглер писал: «Не бросать своего напрасного поста, без всякой надежды на спасение, — это долг. Выстоять, как тот римский солдат, останки которого нашли у ворот Помпеи, который умер, потому что при извержении Везувия его забыли снять с поста. Вот что такое величие… Этот достойный конец — единственное, чего нельзя отнять у человека».[712]

Если волею судьбы под градом вражеских стрел, камней, дротиков и разящих ударов меча воин всё же оставался живым, тяготы многолетней службы неумолимо подрывали его здоровье. Так, когда племянник императора Тиберия, полководец Юлий Цезарь Германик прибыл в расположение волновавшихся римских легионеров, «некоторые из воинов, схватив его руку как бы для поцелуя, всовывали в свой рот его пальцы, чтобы он убедился, что у них не осталось зубов; другие показывали ему свои обезображенные старостью руки и ноги».[713]