Элоиза Энгл - СОВЕТСКО-ФИНСКАЯ ВОЙНА Страница 22

План Эстермана строился на неожиданности, поэтому нельзя было осуществлять крупных перемещений войск в тылу, которые могли бы быть замечены с воздуха. Также не могло быть и речи об артиллерийской подготовке.

Это был чрезвычайно дерзкий план, ибо для первого главного удара требовалось снять солдат с позиций, оголив тем самым линию обороны. Проблема заключалась в том, что каждое наступающее подразделение было привязано к своему участку обороны по принципу „сидения на двух стульях одновременно“ — оно должно было оборонять свои позиции и в то же время атаковать.

Час „икс“ был назначен на 6.30 утра 23 декабря.

Проблемы у финнов начались практически сразу, когда советская авиация нанесла массированный удар с воздуха. В полном замешательстве они поняли, что часть личного состава, от которого во многом зависел успех наступления, была переведена куда-то еще. И хуже того, они утратили контакт с противником, поэтому плохо представляли себе, где он сосредоточил свои силы. На подготовку было отведено слишком мало времени, и без современных средств связи вся операция была обречена на провал. Усталость после ночного марша стала еще одной проблемой. Один финский командир роты из группы „С“ впоследствии объяснял, что произошло:

„Мы прибыли на исходные позиции для атаки с двухчасовым опозданием, и все происходившее напоминало комедию ошибок. Солдаты, покинувшие свои главные оборонительные позиции для атаки, лихорадочно пытались проделать проходы в своих собственных заграждениях из колючей проволоки и минных полях. Но когда батальон прибыл к месту, где должен был находиться проход в проволочном заграждении, они не смогли его найти. Дальше к востоку они действительно обнаружили проход, но он оказался небольшим, проделанным по плану установки заграждений для выхода патрульных. Батальону потребовалось полтора часа, чтобы пройти сквозь него. Погода была ясной, температура — около 18 градусов ниже нуля, снега немного — солдатам по колено. Полученные накануне лыжи по-прежнему находились в заводской упаковке; крепления — в одной, сами лыжи — в другой. Поэтому мы не стали с ними возиться. По всей видимости, это стало удачным решением“.

Средства связи у финнов были никудышные или их не было вообще. Телефонные провода, проложенные вдоль дорог или по земле, постоянно оказывались поврежденными проходящими войсками. В одном из выдвигающихся из глубины батальонов решили, что провода принадлежат русским, и перерезали их. В конце концов финнам для связи пришлось прибегать к помощи посыльных.

Обращения за артиллерийской поддержкой оставались без ответа или доходили не до тех батарей. Командир роты из группы „С“ продолжает сетовать:

„Когда мы оказались в открытом поле приблизительно в двух с половиной милях от исходных позиций, было уже 12.30. Перед нами находились 10 русских танков, которые вели ураганный огонь, а по ту сторону реки окопалось большое количество русских солдат. Без поддержки артиллерии нечего было и думать о прорыве. За поддержкой мы обратились к батарее, находящейся на прямой связи с ротой. Каково же было наше удивление, когда в ответ мы услышали: „Мы не можем туда стрелять. Это вне пределов досягаемости наших пушек“. — „Это какая батарея?“ Мы поняли, что батареи поддержки групп „С“ и „Вуори“ во время утренней неразберихи перепутали провода, так что мы были на связи даже не со своей батареей!“

Отдельные батальоны не знали, что происходит на соседних участках, хотя до них доходили звуки сражения с обеих сторон. С юго-востока, где находилась железная дорога, доносились звуки, указывающие на то, что кто-то отступает. Как заметил один финский солдат, „мы стали думать, уж не повернулись ли носки сапог к дому. Мы поняли, что брошенные вперед силы не способны противостоять танкам. Кто-то доложил, что соседний батальон не добился успеха в атаке“.

После двух ночей маршей и сражений стали ощущаться потери; в отсутствие дорог полевые кухни не могли добраться до линии фронта, а люди, особенно те, кто был обут в резиновые сапоги, страдали от обморожений. Эвакуация раненых проводилась медленно, как правило на санях и лыжах. Боевой дух упал, менялось и отношение людей к делу.

Финны продвинулись на расстояние примерно от одной мили до двух с половиной. Продвижение одних шло легко, другие испытывали трудности, но к полудню 23 декабря силы финнов были остановлены по всей линии фронта. Генерал Эквист, командующий 2-м армейским корпусом, отдал приказ прекратить наступление и отойти на главные позиции.

Хотя наступление не достигло желаемых результатов, неожиданная активность финнов повлияла на противника. Пройдет шесть недель, прежде чем русские вновь предпримут активные действия по прорыву линии Маннергейма; в этот промежуток времени финны станут уделять основное внимание изматыванию противника. В письме одного из солдат так описывается жизнь на фронте в эти недели:

„Сейчас 47 градусов мороза, и русские отплясывают вокруг костров, чтобы согреться. Наша артиллерия доставила большой kapsakki (финны называли снаряды „чемоданами“) прямо им в середину. Русские нервничают, потому что застряли в этом районе почти на целый месяц. Накануне ночью они включили громкоговоритель и объявили, что, если финны не сдадутся в течение 48 часов, они приведут немцев и уничтожат нас всех. Что ж, 48 часов спустя мы все еще здесь и рассчитываем, что наши пули убьют и немцев, как они убивали русских“.

По-прежнему неся значительные потери в танках, русские усилили свою активность в воздухе, стали больше использовать артиллерию и прекратили практиковать атаки сбивающейся в кучу пехоты. Вместо этого пехота стала прибегать к тому, что финны называли „тактикой сурка“. Небольшие группы солдат ползли вдоль рвов в заросли кустов или прятались в воронках от снарядов. Они окапывались в снегу и устанавливали перед окопами подпираемые при помощи воткнутых в снег лыж броневые листы, надеясь таким образом закрепиться внутри финской линии обороны на небольших, слабых позициях, которые они могли использовать в разведывательных целях. Проводимые с таких позиций атаки красных были малоэффективны.

Самая большая из таких „нор сурка“ была устроена 20 декабря около озера Муолаа после первого наступления русских. Целый батальон солдат с артиллерией и танками находился здесь все то время, что длилось затишье. Там же окопались несколько „прыщей“ (роты), но впоследствии они были уничтожены.

Странные виды вооружения продолжали появляться на Карельском фронте. Один из финских солдат писал: „У русских появилось новое оружие. Ребята называют его „русской кофемолкой“. Потому что создается впечатление, будто они засыпают в пулемет патроны целыми ведрами и „намалывают“ выстрелы. Точность у них очень плохая, всего несколько человек получили ранения“.

Другим изобретением были минные „грабли“ — штуковина, приделанная к передней части танка. Она должна была взрывать смертоносные мины в деревянных ящиках, не причиняя урона танку. Действуя, танки находились в относительной безопасности, но металлические „грабли“ редко оказывались эффективными.

Существовал еще так называемый пулемет-самострел. Он должен был автоматически открывать огонь, когда перед его стволом появлялся какой-нибудь предмет. По всей видимости, это изобретение пришлось по вкусу боящимся темноты солдатам; устройство позволяло им урвать несколько часов сна в окопе. Очевидным недостатком являлось то, что лучи могли быть направлены только вперед, и финнам легко удавалось обходить их.

Русские стали использовать для наблюдения аэростаты, позволившие им значительно улучшить точность стрельбы. Поднимаемые на расстоянии 1,5 — 2 миль от линии Маннергейма, они находились в воздухе днем и ночью. С высоты в 1500 футов обзор финских позиций с них был превосходным, и финнам теперь приходилось использовать для переброски резервов и подвоза боеприпасов темное время суток.

В этот же период советская авиация начала интенсивные бомбардировки находящейся на линии фронта живой силы. Вполне обычным было, когда самолет гнался за одним-двумя финскими солдатами, находящимися в открытом поле, и тратил боеприпасы на столь незначительные цели. Один из финских солдат писал:

„Однажды я нес караул на мосту, когда русские пытались его разбомбить. Бомбы падали по обе стороны моста, одна упала в двух метрах от того места, где укрывался я, другая разорвалась в пяти метрах с другой стороны. Меня засыпало землей, лицо почернело от грязи, но мост продолжал стоять“.

Пусть русским и удалось остановить наступление финнов, ликовать по поводу своего успеха им не приходилось. Казалось, они движутся в никуда, и с каждым днем их состояние становилось все более подавленным. Один из русских солдат писал:

„Дорогой свояк! Вот и тебя тоже призвали на войну, но лично я отдал бы все свое добро, лишь бы не воевать на этой войне. Нам сулили многое, особенно еще на нашей стороне. Мы бросаем против финнов танки, артиллерию и пехоту, и все безрезультатно… наши товарищи погибают. Иногда за одну атаку гибнет до 300 человек, а финнов никак не сломить. Их огонь очень точен, и они косят нас, словно косой. Пару дней назад мы бросили в атаку 147 человек, а вернулись только 23. До сих пор мы не добились практически ничего. Сражаться с финнами очень сложно. Нам не удалось выбить их с оборонительных позиций, а впереди нас ждут еще большие страдания. Нам следует их окружить, поскольку наши бомбы, похоже, им нипочем. Финны впились зубами в свою землю“.