Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк Страница 22

кого-то хватило мужества выступить против истеблишмента и поднять проблему континуитета так, как ее разумели студенты. Мы были сторонниками Фишера, потому что он доводил до бешенства этих старых господ, которые продолжали вести семинары о “демонии власти”, о германском духе, об историческом величии Бисмарка и т. п. На самом деле существо спора относилось к другой войне. Нас волновал вопрос, который не всякий решался задать. Это был вопрос об Освенциме, о том, как все это произошло»[302].

Дискутировались не только суждения Фишера о причинах Первой мировой войны, но прежде всего его концепция континуитета агрессивного курса германских правящих кругов — от Вильгельма II до Гитлера. Гость съезда, известный немецко-американский ученый, профессор Колумбийского университета Фриц Штерн с едким сарказмом отозвался о попытках Риттера и его единомышленников трактовать нацистскую диктатуру как «производственную аварию» в ходе вполне благополучной германской истории. Развивая тезисы Фишера, Штерн говорил: «Если признать модель германской истории как “серию несчастных случаев на производстве”, то невольно приходишь к выводу, что с самим этим производством происходило нечто неладное»[303]. Поддержку Фишеру оказали авторитетные профессора Сорбонны Жак Дроз и Пьер Ренувен.

Фриц Фишер — совершенно неожиданно для себя — стал самым известным представителем немецкой исторической науки. Он был избран почетным доктором Оксфордского и ряда других иностранных университетов. Монография «Рывок к мировому господству» в течение считанных лет переиздавалась в ФРГ пять раз, ее переводы вышли в Англии и США, в Италии, Франции, Японии. Фишера теперь именовали (с полным на то основанием) «учителем молодого поколения историков»[304].

И вот что удивительно: чем старше становился ученый, тем более радикальными делались его воззрения. Единство моральных и научных критериев приобрело для Фишера значимость категорического императива: «Чем больше осознает историк свою зависимость от проблем своего времени, своей нации, своего происхождения, социального положения и образования, своих индивидуальных данных, тем больше он должен стремиться к высшей объективности. Это означает второстепенную позицию собственного “я” по отношению к объекту, который он стремится понять и анализировать, сопоставлять с другими объектами, конструировать научные взаимосвязи»[305].

Эти слова Фишер полностью относил к самому себе, прошедшему, в согласии с протестантским вероучением, через драматический процесс преодоления собственного прошлого и собственных ложных поступков. В ноябре 1933 г. он был (правда, в составе студенческого союза Эрлангенского университета) зачислен в ряды штурмовых отрядов, а в 1939 г. принят в нацистскую партию. Тогда же он получил стипендию официозного «имперского института истории новой Германии». Фишер, в отличие от большинства коллег по академическому цеху, не скрывал своего прошлого[306].

В книге «Рывок к мировому господству», как было сказано, содержались лишь беглые замечания о гитлеровском режиме. В последующих публикациях, прежде всего в книгах «Сговор элит» (1979) и «Гитлер не был случайной аварией» (1992), ученый уверенно развивал свою аргументацию: существовал «континуитет экспансионизма вильгельмовского и пангерманского образца»[307]; Гитлер «не явился из преисподней», он «не смог бы прийти к власти и развязать войну, если бы он не получил поддержки»[308].

«Третий рейх и Вторая мировая война, — утверждал Фишер, — были бы невозможны без сговора между “фюрером”, выходцем из мелкой буржуазии, способным руководить массами, и традиционными аграрными и индустриальными элитами, доминировавшими также в кругах вермахта и дипломатии». Для большинства историков нацистской Германии «задача анализа этих взаимосвязей оказалась неразрешимой»[309].

Фишер указывал на настоятельную необходимость «высвободить Гитлера из его изоляции» и «включить его в общий ход развития германского общества». Никому не дано, резюмировал ученый, «исключить из истории Третий рейх и все то, к чему он привел». Благодаря Фишеру в ФРГ была поколеблена монополия консервативной историографии. Он прекрасно понимал, что дискуссия, связанная с его трудами, изменила «традиционную для Германии трактовку прошлого»[310]. Его концепция континуитета германских элит открыла дорогу для критических исследовательских школ и направлений. За долгие годы работы в Гамбургском университете историк воспитал много талантливых последователей. Понятие «школа Фишера» стало знаком самого высокого уровня исторической мысли — германской и международной.

Воздействие идей Фишера вышло далеко за пределы «школы». Имя Фишера и его публикации стали, по словам одного из его учеников, «центром притяжения для многих критически мыслящих молодых историков»[311]. Примером может служить сотрудничество мастера с Вольфрамом Ветте — историком иного, послевоенного поколения. Заслугу своего молодого коллеги Фишер видел в том, что тот глубоко исследует «внутренние предпосылки военной политики и двух мировых войн, которые вела Германия в XX веке», обращая особое внимание на пагубную роль националистической идеологии, искажающую «историческую действительность, в особенности после проигранных войн». Для Фрица Фишера будущее историографии ФРГ воплощает «критическая историческая школа», выступившая «с отрытым забралом» в 1980-е гг.[312]

Сочинения Фишера дали импульс многоплановому процессу восприятия и осмысления правды о фашизме и войне. Как отмечала «Frankfurter Rundschau», «его образ мыслей, факты, лежащие в основе его выводов, в немалой степени стали достоянием той части народа, которая интересуется историей»[313].

Хотя Фишер всячески отрицал это, его труды оказали свое воздействие на настрой студентов-бунтарей 1968 г., стали одной из предпосылок «новой восточной политики». Без его прямого и косвенного воздействия невозможно представить проходившие в ФРГ дискуссии о «преодолении прошлого». «Чрезвычайно важно, — заметил он, — что время от времени возникают такие дебаты: подвергаются проверке мнимо достоверные утверждения, пробивают себе дорогу новые, соответствующие истине аргументы»[314].

Его труды признаны классическими. Аркадий Ерусалимский отмечал, что установки гамбургского исследователя, воплощавшие дух «исторического реализма», «понимание необходимости пересмотра традиционных и апологетических концепций», стали «проявлением научной смелости и интеллектуального новаторства»[315]. По мнению Ганса-Ульриха Велера, книги Фрица Фишера обрели «взрывчатую силу» и «активно содействовали катарсису, очищению общественного сознания в стране, где совершались нацистские преступления»[316]. Справедливо утверждение Джорджа Хальгартена: «В течение следующих ста лет большая часть ныне живущих историков будет забыта. Но имя Фрица Фишера не будет предано забвению»[317].

Мог ли я, приехав в декабре 1995 г. в Гамбург, отказаться от встречи с классиком современной науки? Знакомые историки отговаривали меня: Фишеру 87 лет, он давно уже на пенсии, беспокоить его не следует… Но пересилило желание увидеть и услышать человека, который, по моему глубокому убеждению, являлся самым светлым умом современной немецкой исторической науки.

В Гамбурге, на главной городской площади Ратхаузмаркт не так давно был поставлен памятник опальному Генриху Гейне — один из очень немногих в Германии. Памятник Гейне, всем сердцем любившему родной