Александр Иванченко - Путями Великого Россиянина Страница 23

Отчего же мы до сей поры не заявим об этом во всеуслышанье? Ведь одного этого достаточно для учёного, чтобы имя его стало бессмертным, а за страной, породившей его физически и духовно, навечно закрепилось первоколыбельное право зачинательницы благороднейшей из всех наук – научного гуманизма. Н. Н. Миклухо- Маклай же не значится в списках даже обыкновенных гуманистов- доброжелателей (см. философские словари). Невольно по аналогии думаешь о том, как Англия гордится своим Дарвиным, даром, что его теория естественного отбора и происхождения человека используется полигенистами (расистами) в прямо противоположных целях, хотя, конечно, и без его в том вины.

Ни высокоцивилизованная, однако же пропитанная разбой- но-хищническим духом Великобритания, ни другие европейские государства того же порядка не могли и пока не могут дать питательную почву и нравственный заряд на всю жизнь для такого учёного, как Н. Н. Миклухо-Маклай. Не стал же он исповедовать германское ницшеанство, несмотря на шестилетнюю учёбу в университетах Германии, отдалённое родство по материнской линии и личное знакомство с Фридрихом Ницше, который как выходец из рода польских графьёв Ницких для гейдельсбергской польской эмиграции, в кругах которой одно время вращался и Н. Н. Миклухо-Маклай, был кумиром. Не уклонился в английское мальтузианство, несмотря на дружбу с великим Томасом Гексли и такие же отношения со своим учителем Эрнстом Геккелем, почитавшим Мальтуса учёным весьма основательным.

Что же, как не народная российская нравственность, вопреки господствовавшим в Европе полигенизму, мальтузианству и ницшеанству, подвигло Николая Николаевича Миклухо-Маклая на создание научного гуманизма?

Смешно думать в этой связи, будто мы – «некий народ-бого- носец», как проповедовал Достоевский, подразумевая туже российскую нравственность, но вместе с тем бесспорно то, что человеколюбие, сострадательность, веротерпимость, или, я бы сказал, уважение к совести других, иноплеменных народов, – черты в характере Русичей, несмотря на их вечевое, а то и мятежное буйство и воинские доблести, которые отмечались множеством иноземных авторов, нередко с удивлением, ибо нравственная основа Русичей, предопределившая поступательное движение всего их жизненного уклада, всегда резко отличалась от коммерческой первоосновы, с библейских времён служившей рычагом развития в большей части остального мира.

Разумеется, кричать об этом везде и повсюду, колотя себя в грудь, мол, вот мы какие хорошие, было бы для нас постыдным чванством, однако и не показать миру сей нашей народной особенности хотя бы на примере учения Н. Н. Миклухо-Маклая о человеке граничило бы тоже с не менее непривлекательным национальным самоуничижением. Ужели ж скромность – обязательное ряжение в схиму? Целой нации! Оттого-то в Европах вся наша великая страна многими и поныне именуется не иначе, как «русским медведем».

... Нравственность, как всё происходящее от живой природы, не может не иметь основополагающих причин. Только понимание этого могло дать Н. Н. Миклухо-Маклаю уверенность, что он не тратит времени напрасно, поставив себе задачей найти ключ к открытию тайн исходного, из чего проистекало и постепенно складывалось то, что мы называем пусть неписаным, без юриспруденческих формулировок, но законоположением, в силу его очевидной разумности принятым и соблюдаемым народом. Равно нельзя зажечься такой задачей, не будучи воспитанным на идеалах нравственности и не столкнувшись с её антиподом, что ранит душу с болью пронзительной и побуждает человека, если у него достаёт ума и силы воли, к деятельной и непреклонной борьбе со злом, которое, под какой бы личиной оно ни выступало, никаких естественных, а следовательно, и убеждающих первопричин иметь в человеческом общежитии не может, хотя оно и существует столько же, сколько существует добро.

В войнах, то есть худшем из всех зол, Ницше видел могучий возбудитель творческих сил человечества и тем их оправдывал, считая международные человекоистребительные баталии необходимой предпосылкой для обновления и ещё более бурного расцвета цивилизаций. В противоположность этому в записных книжках Н. Н. Миклухо-Маклая мы находим замечательную аллегорию:

«Если смотреть на жизнь людей, абстрагируясь, она вся состоит из непрерывной гонки добра и зла. Бегут они, стараясь опередить друг друга, предположим, по одной садовой дорожке. И вот на их пути большая цветочная клумба, во всю ширину дорожки. Добро, зная, что цветы – прекрасное и потому ломать их кощунственно, замедлит бег и найдёт способ клумбу обойти. Зла же, безнравственное по своей сути, прекрасное не остановит, оно помчится прямиком через клумбу, круша цветы, и добро окажется позади, отстанет. Но только на какое-то время. Первенство зла в беге наперегонки иллюзорно, точнее скоротечно. Будь иначе, жизнь рано или поздно прекратилась бы. Однако ж она продолжается, всё совершенствуясь, уже многие-многие тысячелетия, и пределы её вряд ли можно предугадать, поскольку побеждает всегда изначально целесообразное, то есть, как свидетельствует вся история человечества, не разрушение, а созидание, любовь, олицетворяемая в прекрасном и лежащая в основе всего живого. Надолго утвердиться вместо добра зло не может потому, что у него нет естественного начала, нет той целесообразности, какой наполнены все законы движения во Вселенной»[1].

В этом мне представляется в сжатом виде главная философская концепция учения Н. Н. Микулухо-Маклая о человеке. Возвращаясь к тому, что подвигло Н. Н. Миклухо-Маклая на сознание его, достаточно обратиться опять-таки к его записным книжкам. Он не поленился выписать из Вельтмана (русский историк, филолог, а также писатель середины минувшего века) длиннейший список старославянских имён с корневыми частицами: «свет», «мило», «радо», «мир», «драго», «добро», «зора», «живо», «благо», «слав», «крас» и т.д. Но если Вельтман ограничивается простым их перечислением, то Н. Н. Миклухо-Маклай даёт нашим древним именам философское осмысление, определяя по ним характер народа, и как бы в подтверждение своим суждениям приводит выдержку из речи профессора М. А. Максимовича[2] при вступлении последнего в должность ректора Киевского университета в 1834 году:

«Нелегко взохотить Русь вздохнуть разом и полной грудью, поелику миротворная по своей изначальной природе и умудрённая тысячелетиями накопленным опытом, она, исполинская, извечно сознавала, что заединный вздох её подобен всесокрушающему урагану, и потому привыкла дышать с осторожностью. Но в роковую ошибку впадут те, кто спокойное её дыхание примет за смиренность лишённого главнейшего жизненного инстинкта вола, чувствительного лишь к собственному желудку и бичу. Долго докучала Русичам иудейская Хазария, долго прощали терпеливые Русичи даже поругание своих святынь. Однако ж донаскучили хазарины. И тогда заедино крякнули досадливо, садясь на борзых коней, дружинники Светослава[3] Хоробре... С той поры о Великой Хазарии и хазарах смутное предание осталось».

Да ведь на одной науке о человеке, как она у Н. Н. Миклухо- Маклая ни всеобъемлюща, его заслуги не кончаются. Мы знаем, что вместе с Антоном Дорном (немецкий зоолог) он был одним из основателей морской биологии и первым указал на необходимость научного подхода к использованию пищевых ресурсов океана; без особой натяжки можно сказать, что он первым же занялся той неврологией, какая включила в себя изучение работы мозга как мыслительного аппарата, накопителя информации и регулятора психики человека; не будучи знаком с трудами Йоганна Менделя, сделал ряд блестящих предположений в генетике и, применительно к человеку закона о наследственности, доказал безосновательность ломброзианства («учение», созданное в середине XIX века Чезаре Ломброзо, сыном венецианского раввина, согласно которому, упрощённо выражаясь, дети преступников тоже непременно будут преступниками, как якобы особый тип людей с врождёнными порочным наклонностями); первым соединил антропологию со сравнительной анатомией; первым в мире начал в Батавии кампанию против торговли наркотическими зельями, предварительно испытав на самом себе, что это такое, и клинически правильно определив воздействие опиума на человеческий организм, а также против проституции как главнейшего рассадника венерических заболеваний; по существу верно раскрыл механику образования плодородных почв, не говоря уже о значимости его вкладов в старые науки и о том, что при всём этом он был ещё известнейшим общественным деятелем, даровитым художником, писателем, публицистом и т.д.

Даже примерно обозначить весь круг его научных и других занятий пока затруднительно, так как по свидетельству тесно с ним общавшихся Габриэля Моно и Отто Финша (про обоих подробнее в романе), по отношению к своим делам, а порой и теоретическим построениям в той или иной области науки, имевших, как можно судить потому, что мы знаем, ценность непреходящую, он был на редкость расточительным, зачастую подробно излагая их в письмах к друзьям и знакомым, но совсем не заботясь об их сохранении. Поэтому неведомо, сколько всего этого добра, которое по праву должно принадлежать нашему Отечеству и входить в сокровищницу того, что является предметами нашей общенациональной гордости, и по сей день рассеяно по всему свету и пылится где-то в архивах, государственных и частных.