Доминик Бартелеми - Рыцарство от древней Германии до Франции XII века Страница 23

Однако именно события франкских войн VIII в. (в большей степени, чем войн IX и X вв.) надолго стали материалом для французских эпопей XII в. (основой для авторского вымысла). «Песнь о Роланде» воспевает графа, погибшего в 778 г. в Пиренеях в бою с сарацинами, «Песнь о Гильоме» — графа, спасшегося в сражении на Орбье в 793 г., и обе придают этим битвам, как мы увидим, очень кровопролитный облик (в обоих случаях это месть аристократии, и в обоих случаях та отличается в бою). Создается впечатление, что не было никакого грабежа, а лишь смертельная борьба между враждебными аристократиями.

Конфронтация с исламом{171} была жестче войны с лангобардами, но не войны с саксами, и включала в себя те же «ингредиенты». Здесь также имели место переходы из лагеря в лагерь и раскол готской и баскской аристократий на враждующие группировки, одни из которых поддерживали сарацин, другие — франков. Так, в 777 г. мусульманин (свежеобращенный) Ибн Араби примкнул к Карлу Великому, а потом помогал ему в 778 г. во время испанского похода; тогда Карл подступил к Сарагосе и добился от нее заключения формального союза, потом снес стены Памплоны, принадлежавшей баскам — сторонникам сарацин, после чего повернул обратно в Галлию через пиренейские ущелья: «А в этих горах устроили засады гасконцы [баски]; они напали на арьергард и весьма расстроили всю армию. Смелостью и оружием франки превосходили врага. Но трудные места и непривычный характер боя поставили их в невыгодное положение. Многих придворных, которым король поручил командовать отрядами, в этом бою убили. Обозы были разграблены, и враг, зная эти места, тотчас оторвался от всякого преследования. Воспоминание об этом жестоком поражении весьма удручало Карла Великого»{172}. Иными словами, терять своих палатинов ему было тяжело; по крайней мере он должен был демонстрировать печаль — тогда как смерть рядовых, обычных бойцов осталась незамеченной, как почти повсюду.

Баски хотели запугать франков, чтобы те не вернулись. И действительно, во франкских «Анналах» ничего не сказано о каком-либо ответном ударе, который можно было бы истолковать как месть за убитых в этой засаде в Ронсевальском ущелье. «Анналы» ограничиваются безапелляционным утверждением, постулатом, согласно которому франки превосходили врага «смелостью и оружием».

Но разве фактическим реваншем франков не стали «жеста» или же предания, которые она дополнила в XII в.? 3а эту оскорбительную неудачу, за потери в рядах хорошего общества нужна была воображаемая компенсация. И «жеста» в самом деле восхваляет смелость франков, превращает врагов-басков, сторонников сарацин, в самих сарацин, вводит в действие франка-предателя, «Ганелона» (это имя епископа, который в 858 г. во время междоусобной войны покинул Карла Лысого и перешел на сторону его брата Людовика Немецкого). Натиск на Сарагосу, предшествовавший событиям в Ронсевальском ущелье, преобразился во взятие города после Ронсеваля, став блистательным реваншем.

Неотомщенные, героические смерти, почти сравнимые с мученичествами святых, часто оставляли после себя следы, имена, а последние использовались в «жестах». Вивьен был графом Тура, убитым бретонцами в 851 г. и тоже неотомщенным[46], прежде чем стать в воображении эпических поэтов XII в. племянником Гильома, великим героем священной войны.

Эти соображения отнюдь не обязывают нас возвращаться к «традиционалистскому» тезису, изображавшему в XIX в. «жесты» настоящими устными преданиями, которые невредимыми дошли с каролингских времен до XII в. В самом деле, вооружение и социальные отношения, отраженные либо придуманные в этих песнях, больше соответствуют реалиям тысяча сотого года, а устная традиция здесь имеет несколько искусственный характер. Тем не менее аристократия XII в. в полной мере была преемницей аристократии каролингского мира, даже если вследствие феодальной (в 900 г.) и рыцарской (с 1050 г.) мутаций стала несколько отличаться от нее. Изображение франкских войн как справедливой мести, сокрытие неблаговидных подробностей характерны как для каролингских источников, так и для источников феодальных времен, пусть даже последние представляют собой эпопеи скорей о графах, чем о королях.

В позднейшей песни, где гордость Роланда ставит под угрозу исход арьергардного боя, даже отразились извечные проблемы средневековых остов, в том числе оста Карла Великого, раздираемых самомнением вождей или борьбой группировок. Действительно, Роланд отказывается трубить в рог, чтобы не создать впечатления, что он зовет кого-то на помощь, и не запятнать тем самым честь рода — то есть хочет оставить победу, подвиг, только за собой и своими двенадцатью пэрами. А ведь в «Королевских анналах» VIII в. есть рассказ о поражении, случившемся по той же причине. В 782 г. в Саксонии походом руководит граф Теодорих, родственник Карла Великого. Он сообщает трем палатинам (ministri regis) о своем плане. «Те же посовещались меж собой и выразили опасение, что, если они атакуют совместно с Теодорихом, честь победы достанется ему. Они решили атаковать и дать бой без него. Они облачились в доспехи и атаковали не так, как идут на врага, занявшего оборону, а так, словно тот уже бежит». Таким образом, они пошли в бой верхами, и это решение оказалось ошибочным с учетом как свойств местности, так и обстоятельств. «Исход боя был гибельным: саксы [пешие?] окружили франков и перебили почти всех. Те, кто смог спастись, не вернулись в свой лагерь, а направились в лагерь Теодориха на другую сторону от горы. Потери франков были более чувствительными из-за ранга убитых, чем из-за численности последних. Погибли оба палатина, Адальгиз и Гейлон, четыре графа и до двадцати из самых знатных и самых “видных” людей, не считая их дружинников, которые предпочли пасть вместе с ними, нежели остаться в живых»{173}.

Здесь просматривается представление о чести «германского» типа, достойное дружин древних германцев. И эта история тоже могла бы лечь в основу сюжета «жесты». Разве ее дух не эпический? Но победа конницы Карла Юного в 784 г. стала местью за оскорбление и поспособствовала его забвению.

Исходным материалом для эпопеи обычно было поражение или по меньшей мере чрезвычайная опасность, грозящая знатному воину. Может быть, у Каролингов были свои эпопеи, на германском языке, или, скорей, эпопеи о предках[47], ведь героические эпохи редко совпадают с современностью. То, что дошло до нас из поэзии, посвященной их воинам, их триумфам и триумфам их графов, написано на латыни и выдержано в немного иной тональности — это песни о победах, всегда немного льстивые и по содержанию более близкие к собственно рыцарской литературе. В IX в. были эпитафии, похвалы храбрым и справедливым королям и графам (как Эверард Фриульский), где ощущается влияние стихов Венанция Фортуната, написанных тремя веками раньше и посвященных королю Сигиберту и герцогу Лупу. И прежде всего эпические поэмы, написанные воспитанниками каролингской школы — подражателями Вергилия, Овидия или Лукана, такими как Эрмольд Нигелл и Аббон из Сен-Жермен-де-Пре.

Карл Великий хотел, чтобы у него были лучшие школы (scole); он оказывал давление как на молодых людей, осваивающих военное искусство, так и на тех, кто учился словесности и пению. Но чтобы усилия по созданию школ принесли плоды, нужно было целое поколение, и первый побег на этом дереве — «Поэма»[48] Эрмольда, которая между 826 и 828 гг. восславила императора Людовика Благочестивого, сына Карла Великого. Она состоит из четырех песен, первая из которых рассказывает в основном о взятии Барселоны в 801 г. франко-аквитанским остом, поставленным под командование Людовика, в то время короля Аквитании. Разве не должен он был отличиться юношеской воинственностью, соперничая со своим братом Карлом Юным, победившим саксов в 784 г.?

«ПОЭМА» ЭРМОЛЬДА НИГЕЛЛА 

Правда, «Королевские анналы» на сей раз не говорят о нем ни слова. Они упоминают только сарацинского вождя Зата, или Задона, который подчинился Карлу Великому летом 797 г. в Ахене. Но он быстро изменил, коль скоро в 801 г. город был взят после двухлетней осады. Тогда Задона отправили в Ахен, на этот раз как пленника, и Карл Великий по доброте осудил его только на «изгнание»{174}. Таким образом, барселонское дело в «Королевских анналах» занимает всего два абзаца, тогда как Эрмольд Нигелл посвятил ему длинный рассказ. Что это, вымысел в чистом виде? Его «Поэма» напоминает эпопею без эпических преувеличений, скорей, она отличается льстивой выспренностью. Она отражает реальность каролингской войны, охватывая тему в целом либо высвечивая отдельные ее избранные аспекты. Автор стилизует свой рассказ, но не выдумывает ни одного эпизода. В этой современной для него истории он строго следует сюжету — он не может сплести интригу или придумать драму, какая была бы нужна, чтобы показать великий героизм или масштабные ценностные конфликты.