Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3) Страница 23

- А есть что указывать? - осведомился сухонький князь Львов, воодушевленный донельзя тем, что его прочат в премьеры будущего правительства. Он все время лез с назойливыми вопросами и многозначительно тряс бородкой по любому поводу. - Поможет ли генерал Крымов? - добавил он второй вопрос.

Гучков сдержал свою врожденную агрессивность из уважения к сединам будущего министра-председателя, но суровым тоном изрек:

- Господа, очевидно, есть смысл более подробно объяснить роль генерала Крымова в наших работах... Извольте знать, что с июля 16-го года, когда с генералом впервые встретился брат Терещенко, Крымов буквально горит нашей идеей. Крымов - один из немногих генералов, которые из великой любви к родине не побоялись прямо вступить в ряды нашей небольшой группы решившихся на государственный переворот... Он неоднократно приезжал в Петроград и убеждал сомневающихся, что медлить дальше нельзя... Он и его военные друзья вполне сознавали, как и мы, что если не взять на себя руководство дворцовым переворотом, то смену власти произведут народные массы. А мы прекрасно понимаем, какими последствиями и какой гибельной анархией это может грозить России... Теперь, я повторяю, генерал Крымов вызван из Румынии в Петроград на начало марта, чтобы возглавить воинские части, которые пойдут за храбрым генералом...

Терещенко самоуверенно прервал Гучкова:

- Очевидно, в предварительном порядке, для подготовки думцев к перевороту генерал Крымов на один-два дня приедет с фронта?.. Этот энергичный человек один стоит целой дивизии. Хотя и известный грубиян и матерщинник...

- Я могу продолжать? - неприязненно рявкнул на молодого конкурента в лидеры толстяк Гучков, его щеки грозно надулись.

- Извольте, Александр Иванович! - поклонился со своего места Терещенко. - Я приношу извинения собратьям за то, что все время вас прерываю...

Гучков поспешил захватить поле сражения.

- Я не сказал еще о том, что гвардия в Петрограде ненадежна для правительства. Оппозиционные гвардейские офицеры собираются для обсуждения текущего момента не только в салоне графини Шереметьевой и в интимных кружках, о чем знает департамент полиции. Нет, господа гвардейские офицеры особенно те, что зачастили в дом нашего уважаемого графа Александра Анатольевича на Сергиевской, - Гучков выразительно посмотрел в сторону графа Орлова-Давыдова, - ведут нашу работу в запасных частях Преображенского и Павловского полков. Они хотят взять на себя роль декабристов и вывести эти полки на Дворцовую площадь для вооруженного давления на власть. Они соединятся здесь с Литовским и Семеновским полками, затем арестуют правительство в Мариинском дворце и отдадут себя в распоряжение Государственной думы. Государь даже у гвардейского офицерства и солдат не пользуется авторитетом "священной особы", каким пользовался раньше. Престиж его власти никогда еще не падал так низко, как теперь, и мы обязаны этим воспользоваться.

- Я должен поведать вам о "морском плане" переворота, - выпалил Гучков, боясь, что его снова перебьет Терещенко. - Его тоже следует принять во внимание. И учесть...

- Что же это за "морские планы"? - снова оживился князь Львов.

- Сейчас, господа, - забыв в возбуждении о традиционном обращении "братья", забасил Гучков. - Я коснусь этой комбинации, которая может оставаться резервной на тот случай, если "сухопутный" вариант провалится. В среде морского офицерства есть определенная организация, которая может способствовать дворцовому перевороту или сама совершить его. Поэтому мы должны держать ее под своим контролем и не давать им воли. Собственно, есть несколько морских кружков, нити от которых тянутся к разным кругам общественности - начиная от великокняжеской среды до кругов думских и земских. Так, один из планов зреет в морском Генеральном штабе, где его пружиной, ключ от которой в нашей ложе, является капитан первого ранга, помощник начальника штаба граф Капнист...

- Это не брат ли члена Государственной думы? - задал вопрос Маклаков.

- Воистину он... - скороговоркой ответил Гучков и принялся излагать далее: - Самое важное, что моряки в Ставке могут опираться на ту часть "гвардейского экипажа", которая направлена туда для несения охраны императора. Последней каплей неудовольствия руководителей этого кружка, переполнившей чашу их терпения, стала история с несостоявшейся кандидатурой их любимого морского министра Григоровича на пост председателя Совета министров.

- Что за история? Почему ничего не знаю? - опять вылез Львов, которого особенно возбудили слова "председатель Совета министров".

- Григорович был вызван в Ставку по инициативе царя. Наш неустойчивый верховный властитель намечал его на этот пост, что сделалось широко известным в Ставке. Моряки обрадовались, думая, что будут иметь столь высокого ходатая по их делам. Но государь не только ничего не сказал Григоровичу о намечавшемся назначении, но задал просто дурацкий вопрос: у вас имеются доклады? Ха, как будто царь сам и не вызывал морского министра для доклада...

Братья с глубоким вниманием слушали сообщение "военного" руководителя ложи. Они хорошо понимали, что в планируемом ими перевороте роль армии будет исключительно велика. Если офицерство останется верным Николаю, то всякая фронда будет раздавлена железным кулаком армии, а в судьбах заговорщиков самым мягким наказанием станет ссылка в Сибирь. Новоявленные "спасители отечества" всерьез планировали использовать "декабристские" настроения определенных слоев офицерства, чтобы армия была на их стороне, а не на стороне Николая. Поэтому сообщение о различных проектах дворцового переворота в гвардейской, военной и морской верхушках вызывало у них уверенность в благоприятном исходе дела.

Гучков закончил свой доклад и замолчал. Паузой воспользовался Коновалов. Он предложил главу военно-морского заговора Житкова пригласить на заседание военной ложи в особняк Орлова-Давыдова и послушать о готовности моряков к перевороту. В собрании военных братьев должны быть выбраны также пользующиеся авторитетом лица, коих следует направить к высшим военным начальникам на фронте. В момент переворота эти посланники должны обеспечить спокойствие армии в то время, когда начнутся события в тылу.

После слов Коновалова наступило молчание. Все понимали, что главные события приближаются. Их грозовой характер пугал многих братьев. Но забрезжившая на горизонте власть неудержимо манила даже самых робких.

Паузой воспользовался хозяин. Михаил Михайлович Федоров нажал на кнопку электрического звонка - все в его банке было электрифицировано, - и официант в строгом черном фраке вкатил тележку с чашками кофе и чая, бисквитами. Вслед за ним другой принялся обносить гостей подносом с рюмками коньяку.

- Нет ли виски с содовой? - спросил Коновалов, когда он выбрал чай и отказался от коньяка.

- Минуточку-с!.. - ответил прыткий официант, и несколько мгновений спустя фабрикант-англоман получил огромный, словно ваза, стакан, в котором была любимая им пропорция виски, воды и льда.

18. Северный фронт, мыза Олай, декабрь 1916 года

Офицеры вышли в окоп. Было уже светло, и немец, заметив оживление в стане противника, открыл артиллерийский огонь из тяжелых орудий. Поручик хотел было отправиться к своей роте, но не успел. Дорогу преградила целая группа офицеров во главе с командиром полка, спешащая к блиндажу. Федор посторонился, но его глаза встретили какой-то беспомощный и молящий взгляд полковника, которым тот оглядывал всех офицеров батальона.

- Выводите роты за линию, господа! Вы хоть вид сделайте, хоть с пригорка в долину сойдите! - униженным тоном сказал командир полка.

- Мы сейчас идем в атаку, господин полковник! - брезгливо ответил Румянцев.

- Так выведете?! - с недоверием и надеждой, не замечая презрительных нот в голосе командира батальона, воскликнул полковник.

- Господа, начинайте! - кивнул своим офицерам подполковник. - А вы пройдите в блиндаж! Обстрел сейчас усилится... - небрежным жестом пригласил полковника командир батальона. Словно услышав его, тяжелый немецкий снаряд снес неподалеку сосну, так что всех засыпало мелкими острыми щепками. Штабные чины полка отправились в блиндаж, но полковник вытащил бинокль из футляра и встал к брустверу, изучая позицию противника. Его лицо приняло спокойное, деловое выражение. Федор понял, что "подъезжание" к батальону было вызвано не трусостью, а боязнью не выполнить приказ начальника корпуса. А может быть, и растерянностью от того, что всегда послушные солдаты вдруг выразили массовый протест против войны.

Однако размышлять Федору было некогда.

- Теперь наш черед, пошли! - скомандовал он группе связи и стрелкам взвода.

- Погодь минутку, ваше благородие! - тронул его один из солдат, в котором Федор узнал одного из самых бойких стрелков роты, Михаила Косорукова. Поручик повернулся к нему, думая, что у Михаила есть какое-то срочное сообщение.