Альберт Шпеер - Воспоминания Страница 23

Такое решение позволило бы нам продлить улицу на юг за счет бывших железнодорожных путей, а в сердце города, всего в пятикилометровом удалении от центра, возникла бы огромная площадка для строительства жилья на 400 тыс. жителей (5). После сноса Лертерского вокзала мы получили бы возможность и на севере продлить линию улиц к новым районам жилой застройки. Но только ни я, ни Гитлер нипочем не хотели жертвовать Зданием с куполом в качестве замыкающей Великолепную улицу кульминационной точкой. Грандиозная площадь перед ним должна была оставаться свободной от транспорта. Наиболее рациональная транспортная концепция приносилась в жертву торжественности, величавости. Предстояло значительно изменить и русло Шпрее, соорудив для транспортных перевозок с севера на юг обводный канал.

Само собой напрашивалось продление транзитной магистрали, имевшей ширину 60 метров, на запад, а Хеер-штрассе такой же ширины — на восток — проект, который нашел свою частичную реализацию после 1945 г. при расширении старой Франкфуртской аллеи. Эта ось, точно так же, как и северо-южная, должна была быть продлена до своего естественного конца, до автомобильной кольцевой дороги. Это позволило бы освоить и на востоке новые городские территории столицы, число жителей которой мы могли бы таки образом почти что удвоить (6), и это при том, что предполагалось одновременное санирование старого центра.

Обе оси обрамлялись бы многоэтажными административными и торговыми зданиями. Напоминая пирамиды, они сбегали бы в обе стороны террасами, находя свое продолжение в строениях с постепенно понижающейся этажностью, пока и вовсе не переходили бы в индивидуальные дома, утопающие в пышной зелени. Я надеялся, что подобная система позволит избегнуть удушения городского центра традиционными кольцеподобными шеренгами зданий. В то же время планировка, которая с неизбежностью вытекала из моей осевой структуры, давала возможность глубоко продвинуть по радиусам вглубь города зеленые клинья.

На внешней стороне кольцевого автобана, в четырех точках его пересечения с новыми осевыми магистралями, резервировались обширные территории для аэропортов, а на берегу Рангсдорфского озера предполагалось соорудить вокзал для гидропланов, которые тогда представлялись перспективным, с большей дальностью полета, видом авиации. Аэродром Темпельхоф, оказавшийся слишком близко к центру градостроительных преобразований, предполагалось закрыть, а его территорию превратить в увесилительный парк по подобию Тиволи в Копенгагене. В более отдаленной перспективе мы рассчитывали, что этот крест из осей будет дополнен пятью кольцами и семнадцатью транспортными магистралями с выездом за город; пока же мы могли только ограничиться определением их будущих направлений и теоретическим резервированием полос земли по 60 метров шириной каждая. Для связи между осевым крестом и отдельными отрезками кольцевых дорог, для разгрузки основных магистралей мы заложили в проект подземные скоростные дороги. На западе, примыкая к Олимпийскому стадиону, должен был возникнуть университетский городок, потому что учебные корпуса и институтские здания старого Университета имени Фридриха-Вильгельма на Унтер-ден-Линден безнадежно устарели и находились в невыносимом состоянии. Еще несколько севернее к новому университетскому комплексу вплотную примкнул бы мелицинский городок с клиническими, лабораторными и учебными корпусами. Намечено было привести в порядок берег Шпрее между Островом музеев и Рейхстагом, участок городской территории, с которым обращались, как с пасынком — замусоренный горами ржавого железа, изуродованный какими-то мелкими фабричонками. Предстояло также расширить старые и построить новые здания берлинских музеев.

За кольцом автобана предстояло возникнуть обширным зонам отдыха, где уже тогда под началом специально уполномоченного ответственного чиновника лесного ведомства началось превращение сосновых лесов в лиственные. По примеру Буа де Болонь предстояло освоить Груневальд как огромную зону отдыха для многомиллионного населения столицы — с прогулочными тропами, местами отдыха, ресторанами и спортивными сооружениями. Я уже приказал и в этой местности начать посадки десятков тысяч лиственных деревьев. Я надеялся восстановить древний смешанный лес, который в свое время извел Фридрих Великий для получения средств на свои силезские войны. От всего грандиозного проекта перестройки Берлина ныне только и остались эти лиственные деревья.

Из первоначальной идеи Гитлера отстроить одну, с градостроительной точки зрения довольно бессмысленную, Великолепную улицу постепенно, в процессе работы родилась новая концепция генплана. Исходная его точка выглядела теперь, в контексте всеобщей перепланировки, весьма скромно. Я многократно превзошел в своих градостроительных помыслах — во всяком случае, что касается пространственных масштабов — величины, которыми оперировал Гитлер, такое в его жизни, вероятно, случалось нечасто. Без всяких колебаний Гитлер соглашался со всеми моими дополнениями, полностью развязав мне руки, но загореться этими разделами генерального плана он был не в состоянии. Он просматривал их — впрочем, довольно бегло — чтобы вскоре, заскучав, спросить: «А где у Вас проекты для Великой улицы?» Под этим он все еще подразумевал средний, им ранее всего заказанный, отрезок Великолепной улицы. Он погружался в здания министерств, в офисы ведущих немецких фирм, блуждал по зданию новой оперы, фешенебельным отелям и увеселительным центрам — и я охотно следовал за ним. И все же — я вписывал монументально-торжественные сооружения в общий градостроительный план, Гитлер — нет. Его страсть к постройкам на века начисто вытесняла всякий интерес к транспортным структурам, жилым массивам и озеленению — социальный аспект был ему глубоко безразличен.

Напротив, Гесс проявлял интерес исключительно к жилищному строительству и лишь общим взглядом окидывал парадную часть нашего плана. После одного из своих визитов он по этому поводу упрекнул меня. Я пообещал ему, что за каждый кирпич, истраченный на возведение парадных построек, я выделю один кирпич и для жилищного строительства. Когда это дошло до Гитлера, он был неприятно удивлен, подчеркнул безотлагательность своих требований, но не отменил все же наше соглашение.

Вопреки часто высказывающемуся утверждению, я не был шеф -архитектором Гитлера, которому подчинялись бы все остальные. Архитекторы, которым была поручена перестройка Мюнхена и Линца, получили одновременно со мной и равные полномочия. По ходу времени Гитлер привлекал все более широкий круг архитекторов для специальных заказов. Перед войной нас было десять или двенадцать.

При обсуждениях проектов ярко проявлялась способность Гитлера быстро схватывать проект в целом, сводить в пластический образ горизонтальную проекцию и общий вид. Несмотря на все свои правительственные дела и на то, что одновременно в работе находились десять-пятнадцать крупных строительных объектов в разных городах, он при повторном просмотре планов и проектов часто не один месяц спустя, моментально ориентировался в них, помнил, каких переделок он в тот раз потребовал, и того, кто предполагал, что та или иная идея или какое-то требование уже давно позабыты, ожидало горькое разочарование.

Как правило, во время обсуждений Гитлер был сдержанным и внимательным. Свои предложения изменить что-то он выражал в дружелюбной форме, без оскорбительного подтекста — полная противоположность тому, как он повелительно обращался со своими политическими сотрудниками. Глубоко убежденный в том, что архитектор сам отвечает за свое детище, он заботился о том, чтобы его, архитектора, слово оставалось бы и решающим, а не какого-нибыдь из сопровождавших гау— или рейхсляйтеров. Он не терпел, если в объяснения по проекту вмешивалась непрофессиональная высокая инстанция. Если его идее противопоставлялась альтернативная, то отнюдь не упорствовал: «Да, Вы правы, так будет лучше».

Поэтому у меня всегда было чувство, что даже за те эскизы и идеи, которые я создавал по прямым указаниям и наброскам Гитлера, ответственность несу я. Споры у нас бывали довольно часто, но я не могу припомнить ни одного случая, когда бы он меня как архитектора принудил к принятию его точки зрения. Этим относительно равноправным отношением между заказчиком и архитектором и объясняется, что когда я стал министром вооружений, я пользовался большей самостоятельностью, чем большинство министров и маршалов.

Упрямо и беспощадно Гитлер реагировал лишь в тех случаях, когда он чувствовал молчаливое, направленное на принципиальную суть сопротивление. Так, например, профессор Бонатц, воспитатель целого поколения архитекторов, никогда не получил от Гитлера ни одного заказа, с тех пор, как он подверг критике сооружения Трооста на мюнхенской Кенигсплац. Даже Тодт не мог отважиться привлечь Бонатца к проектированию мостовых сооружений для автобана. Только мое заступничество перед фрау Троост, вдовой обожаемого им профессора, принесло Бонатцу помилование: «И почему ему нельзя строить мосты? — сказала она. — В промышленном строительстве он вполне хорош». Ее слово возымело действие, и Бонатц был допущен к строительству мостов для автобанов.