Николай Дубровин - Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" Страница 23

He давая окончательного решения, Новосильцов поручил цензурному комитету отправить апрельскую книжку «Сионского Вестника» на рассмотрение С.-Петербургского митрополита Амвросия, который не встретил никакого препятствия к ее выпуску [224], и 12-го апреля она была выпущена [225].

Задержка апрельской книжки отозвалась и на майской. Встретив затруднение в издании, Лабзин намерен был прекратить журнал и, пока не получил разрешения на выпуск апрельской, не составлял майской книжки; она также опоздала, что и заставило издателя выяснить читателям причину замедления в выходе и свое трудное положение. В статье: «Извинение, благодарение и ответ», Лабзин откровенно высказал все встреченные им затруднения, свою готовность прекратить журнал и то ободрение, которое он встретил со стороны митрополита Амвросия [226]. В заключении этой статьи он писал: «как не было еще на свете такой книги, которая бы всем без исключения нравилась, то без сомнения и «Сионский Вестник», как имеет своих приятелей, так имеет и неприятелей. Первые всякому милее, и потому мы с ними только говорить и будем, а последним с почтением доложим, что «Сионский Вестник» ни на кого своим мнением уз не налагает: всякий мысли, рассуждай и действуй, как ему лучше кажется. Той же свободы он и себе просит. Издатель имеет, однако же, удовольствие видеть, что число благоприятствующих «Сионскому Вестнику» до ныне превосходит число неприятельствующих. Он просит и y неблагосклонных к нему любви и снисхождения, ибо он хочет жить в мире со всеми, и если бы кому угодно было написать критику на «Сионский Вестник», то он готов поместить оную в самом «Сионском Вестнике».

Эти первые слова майской книжки, говорит Лабзин, «показывают точное состояние издателя. Они написаны в ночь после исповеди перед Св. Причащением и лились на бумагу некаким потоком. Вместо ослабления от тревог, он чувствовал в себе такую бодрость и крепость, каких дать (сам) себе не может и он, соблюдая пословицу: куй железо, пока горячо и не отлагай дело до другого дня, торопился издать сколько можно книг, предчувствуя, что наставшая гроза над главой его разразится» [227].

Гроза эта давно уже подготовлялась; за «Сионским Вестником» тщательно следили и находили в нем много отступлений от учения православной церкви. Так митрополит Евгений находил [228], что, говоря, будто бы во всех религиях, под разными только символами, существует истинная религия, Лабзин проповедует индифферентизм; что, в изъяснениях Троицы и других таинств откровения, он вносит объяснения мистико-масонские; что, желая яснее представить читателям духовность, издатель смело принимает грубые объяснения: сравнивает Евхаристию с какою-то воплощенной солнечной эссенцией, вездеприсутствие Божие — с воздухом, а неделимость — с пламенем; допускает беспредельность тела Христова, а что пагубнее всего — приписывает шаровидную форму и духу. Другие находили, что он признает правителем земли не Бога, а солнце (стр. 3), Иисуса Христа называет не Богочеловеком, а божественным человеком (стр. 209); что ветхозаветных праотцов он не отличает от мудрецов языческих, что он считает богами мифологических Меркурия, Цецеру и Цибелу, сходивших с небес, живших на земле и учивших людей мудрости (стр. 41); что Аполлон был послан с небес на землю отцом своим в виде грешника; Купидон или Амур, существо небесное, был любовником Психеи или души человеческой и в темноте ночной давал ей лобзания (стр. 42, 43).

Следя за страницами и строчками, противники Лабзина находили много мест более или менее противоречащих истине, приводящих в недоумение, рождающих сомнение и даже неприличных. Все эти накоплявшиеся замечания сносились с разных сторон к тогдашнему обер-прокурору Синода, князю Александру Николаевичу Голицыну.

Прямой потомок воспитателя Петра Великого, князь Александр Николаевич Голицын родился 8-го декабря 1783 года и через две недели лишился отца. Первоначальное воспитание он получил под руководством матери, урожденной Хитровой, замечательной по уму и высокому образованию. Имея весьма ограниченное состояние, мать была сильно озабочена будущей судьбой сына, но знакомство с доверенною камер-юнгферою императрицы Екатерины II, известной Марьей Савишной Перекусихиной, вывело ее из затруднительного положения. Перекусихина показала однажды императрице девятилетнего князя, весьма бойкого и острого на ответы. Мальчик понравился Екатерине, и она приказала поместить его в Пажеский корпус. Там он выучился хорошо танцевать и говорить по-французски, словом, получил только светское воспитание и очень плохое научное. Покровительствуемый Перекусихиной, князь A.Н.Голицын был привозим по праздникам из корпуса во дворец, где и играл с малолетними тогда великими князьями Александром и Константином Павловичами. Одаренный от природы наблюдательным и пытливым умом, живым характером и неистощимой веселостью, князь Голицын нравился всем и скоро заслужил особую любовь и расположение к себе Александра и был связан с ним тесной дружбой. Императрица заметила их взаимную привязанность, и когда Александру Павловичу исполнилось 12 лет, она назначила князя Голицына кавалером к его высочеству. Через четыре года для женившегося Александра был составлен особый двор, и князь Голицын назначен камер-юнкером.

В тесном, интимном придворном кружке он усвоил себе то блестящее и утонченное светское образование, которым отличался до глубокой старости и «сделался царедворцем в полном смысле этого слова, со всеми хорошими и дурными сторонами этого положения. При пытливом уме и необыкновенной живости характера, не получив солидного образования, он всецело предавался каждому из увлечений, овладевавших им [229].

Незадолго до кончины императрицы Екатерины, 23-х-летний князь Голицын был назначен камергером и в первые три года царствования Павла I пользовался его милостью настолько, что был пожалован командором мальтийского ордена. Вскоре, однако же, он подвергся опале за резкие и острые слова, дошедшие до государя. Уволенный от службы, кн. Голицын был выслан в Москву, где пользовался громадной библиотекой графа Бутурлина, сгоревшей в 1812 году. Пристрастившись к чтению, он, с молодых лет вольтерианец и поклонник идей французских энциклопедистов, еще ближе познакомился с ним, но вместе с тем, сошелся с митрополитом Платоном, который, несомненно, имел влияние на религиозное настроение Голицына.

С воцарением Александра I, князь был вызван в Петербург, и на вопрос государя, какую должность желает занять, отвечал, что единственное его желание — быть безотлучно при императоре и проводить с ним каждый день вместе по нескольку часов. Оставленный в таком положении, он вел жизнь праздную, рассеянную, как истый эпикуреец. Как-то однажды, во второй половине 1803 года, он только вдвоем обедал с государем.

— Я, Александр Николаевич, имею на тебя виды, сказал государь.

— Готов исполнить повеление Вашего Величества, отвечал Голицын.

— Я назначаю тебя обер-прокурором Святейшего Синода. Князь Голицын чистосердечно сознался, что вовсе не приготовлен к этой должности, и что государю известны и образ его мыслей, и образ жизни.

— Ты можешь отговариваться как тебе угодно, говорил Александр, — но все же ты будешь синодским обер-прокурором.

Голицын повиновался воле императора, и 21-го октября 1803 года последовало его назначение [230].

«Князь Голицын», писал M.М.Сперанский [231], есть один из весьма добрых людей, весьма известен государю и пользуется особенным высочайшим вниманием и доверенностью».

Сам не зная, как попал, говорит Стурдза, «в святилище и в заветную область христианских идей», князь Голицын, несмотря на недостатки образования, на скудость познаний, в особенности, по вопросам религии, на праздную и крайне рассеянную жизнь, по врожденному чувству приличия сразу остепенился. отказался от суетных забав, принялся за труд, обуздав колкость своего языка, бросил кощунство и переменил все наружные приемы.

Только теперь и, притом, в первый раз, он принялся за чтение Нового Завета, и «никто не мог тогда подумать, что через несколько лет в этом придворном ветрогоне произойдет такая резкая перемена»; что человек этот сделается чрезвычайно набожным и, с свойственным его характеру увлечением, вдастся в мистицизм и дойдет до хлыстовщины.

Под предлогом новых занятий, князь Голицын, уклоняясь от развлечений, стал знакомиться с лежащими на нем обязанностями и с учением православной церкви. Но, совершенно незнакомому с догматами религии, ему трудно было в начале своей деятельности и собственными силами разгадать «Сионский Вестник»; поневоле приходилось подчиниться постороннему влиянию и смотреть на журнал чужими глазами. Впоследствии князь сам сознался, что многие статьи журнала были написаны языком для него непонятным. Вместо того, чтобы обратиться к совету людей опытных, князь A.Н.Голицын, по собственным его словам, стал в положение людей, которые всегда думают, что все то, «что не понятно или не существует, принадлежит к мистике — слово, которое мир не любит и все, что ему противно, сим словом знаменует. В сих понятиях возмнил я, что оный журнал есть произведение какого-нибудь тайного общества, ищущего вредить религии, а может и правительству и, смотря с ложной точки, я, думая защищать церковь, сделался гонителем духа ее и вследствие сих заключений представил Вашему Величеству о запрещении «Сионского Вестника» [232].