Морис Симашко - Мaздaк Страница 23

-- Они еще выиграют от этого! -- воскликнул Абба задрожав,--Все... все надо отнять у них!..

Врач Бурзой уже улыбался, как обычно. Когда опять заговорили о великом дне, он вдруг спросил:

-- Что, если бы не нашлось азата, который снес голову Быку-Зармихру?.. Ведь народ, о котором столько говорим, побежал перед слонами. Он один повернул все, этот азат...

-- Если... Если!!..--снова вскипел Абба, считающий для себя необходимым занять место Розбеха в спорах. -- И Маздак один, и царь царей один. Но миллион людей пришло в Ктесифон за правдой. И гусары разъехались перед этим азатом: они ведь тоже народ. А сам азат -- разве не народ? Никто не знает до сих пор его имени!..

-- Да, это так,-- согласился Бурзой.-- А вот сами мы кто9 Кем себя считаем9 . Мы не пашем, не пасем скот, не куем железо, не сучим шелк А вот ездим теперь в красных куртках, плохо едим, не спим ночами И нанятые великими люди убивают нас на дорогах Зачем нам это. самому Маздаку, Розбеху, Аббе, Кабруй-хайя-му? Что в нас это? Кто мы?!

-- Благодарности хотите9 -- ядовито спросил Артак.

-- Я не о благодарности,--спокойно ответил врач Бурзой -- Всегда были, есть и будут такие люди, и я хочу объяснить место их в мире Сами они чем считают себя9..

Абба пожал плечами Много говорили о великих, которые увозят свои гаремы в дальние дасткарты или в горы, скрывают ценности, всячески оттягивают раздачу хлеба. Вокруг города и в самом Ктесифоне опасно стало ездить из-за гуркаганов. Настоящую битву устроили они недавно с азатами-деристденанами

Артак, Абба и Авраам ушли пораньше. Завтра им предстояло ехать в Хузистан -- самую голодную и близкую к Ктесифону сатрапию. .

III

Тот же армянин, смотритель почтового поста, поил лошадей. Авраам задумчиво смотрел на него. Когда-то он натер седлом язву, и старик принес ему травяной мази. Два года прошло с того времени. Неужели это он, Авраам, ехал здесь с израненной прутьями спиной?.. Почему поехал он сейчас в Нисибин, напросившись у эран-диперпата в помощь царскому посланнику для переговоров с ромеями?..

Всю предыдущую зиму занимался он хлебораспреде-лением, побывал в Хузистане, Мидии, в старом Фарсе, где могилы и рельефы великих Кеев. Из гробниц п колонн мертвого города Персеполиса таскали камни для заборов. Запустение ширилось в Эраншахре. Дасткарты не отбирались у великих, но рабы разбегались от них, шли в гуркаганы. Оливы и виноградники стояли неухоженные.

Накануне в дехе Исфандиара выделял он пшеницу и женщин из дасткарта голубого Фаршедварда, младшего брата убитого Быка-Зармихра. Десять тысяч олив были срублены там под корень: лучше бы распределили их между собой. Люди -- вастриошан, несмотря на указ царя царей, все равно смотрели на это как на чужое. В крови это у арийцев -- послушание и запрет на принадлежащее другим добро...

Легче всего оказалось с женщинами. Кроме двух, все дали согласие, которого требовал Маздак при определении их в дехканские роды и роды вастриошан. Наверно, очень плохой человек был голубой Фаршедвард. Сам он, боясь соседей -- азатов, сбежал после смерти брата на Север. Где-то там у него было еще одно владение с женами. Из его дасткарта отдали в селения восемьдесят одну женщину...

Авраам сам занимался этим. Ему помогали лишь младший диперан из округа -- рустака, старый мобед и кедхода -- староста селения. Одна из несогласных идти в другую семью женщин приходилась младшей сестрой Фаршедварду -- своему мужу. Она захотела остаться в своем роде, и кедхода обещал отвезти ее в дасткарт одного из мелких Каренов неподалеку. Другую женщину Аврааму с азатами пришлось везти в Ктесифон. Согдий-ка была она и пожелала вернуться домой. Но по дороге мул ее все прижимался к коню красивого сотника-азата, и после ночевки у кузни этот сотник отправил ее к себе домой, куда-то в Гилян...

Грудь и лицо маленькой согдийки видел Авраам у кузни. И слышал ночью, как грубо возился с нею сотник. Она вскрикивала и смеялась, как когда-то Пула за дверью. После этого и потянуло его в Нисибин...

Все уменьшилось в Нисибине: улицы, площади, дома. Даже водовоз Хильдемунд сделался ниже, и бочка его осела. Все так же шили верблюжьи седла не имеющие достатка студенты, по заросшему крапивой двору бегал и ругался мар Бобовай. На старом месте стоял столб с правилами академии" те же козлы под ними и пустые скамейки были вокруг, но и это не взволновало...

Больше всего обрадовался его приезду Хильдемунд. Старый вандал ходил вокруг него, украдкой вытирая глаза. И Авраам почувствовал при виде старика, как веки его влажнеют. Что это было между ними: может быть, те слова, которые повторил когда-то Авраам на чудном северном языке...

Мар Бар-Саума был плох. Он лежал в затемненной комнате на высокой деревянной кровати, и волнистая белая борода покрывала всю ее, ниспадая к полу. Епископ взял руку Авраама, подержал и отпустил...

Авраам ходил по Нисибину, переходил с царской стороны на торговую, подолгу останавливался на углах, в тени деревьев. И вдруг понял, зачем приехал. Она шла с оплетенным соломой кувшином под рукой, и крепкие маленькие плечи ее двигались в обратную шагу сторону. .

Рабыня Пула остановилась, улыбнулась ему, отставила кувшин. И спокойно стояла, как будто знала все и ждала его приезда. Словно бы ниже ростом сделалась она, но хитон еще туже был натянут у нее на груди. И плечами слегка поводила она, даже когда стояла...

-- Ну... как ты живешь, Пула? -- спросил он у нее.

Она приподняла локоть к густым каштановым волосам, с насмешливым недоумением посмотрела ему прямо в глаза. И он быстро, сбиваясь, попросил ее прийти к крепости, когда будет садиться солнце.

Она кивнула, выслушав, и еще раз улыбнулась ему...

В крепости она подошла, спокойно оперлась на его руку и повела по тропинке. Солнце еще висело в небе, но было уже не жарко. Он по дороге попытался обнять ее за плечи, но она освободилась, потому что неудобно было идти так вдвоем по чуть видной тропинке среди кустов. В сторону потом прошли они еще немного...

На небольшой полянке, когда к кустам вокруг прибавились высокие папоротники, она остановилась, потянулась слегка и удобно села на траву. Он сел рядом и сразу обнял, стал трогать руками ее грудь, плечи, шею, прижиматься к ним лицом. Руки его мелко дрожали. Она разрешала все, освобождая только лицо. Потом положила прохладные ладони ему на щеки; медленно, закрыв глаза, приблизила губы... Руки у него вдруг перестали дрожать. Они сразу почувствовали ее колени и выше...

-- Подожди...

Она встала, распоясала хитон, сняла его через голову, аккуратно постелила и легла на спину. Он упал на колени, повалился на нее, и сквозь поиски пробилось удивление: какие у женщин тяжелые и твердые ноги... Она помогла ему...

Потом он не знал, что ему делать. Она говорила о чем-то, как будто ничего не было, смеялась. Когда ушло солнце, она сказала, чтобы он разделся, потому что испачкает травой одежду. Он разделся, стараясь, чтобы она не видела, лег к ней. Тогда Пула повернулась и обняла его ..

Каждый вечер теперь пробирался он в крепость и ждал во тьме белый хитон. Она приходила позже, закончив свои дела, и они сразу ложились на траву Она учила тому, чего он не знал, и сама загоралась до потери памяти. А он привык уже к ее груди, бедрам, телу. И только первое удивление не проходило: какие у женщин крупные округлые колени. Он почему-то представлял их иначе.

Хильдемунд ждал его на скамье у сторожки, потому что Авраам не ходил ночью в царские казармы, где им отвели место, а спал у него. Вандал покрякивал, стелил ему рядом на лежанке, сам ложился на широкую дубовую скамью. Кусок пирога с сыром и холодное молоко в чашке всегда были у него для Авраама.

Днями он сидел в царском зале сатрапии, составлял записи разговоров посланника эрандиперпата с ромей-ским сенатором Агафием Кратисфеном. По всему было видно, что ромеи тянут дело с выдачей положенного по договору золота. То они справлялись, будет ли царь царей строить защитную стену против гуннов в Каспийских воротах, у Дербента; то снова заводили вечный разговор о Нисибине. Сенатор ненароком осведомлялся о том или ином из воителей Эраншахра, чьи дасткарты были разгромлены. Чувствовалось, что он знает все про дела в Ктесифоне Один раз сенатор даже спросил о Маз-даке...

Хушнаваз, великий туранский владыка, разгромивший девять лет назад самого Пероза с лучшим персидским войском, ждал где-то в своих степях ежегодного приношения. Что, если, не получив требуемого, бросит он опять своих царских саков на Эраншахр и, пройдя его, обрушится на империю?! Об этом надо было неустанно напоминать ромеям, но так, чтобы не ронять достоинство Эраншахра. А посланник эрандиперпата, неумный старый шахрадар, все сводил на законный договор Византии с Эраншахром, по которому ромеи обязались платить за защиту кавказских перевалов. Это была извечная тупая вера в доблесть. Как будто значат что-либо в реальной жизни клятвы и договоры, не подкрепленные корыстью. Лишь для детей годятся старые арийские сказки. Сами же арийцы первыми нарушают свои клятвы ..