Оскар Скейя - Выжить любой ценой Страница 24

Выражение ее лица изменилось, и она посмотрела на меня довольно испуганно. Я снова улыбнулся ей. Несмотря на то что я говорил на ломаном немецком, я думал, что она меня поняла.

– Хорошо, – сказала она, и мы снова стали гулять. С этого момента Анна стала гораздо менее разговорчивой. Мы вернулись к ее казарме, так как вечер быстро подошел к концу. Она пояснила, что вдруг почувствовала, что очень устала. Прощаясь, я спросил, когда мы сможем увидеться снова. Она ничего не ответила и молча закрыла за собой дверь. Я про себя улыбнулся и быстро направился обратно к себе в казарму, ощущая в себе гордость за то, что сумел так ловко разрулить ситуацию.

На следующий день та девушка бесследно исчезла из лагеря. И я никогда больше ее не видел.

Анна была не последним таинственным офицером, с которым я встретился в том лагере. Были и другие такие же, и капитан Тараканов предупреждал меня о них. Всего через несколько дней знакомства со мной стала искать еще одна женщина. Она отличалась от других, или, возможно, я просто смотрел на нее по-другому после того, как стал участником этой игры. С самого момента нашего знакомства было очевидно, что она не была заключенной. Она была мелкой преступницей, сотрудничавшей с ГПУ. Я был уверен в этом. Как-то днем во время прогулки она подошла ко мне и завязала разговор:

– Как дела?

– Хорошо, спасибо.

Она немного приблизилась и стала тихо говорить мне:

– Помните ту блондинку, с которой познакомились несколько дней назад?

– Да.

– Она из НКВД. Ей приказали узнать о вас как можно больше. Но когда она не смогла ничего из вас выжать, она уехала обратно, к себе в отдел.

Я держался спокойно и беззаботно. Я посмотрел ей за спину, на лагерную территорию, и спросил:

– Почему вы говорите мне это? Вы же тоже работаете на НКВД?

Она наклонилась ко мне и мягко проговорила:

– Я расскажу вам, если вы пообещаете сохранить это между нами. Я не хочу навсегда остаться работать в этом лагере, как вы.

– Обещаю.

– Ладно, Оскар. Если вы на самом деле хотите покинуть этот лагерь, вы должны письменно составить официальный рапорт в НКВД, где заявите, что являетесь польским офицером. В НКВД рассмотрят ваш рапорт, и, возможно, вам действительно удастся вернуться в польскую армию, если вы в самом деле этого хотите.

Больше никто из нас не произнес ни слова. Она повернулась и ушла.

Я застыл на месте и какое-то время молча предавался размышлениям. Это была интересная мысль. Разумеется, я не доверял ей, более того, я не верил ей ни на грош, но в конце концов я решил, что не случится ничего плохого, если я попробую. Ведь это НКВД определил меня сюда, и, как ни странно это звучит, он мог бы послужить для меня ключом для выхода отсюда. Я попросил своего друга капитана Тараканова написать этот рапорт за меня, и он с удовольствием выполнил мою просьбу. Тараканов, Анищенко, Столярук и Николай Шарапил – все поучаствовали в этом, давая советы и комментарии. Тараканов отправил документ, и я стал ждать. В конце концов мой рапорт дошел до командования НКВД, и от меня потребовали дополнительных пояснений. Когда я выполнил и это требование, капитан НКВД посоветовал мне сохранять спокойствие, так как документы отправили в управление в Москву. По его словам, у курьерской почты такие вопросы занимают много времени. Итак, я стал ждать.

Однажды после обеда в офицерской компании началась какая-то суматоха. Я не обратил на это внимание, но капитан Тараканов стал зычным голосом выкрикивать мое имя:

– Оскар! К тебе приехал твой соотечественник.

Услышав это, я вздрогнул, и меня охватил страх, что конец у моей шарады может вдруг оказаться совсем не таким, как мне хотелось бы. А вдруг они узнают, кто я на самом деле? Я постарался собраться и беззаботно зашагал в офицерскую столовую, где увидел незнакомое мне лицо.

Этого человека звали Бруно Шмагельский. Ему было 34 года, и он был родом из Крушвица, что находится в Польше в районе Данцига[47]. Он был низкого роста, грязный и истощенный, как почти все обитатели этого лагеря, но у него было открытое приятное лицо, которое так и излучало озорство и непослушание. Я узнал, что он жил в Крушвице до 1933 года, а потом уехал из Польши в Германию, где поселился в Потсдаме. Там он вступил в СС, а потом, во время Польской кампании, стал сотрудником гестапо. После завершения кампании в Польше он сбежал из гестапо и отправился в Россию. Ему удавалось хорошо ориентироваться вокруг, так как он свободно говорил и по-русски, и по-польски, и, что самое главное, потому что он был умен и находчив. Бруно устроился в Днепропетровске, где старался держаться, не вызывая подозрений, и ждать возможности вернуться в Польшу, где, как он надеялся, уже не будет немецких войск. К сожалению, он все же вызвал подозрения у местных жителей, и те схватили его и передали подпольщикам, действовавшим в Днепропетровске, которые заподозрили в нем шпиона. Однако Бруно удалось убедить их в обратном, и его освободили, продержав в плену всего три дня. Он покинул Днепропетровск и, намереваясь доехать до Лемберга (Львов), отправился в Харьков. Там он надеялся вернуться к гражданской жизни и смешаться с местным населением, но в Харькове был арестован НКВД и оказался в тюрьме. Там он провел полгода, так как не имел никаких документов или справок. Оттуда его отправили в лагерь НКВД. Здесь он прошел 21 день карантина и 15 апреля 1944 года был определен в 10-ю роту.

Вот так и пересеклись наши пути: как только он оказался в лагере, он обратился к офицерам с заявлением, что на самом деле является прапорщиком польской армии и желает туда вернуться.

В помещении Бруно находился в компании еще пяти офицеров. У одного из них был вещмешок, наполовину наполненный сухарями и ветчиной, которые, по его словам, дала ему какая-то женщина со склада. Офицер, у которого был этот вещмешок, спал с ним в обнимку всю ночь, тесно сжимая его в руках, так как боялся, что кто-то украдет мешок. Но Бруно был находчивым вором. Он взял лезвие, прокрался к тому офицеру, прорезал мешок и выкрал оттуда большую часть продуктов. Когда офицер, проснувшись, почувствовал, что мешок наполовину опустел, он пришел в ярость. Он собрал нескольких других офицеров и отправился в бараки на поиски похитителя. Вскоре они выволокли Бруно из группы сокамерников и приволокли его ко мне, чтобы рассказать о произошедшем. Я сказал пострадавшему офицеру, чтобы он составил жалобу в письменном виде, где указал бы также, кого он подозревает. Тот ответил, что уже написал такое заявление, где обвиняет в содеянном Бруно. Офицер передал заявление мне. Я посмотрел на Бруно и отпустил офицеров.

Когда все посторонние вышли и мы с Бруно остались вдвоем, я подошел к нему и попросил изложить свою версию этой истории. Бруно не пытался защищаться и сразу же во всем сознался. Он смотрел на меня и спокойно ждал моей реакции, будто бы его ничто не волновало в этой жизни и ожидание наказания вовсе не было для него чем-то новым.

– Ни о чем не волнуйся, – сказал я ему. – Я забрал бумагу и отправил ее в мусорную корзину.

Я сразу понял, что мы с Бруно станем добрыми друзьями.

Я узнал, что Бруно был тем еще типом. Он часто рассказывал мне дикие истории о том, что проделывал, когда сидел в тюрьме НКВД. Однажды, когда он содержался в тюремной камере в Харькове, он отчаянно пытался найти способ, чтобы его отправили в госпиталь, надеясь оттуда бежать. Сначала он решил притвориться больным. Но это не сработало. Тогда он захотел, чтобы кто-нибудь повредил ему ногу, но добровольцев не нашлось. Тогда в один из дней он выпрыгнул из окна, чтобы приземлиться на ногу и сломать ее. К сожалению, и этот трюк не сработал и ему не удалось переломать себе кости, но нога после этого действительно болела ужасно. Это был настоящий смелый чертяка, который перепробовал все виды безумств. Он рассказал мне столько нового о себе и о своих взглядах на жизнь. Мне нравилась его компания, и я с удовольствием слушал его рассказы, но сам в ответ почти не давал ему никакой информации о себе. Я очень старался, чтобы он не узнал обо мне, кто я на самом деле. В этом месте я не верил никому.

Через несколько дней после того, как я впервые встретился с Бруно, я обратил внимание еще на одно лицо, которое сразу же привлекло мой интерес. Это был лейтенант из 11-й роты, и было понятно, что ему дали задание наблюдать за мной. После утреннего доклада этот офицер подошел ко мне и спросил, не поляк ли я. Я ответил утвердительно. Он продолжал спрашивать, говорю ли я по-немецки, но я в ответ заявил, что говорю на немецком лишь немного. Я уже слышал этот вопрос прежде. В НКВД могли бы изобрести какую-нибудь новую тактику. Лейтенант напирал, что очень хорошо говорит по-немецки, что он еврей. Дальше он стал говорить со мной по-немецки, но я отвечал ему лишь фразами на ломаном языке. Я уже знал, что происходит и как играют в эти игры.

На следующее утро ко мне подошел майор из НКВД и предложил мне новое назначение. Он видел, как я разговаривал с тем человеком из 11-й роты. Он попросил меня разузнать, не еврей ли он, где он в последнее время жил и работал. Майор сообщил мне, что услышал, как тот лейтенант очень хорошо говорит по-немецки, и, возможно, он будет полезен в качестве переводчика. Кроме того, он предупредил меня, что тот человек вооружен, и был случай, когда он не должным образом обошелся с русскими заключенными. В НКВД знали, что из того парня трудно что-либо вытянуть, но я могу быть тем человеком в лагере, который способен сблизиться с ним. Я ответил майору, что выполню его приказ.