Ларри Коллинз - О, Иерусалим! Страница 24

Когда во время войны муфтий и Каукджи встретились в Берлине, их неприязнь переросла в открытую вражду. В хаосе последних дней войны Каукджи ухитрился ускользнуть во Францию, а оттуда — в Египет. И вот теперь он был назначен главнокомандующим Освободительной армии — как за свои боевые заслуги, так и в противовес муфтию. По просьбе сирийского правительства Каукджи должен был принять командование войсками не на сирийской территории, а уже в Палестине.

Сирийское правительство боялось, что, подкупленный в последний момент каким-нибудь политическим противником Сирии, Каукджи сделает поворот на сто восемьдесят градусов и поведёт своих солдат в атаку не на еврейские кибуцы, а на сирийские органы власти. Какие только люди не стекались в расположенный к юго-западу от Дамаска военный лагерь Катана, где формировалась Освободительная армия! Там были идеалисты и патриоты, желавшие отомстить за несправедливость по отношению к арабскому народу. Там были бейрутские, багдадские и каирские студенты, у которых «играла кровь» и чесались кулаки. Там были сирийские политики, вроде Акрама Хорани и Мишеля Афлака, основавших партию Баас и считавших, что Палестина может стать подходящим тиглем для выплавки их идей. Там были «мусульманские братья» из Египта, жаждавшие не столько атаковать Тель-Авив, сколько свергнуть своё собственное правительство. Там были иракцы, выброшенные из армии после того, как Нури Сайд подавил мятеж Рашида Али.

Там были тайные агенты французской разведки. Там были ветераны арабских бунтов в Палестине, черкесы, курды, друзы, алауиты, привлечённые больше запахом добычи, чем желанием помолиться в мечети Омара; коммунисты, старавшиеся проникнуть всюду, в том числе и во вновь создаваемую армию; воры, авантюристы, бандиты, гомосексуалисты, сумасшедшие, шарлатаны и мошенники, ненавидевшие англичан, французов, своих собственных правителей и заодно уж и евреев, — всё отребье арабского мира, для которого «джихад» был не призывом к оружию, а призывом к грабежу. В кирпичных казармах собралось около шести тысяч человек. К ним примкнули дезертиры из британской армии, беглые немецкие военнопленные, югославские мусульмане, которых Тито приговорил к смерти за службу в вермахте, то есть все те, кому эта война давала возможность скрыться от преследования.

Денег у Освободительной армии катастрофически не хватало.

Арабские государства, которые в Каире были столь щедры на обещания, теперь не очень-то раскошеливались: они давали разве что десятую часть необходимых средств. Аззам Паша, генеральный секретарь Арабской лиги, нередко в один и тот же день писал письма с широковещательными обещаниями обеспечить военный лагерь Катана оружием, снаряжением и довольствием — и одновременно письма арабским правителям, в которых он умолял их выполнить свои обязательства.

Вся эта сирийская сумятица вызывала у очевидцев разные чувства, но никто не определил её лаконичнее, чем невысокий англичанин, который с вершины холма, находившегося в другой арабской столице, командовал самой боеспособной и профессиональной армией на Ближнем Востоке. Джон Бегот Глабб, или Глабб-паша, командир Арабского легиона, назвал Дамаск «сумасшедшим домом».

Та же проблема, над которой ломал голову генеральный секретарь Арабской лиги в Дамаске, занимала и руководителей Еврейского агентства в Тель-Авиве. В один январский вечер они собрались выслушать отчёт своего казначея Элиэзера Каплана. Каплан только что вернулся из поездки по Соединённым Штатам, куда он отправился собирать деньги, — и вернулся практически с пустыми руками. Американские еврейские общины, которые долго были финансовым оплотом сионистского движения, перестали отзываться на бесконечные призывы своих палестинских братьев.

— Настало время, — заявил Каплан, — осознать реальную действительность. В эти критические месяцы, которые нам предстоят, мы ни в коем случае не можем рассчитывать, что Америка даст нам больше пяти миллионов долларов.

Эта цифра как громом поразила собравшихся. Один за другим они оборачивались к приземистому человеку, который с плохо скрываемым нетерпением слушал отчёт Каплана. Давид Бен-Гурион лучше чем кто бы то ни было понимал, сколь серьёзными могут оказаться последствия того, о чем доложил Каплан. Винтовок и пулемётов, закупленных Эҳудом Авриэлем в Праге, было достаточно, чтобы сдержать палестинских арабов, но против танков, артиллерии и авиации, против регулярных армий арабских стран эти ружья и пулемёты были совершенно бессильны, как бы мужественно евреи ни сражались. Бен-Гурион уже составил план оснащения современной армии. Чтобы претворить этот план в жизнь, требовалась сумма в пять-шесть раз большая, чем та, которую назвал Каплан. Резко встав со своего места, Бен-Гурион оглядел собравшихся.

— Каплан и я должны немедленно выехать в Соединённые Штаты, — сказал он. — Мы заставим американцев понять всю серьёзность положения.

В этот момент Бен-Гуриона прервал негромкий женский голос.

Это был голос той самой женщины, которая когда-то обрела свою сионистскую веру, собирая пожертвования в Денвере, штат Колорадо.

— То, что вы делаете здесь, я делать не могу, — сказала Голда Меир. — Однако я могу сделать то, что вы собираетесь делать в Америке. Оставайтесь здесь и позвольте мне поехать в Соединённые Штаты собирать деньги.

Лицо Бен-Гуриона побагровело. Он не любил, когда ему противоречили.

— Нет! — сказал он. — Дело настолько важное, что должны поехать мы с Капланом.

Однако другие руководители Еврейского агентства поддержали Голду. И вот через два дня Голда Меир в лёгком весеннем платье и с дорожной сумкой в руках прилетела в Нью-Йорк.

Был промозглый зимний вечер. Она собиралась в такой спешке, что не успела съездить в Иерусалим и взять свои тёплые вещи.

У женщины, которая прилетела в Америку за миллионами, в сумочке лежала одна десятидолларовая бумажка. Когда изумлённый таможенный чиновник спросил её, на что она собирается жить в Америке, Голда ответила:

— У меня здесь семья.

Два дня спустя Голда Меир выступала в Чикаго перед собранием выдающихся членов этой семьи. Это были лидеры Совета еврейских организаций, съехавшиеся из сорока восьми штатов.

Их конференция и приезд Голды Меир в Америку совпали по времени совершенно случайно. И теперь в зале ресторана чикагского отеля перед ней сидело большинство крупнейших финансовых магнатов американского еврейства — те самые люди, к которым она была послана за поддержкой.

Перед дочерью плотника с Украины стояла труднейшая задача. С 1938 года она не была в Соединённых Штатах. Во время прежних приездов она встречалась в Америке почти исключительно с пламенными сионистами и социалистами, такими же, как она сама. А сейчас перед ней сидели еврейские лидеры, исповедовавшие самые разные взгляды; к сионистским идеалам многие из этих людей были совершенно равнодушны, а некоторые даже враждебны.

Её друзья в Нью-Йорке убеждали её постараться избежать этой встречи. Руководство Совета еврейских организаций не было сионистским. На Совет оказывали сильнейшее давление его собственные учреждения в США: больницы, синагоги, культурные центры, которые остро нуждались в средствах. Еврейским организациям Америки, как уже понял Каплан, надоело постоянное попрошайничество из-за границы. Но Голда настаивала. Она позвонила в Чикаго Генри Монтору, директору Объединённой еврейской компании, и несмотря на то, что список ораторов был давно утверждён, добилась права выступить на конференции. Затем, задержавшись в Нью-Йорке лишь для того, чтобы купить зимнее пальто, Голда отправилась в Чикаго.

— Вы должны мне поверить, — сказала она участникам конференции, — что я приехала в Америку не только для того, чтобы спасти семьсот тысяч евреев, которым грозит гибель. В недавние годы еврейский народ потерял шесть миллионов человек, и с нашей стороны было бы самонадеянно напоминать мировому еврейству о том, что ещё семьсот тысяч евреев в опасности. Это и так ясно. Однако если эти семьсот тысяч евреев останутся в живых, то вместе с ними останется жить мировое еврейство, и его свобода будет обеспечена навеки. Но если они погибнут, то едва ли можно сомневаться, что в скором времени не станет еврейского народа вообще, и все наши надежды будут развеяны в прах.

Через несколько месяцев, продолжала Голда Меир, — в Палестине возникнет еврейское государство. Мы начинаем борьбу за его создание. Это естественно. Мы заплатим за него своей кровью. Это само собой разумеется. Лучшие из нас падут, — это бесспорно. Но также бесспорно и то, что наша воля к победе не будет сломлена, сколько бы захватчиков ни вторглось на нашу землю. Однако эти захватчики придут с пушками и танками. А против пушек и танков недостаточно одного только мужества.