Пол Стратерн - Медичи. Крестные отцы Ренессанса Страница 24

Медичи оказались связаны с развитием этого нового искусства с самого его зарождения. Вот красноречивый тому пример: первый же шаг Джованни ди Биччи на ниве меценатства разрешился тем, что многими рассматривается как начало великого ренессансного искусства, — бронзовыми дверями баптистерия Сан-Джованни. Побудило его заказать эту работу одно событие недавней флорентийской истории. В 1401 году в городе разразилась эпидемия чумы, вызвавшая общий страх и ужас. К счастью, сошла она на нет так же быстро, как и возникла, однако же успела пробудить воспоминания о Черной Смерти, буквально выкосившей Флоренцию всего за полстолетие до того. Вот городские власти, в знак благодарности Богу за спасение от новой Черной Смерти, и решили поставить в баптистерии XII века новые мощные двери. Располагался он на площади перед собором Санта-Мария дель Фьоре и занимал особое место в сердце каждого флорентийца, потому что здесь крестили всех новорожденных, без исключения.

Был объявлен конкурс, авторы представили эскизы, которые рассматривало специальное жюри. Джованни ди Биччи вошел в его состав, и, вполне возможно, это был его первый опыт участия в общественной жизни, благодаря которому умный, средних лет, банкир прикоснулся к миру искусства и меценатства. Решение жюри было неожиданным: победителем признали никому не известного, незаконнорожденного двадцатичетырехлетнего золотых дел мастера по имени Лоренцо Гиберти.

Ему понадобится более двадцати лет, чтобы создать удовлетворяющее его произведение, а это, в свою очередь, потребует полного изменения самой техники и материалов литья. Результат — торжество и технологии, и искусства. Гиберти создал рельефные картины целого ряда библейских легенд, герои которых, облаченные в классические одежды, отличаются удивительным правдоподобием, а сами сцены — острым драматизмом; иные из них разворачиваются на впечатляющем архитектурном фоне, как, например, внушительная древнеримская арка или Ноев ковчег, изображенный в форме пирамиды. Этот фон и эти одеяния свидетельствуют о глубоком интересе Гиберти к давно преданным забвению древним руинам, на которые он смотрит словно впервые, а равно не меньшем интересе к ныне возрождаемому классическому знанию (изображение Ноева ковчега в виде пирамиды восходит к греческому теологу III века Оригену — образ, совершенно утраченный в Средние века).

Двери баптистерия, созданные Гиберти, вызвали в свою пору общее восхищение, а ныне почитаются одной из образцовых работ раннего Ренессанса. Успех был таков, что автору поручили сделать еще одни двери — к восточному входу в баптистерий, — и эта работа, будучи закончена в 1452 году, отнимет у него уже тридцать лет, что на сей раз объясняется уже не только тягой к совершенству. Дело в том, что в это время Гиберти получал множество других заказов: первые двери к баптистерию сделали его знаменитым, а следом за славой пришло и богатство: он стал одним из самых преуспевающих художников Флоренции. Из его позднейших castato следует, что Гиберти владел загородной фермой, а также виноградником и даже отарой овец. Его автопортрет, скромно помещенный у самого косяка восточных дверей, изображает славного на вид, лысеющего мужчину. Работа над этими вторыми дверями затянется настолько, что установлены они будут только через год после смерти художника. Говорят, впервые увидев их много лет спустя, молодой Микеланджело был так потрясен их красотой, что воскликнул: «Так, наверное, выглядят врата в рай!»

Впрочем, такой восторг разделяли не все флорентийские художники. Лишь немного уступивший ему в 1402 году соперник был настолько разозлен своим поражением, что быстро собрал вещички и уехал в Рим. Этого художника звали Филиппо Брунеллески. Он родился во Флоренции в 1377 году и был известен своим на редкость неуживчивым характером: горделивый, обидчивый, скрытный, подверженный резким переменам настроения. Одной из любимых привычек Брунеллески было анонимно посылать оскорбительные письма в стихах людям, которые, как ему казалось, каким-то образом нанесли ему обиду.

Брунеллески чувствовал себя настолько униженным поражением от Гиберти, что решил оставить живопись и скульптуру и сделаться архитектором: здесь уж, дал он себе зарок, его не превзойдет никто. В Рим Брунеллески отправился в сопровождении молодого — ему было всего шестнадцать лет — но уже обнаружившего свой незаурядный талант художника Донателло; темперамент у него был такой же взрывной, и вдвоем они целыми днями, ожесточенно споря, бродили по руинам Древнего Рима, откапывали статуи, изучали их строение. Удивительно, но Брунеллески так и не признался Донателло, что готовится стать архитектором, хотя именно это привело его сюда и именно в ходе этих раскопок ему предстояло открыть величайшие тайны именно истории архитектуры.

Среди немногих сохранившихся сооружений античного Рима выделялся Пантеон с его бесподобным в сто сорок два фута куполом, выстроенным для императора Адриана в эпоху наивысшего подъема Рима. Секрет конструкции свода, равного которому по ширине за минувшие тысячу триста лет так и не появилось, был давно утрачен. В попытке разгадать эту тайну Брунеллески сумел каким-то образом взобраться на крышу Пантеона и вынуть из кладки купола несколько камней: внутри обнаружился еще один купол. Это внутреннее сооружение состояло из каменных блоков, подогнанных один к другому так плотно, что они держались буквально сами по себе; в то же время перемычки между внутренним и внешним сводами были сконструированы таким образом, что один держался за счет другого.

По возвращении во Флоренцию — случилось это примерно в 1417 году — Брунеллески быстро сделал себе имя одного из ведущих архитекторов города. Как говорилось, в 1419 году Джованни ди Биччи возглавил комитет, заказавший Брунеллески строительство приюта для подкидышей, которому дали странное эвфемистическое наименование — Ospedale della Innocenti (Больница Невинных). Он стал первой крупной работой Брунеллески, и выдержанный в строгом классическом стиле фасад здания разительно выделялся на фоне окружающих средневековых домов — особенно своими изящными колоннами, техника которых была давно позабыта, а теперь вот возродилась. По ходу работы сдержанный стареющий банкир и молодой темпераментный архитектор неожиданно сдружились. С самого начала Брунеллески вполне ясно сформулировал, что ему хотелось бы построить; Джованни же, со своей стороны, явно неуверенно ощущая себя в новой роли покровителя искусств, часто обращался за советом к своему воспитанному в гуманистическом духе сыну Козимо. Того не нужно было подстегивать, его меткие замечания касательно новаторских устремлений Брунеллески только укрепили Джованни в его преклонении перед архитектором, ну а глубокое проникновение в суть замысла со стороны Козимо свидетельствовало, что скоро и он сдружится с Брунеллески. Так оно и получилось, и, объединившись, эти двое убедили Джованни продолжить свою деятельность мецената, в результате чего он заказал Брунеллески реставрацию и расширение Сан-Лоренцо, семейной церкви клана Медичи. Получилось так, что ризницу Сан-Лоренцо Брунеллески закончил как раз к похоронам Джованни (1429) — впрочем, в это время он уже с головой погрузился в работу над куда более крупным проектом, который и составит ему славу в веках.

Строительство собора Санта-Мария дель Фьоре началось еще в 1296 году, когда первый банковский бум сделал Флоренцию мировым центром торговли шерстью, а заодно одним из богатейших городов Европы. Преисполненные гражданской гордости, флорентийцы начали смотреть на свою родину как на новый Рим и, дабы запечатлеть этот самозванно присвоенный титул материально, решили, что новый собор должен стать крупнейшим во всем христианском мире, равным готическим соборам северной Европы и Святой Софии в Константинополе с ее знаменитым куполом.

Но тут, одно за другим, последовали банкротства Перуцци, Барди и Аччайуоли, за ними — Черная Смерть, и в результате через пятьдесят лет после начала строительства новый собор представлял собой едва ли большее, чем опустевшая строительная площадка. Незавершенный фасад выходил на открытый всем ветрам, заросший чертополохом пустырь, отчего более походил на руины, нежели на строительный объект; ну а восточная часть фундамента оставалась оголенной так долго, что за улицей, проходившей близ будущего собора, закрепилось название Lungo di Fondamenti (Вдоль фундамента).

Но в какой-то момент преуспеяние вернулось. Торговля шерстью в Европе переживала новый расцвет, на авансцену вышло второе поколение банкиров во главе с Медичи, с которыми в Европе никто сравниться не мог. Работы по строительству собора Санта-Мария дель Фьоре возобновились, и к 1418 году оставалось возвести лишь венчающий его громадный купол. И тут на первый план вышла роковая проблема: ведь, согласно первоначальному замыслу, он должен равняться в обхвате ста тридцати восьми футам, то есть не уступать никому, кроме римского Пантеона. Предполагалось, что этот купол станет воплощением гордости и завоеваний великого города Флоренции, но, увы, амбиции ее граждан сильно превосходили возможности современной архитектуры, и в результате немыслимый купол из символа торжества и величия превратился во всеобщее посмешище.