Даниэль Елисеев - История Японии. Между Китаем и Тихим океаном Страница 24

Официально Иэясу должен был представляться воплощением снисходительности и величия, к чему его обязывала должность сёгуна, на которую в 1603 г. его назначил император в знак признания его таланта. Чтобы показать свое великодушие, Иэясу в том же году согласился отдать руку своей внучки побежденному при Сэкигахаре — лестный брачный союз, залог мира для Хидэёри, военное и политическое положение которого было крайне незавидным, а для Иэясу также способ выказать благородство, воздав должное отцу своего противника, гениальному и очень удачливому покойному Хидэёси. Что касается девушки, то она, как и всякая наследница видного рода, была принесена в жертву политике. Прошло несколько лет, внешне мирных. И все-таки настало время, когда случилось неизбежное: Иэясу счел, что Хидэёри оказывает ему недостаточное уважение. Был ли это просто предлог или за этим стояло что-то реальное, но Иэясу нашел повод осадить замок Осаку, предоставленный для Хидэёри в качестве резиденции после битвы при Сэкигахаре.

Крепость окружили в разгар зимы 1614–1615 гг., что было редким случаем, тактической новинкой. Атмосфера уже не способствовала терпимости, как политической, так и религиозной. Этой же зимой разрушили церкви, построенные в Киото, как и всё, что могло бы стеснять действия нового правительства. Вскоре у Хидэёри, оттесненного в последние бастионы его горящей крепости, не осталось иного выбора, кроме самоубийства, и Иэясу вступил в развалины замка, который он в конечном счете сжег. Потом, поскольку чувства и даже законы родства всегда уступали у него властолюбию и мстительности, Иэясу бестрепетно велел отрубить голову сыну Хидэёри — то есть собственному правнуку, — которому было всего семь лет, в то время как его шестилетнюю сестренку — правнучку Иэясу — немедленно отослали в монастырь. Призрак Хидэёси, должно быть, перевернулся у себя в гробу или у себя в аду: его потомства, которого он так желал и которое так любил, больше не было и, следовательно, оно больше не бросит тень на Токугава. И однако парадоксальным образом с этого акта самого лютого насилия начались два с половиной века существования режима, давшего стране благо, которое в Японии составляло еще большую редкость, чем в других местах, — мир.

Историки всегда неправы. Если они занимают время кратким рассказом о событиях или обращают внимание, что та или иная фигура в тот или иной момент волей-неволей смогла повлиять на ход вещей, их тут же обвиняют в запутанности и сравнивают их работы с беллетристикой, будь то любовные романы или детективы. Если они, напротив, пытаются выявить главные направления, определить системы, которые, на их взгляд, существовали в то время, читатели кричат о казенном языке, об утопизме, о манипулировании фактами для подкрепления своих политико-философских измышлений. Эпоха Эдо особенно подходит для этой жестокой игры. Таковая начинается с самого определения этого периода, обоснованность которого спорна, потому что императоры в конечном счете по-прежнему царствовали в Киото. Да, но какой смысл строить хронологию на смене персонажей, которые уже не имели никакого непосредственного влияния на события? Или надо, как часто настаивает современная тенденция, крепко привязаться к стреле времени и просто скользить вместе с ней сквозь века? Да, но эти века соответствуют христианскому летоисчислению, по которому сегодня ведут общий отсчет времени для событий, имеющих всемирное значение; в эпоху Токугава в Японии никто не мог и не хотел знать, какова сейчас дата по христианскому церковному календарю, как, впрочем, и что это вообще такое. Таким образом, в любом случае историки делают свой выбор не от хорошей жизни. Надо также признать, что сама природа правительства Токугава не упрощает им задачу. Так что оно собой представляло?

В принципе это было правительство с разделением властей, как практиковалось с конца XII в., при этом воплощать национальный дух полагалось императору, а управление страной брали на себя люди, обладающие могучими военными силами и земельной базой, то есть феодалы. Японские историки XX в., говоря о времени Токугава, используют выражение «система бакухан», то есть «управление из палатки» (в соответствии с термином, означающим военный закон) и «ленов» (хан). Люди, управлявшие Японией из своей базы в Эдо, предпочитали сами давать себе определение и опираться на буси и букэ, воинов и родовые дома, из которых происходили первые. Если это и была форма феодализма, ее особенность заключалась в том, что она была в значительной степени оторвана от земли: сёгуны, вполне сознававшие опасность отпадения регионов, которая по-прежнему, как и в эпоху Асикага, грозила Японии, всегда старались сохранять достаточно полицейских сил, чтобы располагать ленами по своему усмотрению; они распределяли их в зависимости от стратегического положения и экономической ценности территорий, передавая самые доходные семьям, считавшимся достойными этого, и немедленно отбирая в случае неповиновения.

Это была не просто принципиальная позиция. История правления Токугава насчитывает бесчисленное множество случаев, когда даймё справедливо или несправедливо попадали в опалу; были они по-настоящему виновны или им просто не повезло, они перебирались с процветающей земли, дающей много мешков риса, на территории в худшем месте, имеющие гораздо более скудные ресурсы. В таком случае даймё распускал отчасти или иногда, если опала была суровой, почти полностью свою челядь и телохранителей; последним приходилось искать занятия в другом месте или становиться ронинами. Этот авторитарный подход не раз мог показаться несправедливым, но у него были свои достоинства; когда в XIX в. сёгун стал утрачивать способность прибегать к военной силе, режим отступил перед кланами, которые, лучше вооруженные и лучше усваивающие современные технологии, поддержали императора.

Именно этим контекстом необходимого, но авторитарного восстановления порядка объясняется обнародование самых известных за рубежом юридических текстов в японской истории — законов о военных домах («Букэ сёхатто», 1629 г.). Первоначально это была книжечка из тринадцати частей, или статей, которую написал Токугава Хидэтада (1579–1632), третий сын Иэясу и второй сёгун (1605–1622) Эдо, фактически исполнявший свои функции под контролем отца, пока последний был жив. Модифицированные лет через тридцать, в 1663 г., чтобы запретить «самоубийства вослед», порой превращавшие кончину главы дома в гекатомбу, эти законы, зафиксированные в конечном счете в 1683 г., вызвали к жизни неиссякаемый поток литературы, посвященной чести и морали самураев. Если бросить взгляд на предыдущую японскую историю, то эти законоположения можно скорее одобрить как попытку правительства — подкрепленную угрозами — навязать кодекс чести людям, не знавшим иных моральных норм, кроме демонстративной и кровавой верности клану.

В этом смысле законы о военных домах (букэ) вполне достигли своей цели: за два поколения они превратили прежних свирепых буси в лояльных жандармов (тех, кто был самым непритязательным) либо в интеллектуалов, потому что от них требовалось читать, писать, организовывать, судить, разбирать дела, понимать, что происходит вокруг. Но эти законы также содержат в зародыше все парадоксы японского общества нового и предшествующего времени: конечная цель воспитания, а если брать шире — культуры состояла в том, чтобы беречь боевую и военную силу, не позволяя ей обращаться против какого-либо иного врага, кроме себя самого. В крайнем случае, когда буси совершал тяжелый проступок или терял честь настолько, что в его глазах это было непереносимо, ему оставалось обратить свою способность к насилию, долго подавляемую, против собственной персоны; но если он выражал желание покончить с собой (традиционно посредством сэппуку, «разрезания живота», после чего ассистент отрубал голову), нужно было еще получить разрешение у вышестоящего лица — даймё должен был обращаться к сегуну, — которое могло и отказать. Если кандидат на добровольную смерть не подчинялся и кончал с собой несмотря на запрет, о котором ему объявили, то его владения конфисковывались, его семья изгонялась из них, а дети лишались наследства.

Итак, в правление сёгуна Токугава Иемицу (1623–1651) административная система утвердилась во всей своей квазитотальности. Таким образом, этот человек остался в истории тем, что закрыл Японию для иностранцев и заставил даймё регулярно приезжать для жительства в Эдо, чтобы свидетельствовать уважение сёгуну и отчитываться перед ним в своем управлении, что заодно не давало им возможности превращаться в поборников независимости регионов.