Дмитрий Засосов - Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев Страница 25

Во-вторых, церковь в провинции основательно компрометировало привлечение в среду церковнослужителей необразованных людей[259], не понимавших или примитивно толковавших христианское учение. Как ни прискорбно, следует посетовать и на часто непристойное поведение их в быту: чревоугодничество и даже злоупотребление вином.

Не надо забывать, что церкви и монастыри были богаты, значит возле них ютились и корыстные люди, нечестные и бесцеремонные. Достаточно упомянуть, что оплата церковных обрядов (крестины, венчание, панихиды) не была установлена, всяк брал столько, сколько вздумается.

Интеллигенция, сохранявшая в общем в отношении церкви традиции своих предков, обнаруживала уже на рубеже веков заметное расслоение. Представители элитарной части ее, где умами владели наряду с Достоевским и Толстым писатели философско-религиозного направления — Вл. Соловьев, В. Розанов, С. Булгаков, а также популярный в то время писатель Д. Мережковский, потянулись было к церкви, задумав учредить «Религиозно-философские собрания»[260] совместно с представителями церкви, где они хотели обсудить наболевшие в их душах вопросы православной веры, их понимание задач церкви, вероисповедания и пр. Они добились даже разрешения на это от Священного Синода и благословения митрополита. Первые собрания прошли с большим подъемом при стечении многочисленной публики из верующих. Однако взаимопонимания между сторонами — «церкви» и «интеллигенции» — не произошло. Какая-то часть, особенно молодежь, пошла за Толстым, образовывая по примеру московских толстовцев коммуны, пошла в народ, осуждая «отлучение от церкви» их духовного руководителя.

Стали распространяться группировки-секты, отклоняющиеся от церковных канонов, — баптисты, евангелисты, адвентисты и др. И лишь меньшая часть интеллигенции пошла за Иоанном Кронштадтским[261], очень известным представителем официального направления церкви. Он пользовался неслыханным авторитетом и среди мещанства и простого люда, особенно в Кронштадте и на Петербургской стороне, где было подворье женского монастыря и его квартира. Толпы сопровождали его на каждом шагу, ища его благословения, стараясь хоть коснуться его руки, одежды. Такое преклонение смущало самого батюшку, по его словам[262], так как доходило порой до неистовства, кликушества.

А в среде непросвещенных, вернее, темных стали распространяться всякие «братства», не имевшие отношения к религии, собиравшие людей, настроенных против церкви. Они использовали народную тягу к верованию, скорее, к суеверию. Процветало «братство», называвшее себя «Охтинская Богородица» или «Иоанн Креститель», братство Чурикова[263].

Но были и такие «братцы», которые под видом «святых» читали проповеди, совершали «чудеса», отвечали на вопросы малопонятными фразами, продавали снадобья от всех болезней, «дурного глаза», запоя, блуда, для «приворожения». Наивные и просто глупые люди попадались на эту удочку, несли деньги, иногда большие, а часто и последние. Выколачивать деньги из своих почитателей эти «святые» были большие мастера. Нередко все кончалось уголовным процессом, когда «святые» становились каторжниками или попадали в арестантские роты. Такого рода мошенничество было настолько распространено, что нашло отклик в драматургии. С большим успехом шла пьеса Протопопова «Черные вороны»[264], где разоблачались действия подобных «святых» и «ангелов». Они обманывали простых, доверчивых людей, прикрываясь «словом Божьим». Было много разных юродивых, кликуш, ясновидящих, прозорливцев, пророчиц.

Конечно, как и везде, решающей была личность священника, его способность сказать проповедь, умение слушать, вести исповедь. Ему следовало быть истинным «пастырем овец православных». Кстати сказать, в прежние времена священники на официальных бумагах перед своим именем ставили первые буквы этого звания, то есть «п. о. п.». Отсюда и получилось «поп»[265]. Эта аббревиатура сделалась синонимом священника и позднее приобрела определенную негативную окраску. В народе вошли в употребление такие выражения, как «поповские карманы». Имелась в виду их глубина, бездонность.

Все вышесказанное косвенным образом подрывало авторитет церкви. Поэтому неудивительно, что наряду с истинно верующими многие ходили в церковь как бы по инерции и главным образом ради великолепия храмов, торжественности богослужений и пения замечательных хоров. Привлекали людей громовые голоса некоторых дьяконов и протодьяконов. Великолепным было пение в соборах Александро-Невской лавры, в Исаакиевском, Никольском соборах. Там исполнялись литургии Бортнянского, Чайковского, Рахманинова, Гречанинова. В хорах пели многие знаменитости, в том числе Шаляпин. Особенно впечатляющее зрелище представляли службы с участием высшего духовенства — архиереев, митрополита. Толпа в церквах состояла из верующих и любителей духовного пения — неизвестно, кого было больше. Привлекала людей трогательная красота венчания, трагизм в предпасхальных песнопениях, ну и конечно, крестные ходы с ликующими голосами певчих в пасхальную неделю[266].

* * *

Пасха вообще была самым почитаемым праздником и веселым, потому что весна окрашивала общее ликование светом, пробуждением природы. Великий пост, накладывавший свой хмурый отпечаток на настроение, кончался в ночь на первый день Пасхи — в заутреню[267]. Ночью оживал город, все тянулись, празднично одетые, со свечами, еще не зажженными, в храмы, уже переполненные заранее самыми истовыми церковницами, в предвкушении радости от прекрасного пения.

Храм часто не мог вместить всех прихожан. Толпа стояла при входе и ждала самого торжественного момента — крестного хода, когда весь синклит в сверкающих светлых ризах выходит в сопровождении несущих хоругви и высокие светильники-свечи, обходит храм и на паперти провозглашает: «Христос воскресе!» — вся толпа с горящими свечами отвечает: «Воистину воскресе!» Этим открывается сам праздник. Большинство уже не претендует на вход в храм, чувствуя, что самое главное позади, а впереди, дома, — не менее важное — разговение (хотя говения, может быть, и не было) — обильное пиршество с самыми вкусными яствами, особенно для тех, кто по традиции во время поста ограничивал свой стол. Все расходятся группами по домам, шумно христосуясь, и — что самое интересное для молодежи — все стараются донести свои зажженные свечи домой, чтобы засветить ими лампадки. Здесь часто начинаются уже шалости — кто-то задул свечу у девушки и подставляет свою горящую, чтобы таким образом познакомиться, кто-то смастерил особую ширмочку для защиты пламени от ветра. А в храме продолжается служба и длится почти всю ночь.

В быту Святая неделя знаменуется визитами с поздравлениями, с угощением обязательно пасхой и куличом. Дети развлекаются по-своему — катают яйца (конечно, крашеные) по особому желобку, нацеливаясь на разбросанные по ковру другие яйца, — кто больше выбьет, своего рода бильярд. А воздух гудит от колокольного звона![268]

Молодежь веселилась на балах. Так же весело, хоть и без балов, веселилась окраина. Вся улица бывала запружена гуляющими, а в садах открывалось катание на лодках, да и по Неве, если Пасха совпадала с открытием навигации.

У простого народа дольше сохранялись древние обычаи. В Троицу украшали дом березками, в церковь шли тоже с березовыми веточками, смешанными с цветами. В Благовещение сохранялся в некоторых семьях обычай не заплетать девушкам косы, не печь дома хлеба. А в булочных выпекались «жаворонки» с изюминками вместо глаз, чему следовали кухарки в частных домах до времен нашей юности. На день Иоанна Предтечи[269] нельзя было есть ничего круглого, якобы напоминающего об «усекновенной главе Иоанна Предтечи». Конечно, все эти обряды соблюдались далеко не всеми в описываемое нами время и постепенно уходили в прошлое.

Рынки и торговые ряды

Там мяса розовые глыбы,

сырая вонь блестящей рыбы,

ножи, кастрюли, пиджаки

из гардеробов безымянных;

отдельно, в положеньях странных

кривые книжные лотки…

А народу! А шуму! Экое место.

Точно в квашне крепкие дрожжи

Пучат и пузырят черное тесто.

Садовая улица была средоточием торговых рядов и рынков Петербурга. Остальные рынки были меньше и не представляли такого интереса.

Петербург того времени нельзя себе представить без Александровского рынка. Он занимал неправильный четырехугольник: Садовая — Вознесенский проспект, Фонтанка — Малков переулок. Теперь все здания этого рынка снесены и участок застроен новыми домами. Это был замечательный, единственный в своем роде торговый конгломерат — сотни разнообразных магазинов, лавчонок, ларьков и открытых площадок.