Вольдемар Балязин - Золотой век Екатерины Великой Страница 25

Сохранилось любопытное письмо к крестьянам села Кистошь, написанное в августе 1785 года, в котором Суворов выступает и как просветитель и христианин, заботящийся о жизни и здоровье крестьянских детей, и как рачительный хозяин и эконом.

В начале письма он приводит дурной пример ундольских крестьян, которые не были чадолюбивы «и недавно в малых детях терпели жалостный убыток. В оспе ребят от простуды не укрывали, дверь и окошки оставляли полые и ненадлежащим их питали… Порочный, корыстолюбивый постой проезжих тому главной причиною, ибо в таком случае пекутся о постояльцах, а детей не блюдут. Свидетельствует то и последняя ревизия, сколь мало мои деревни против прочих умножились. А потому имеющим в оспе и кори детей отнюдь не пускать приезжающих, и где эта несчастная болезнь окажется, то с этим домом все сообщения пресечь, ибо той болезни прилипчивее нет».

Во второй половине года наступил окончательный разрыв между супругами. Девятилетнюю дочь Наталью Александр Васильевич поместил на воспитание в Смольный институт, а только что родившегося сына Аркадия оставил при матери, тем более что не считал его своим сыном, полагая, что мальчик – плод преступной связи Варвары Ивановны с его племянником. Только через несколько лет признал он Аркадия сыном, увидев в нем много схожего с собой.

В частности, из-за того, что жизнь Суворова была осложнена недавними семейными обстоятельствами, его перевели в Петербург командующим Петербургской дивизией и 22 сентября 1786 года произвели в генерал-аншефы – последний генеральский чин перед фельдмаршалом. Ожидая нового назначения, ибо чаще всего новый чин вел и к перемене должности, и к перемене места, Суворов мог уделять внимание своим хозяйственным делам. Сохранилось еще одно его письмо. Послано оно было тем самым «нечадолюбивым» ундольским крестьянам, которые к тому же еще оказались и корыстолюбивы. Это письмо во многом поучительно и сегодня.

«Лень рождается от изобилия. Так и здесь оная произошла издавна от излишества земли и от легких оброков. В привычку пошло пахать иные земли без навоза, отчего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже. Под посев пахать столько, сколько по числу скотин навоз обнять может. Я наистрожайше настаивать буду на размножении рогатого скота и за нерадение о том жестоко вначале старосту, а потом всех наказывать буду.

У крестьянина Михаила Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаилу дожить до одной коровы. Но на сей раз – в первый и последний – прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же еще никому не надеяться. Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать, и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких неимущих, у кого много малолетних детей. Того ради Михаиле Иванову сверх коровы купить еще из моих денег шапку в рубль…»

Увеличение числа детей, а следовательно, и будущих работников, Суворов почитал первой крестьянской добродетелью. Недаром любил он повторять: «Крестьянин богатеет не деньгами, а детьми, – от детей ему и деньги».

Как он и ожидал, недавнее повышение в чине повело его к новому месту службы и к новой должности. 6 января 1787 года переведен был Александр Васильевич командиром дивизии в Кременчуг, в армию фельдмаршала светлейшего князя Потемкина-Таврического.

Новое назначение Суворова было не в последнюю очередь связано с предстоящим путешествием Екатерины в Новороссию и Крым, – области не только присоединенные к России Потемкиным, но и превращенные его трудами и заботами в цветущий край, где были распаханы тысячи десятин земли, построены новые города – Симферополь, Екатеринослав, Николаев, Херсон, Одесса, – создан Черноморский флот и военно-морская крепость Севастополь, многочисленные кораблестроительные верфи, мануфактуры и фабрики.

Показ всего этого императрице Потемкин считал чрезвычайно важной государственной задачей. Составной частью намеченного великого действа были многочисленные военные парады и смотры. И потому, приехав в Кременчуг, куда Екатерина должна была пожаловать по пути в Новороссию, Суворов едва ли не впервые в жизни самым серьезнейшим образом занялся фрунтом и экзерцицией, готовя дивизию к императорскому смотру, обратив сугубое внимание и на парадное обмундирование, и на все мелочи формы.

30 апреля 1787 года в Кременчуге состоялся смотр, после которого Екатерина написала своему многолетнему почитателю и корреспонденту барону Фридриху Гримму: «Суворовское войско, которое видела я в Кременчуге, превосходнейшее, какое только можно встретить».

После смотра Суворов был приглашен в свиту Екатерины и сопутствовал ей до Херсона. Когда императрица возвращалась обратно, был устроен еще один смотр, также приведший ее в восхищение. После того Суворов сопровождал государыню до Полтавы, где присутствовал вместе с ней и всей ее свитой на полутеатрализованном действе – маневрах на историческом поле боя под Полтавой, где в строгом соответствии с минувшей действительностью сошлись два корпуса, один из которых изображал армию Петра Великого, другой – армию Карла XII. «Русским» корпусом командовал Кутузов и по окончании маневров получил из рук Екатерины орден Святого Владимира 2-й степени.

А 13 августа – через два месяца после маневров под Полтавой – началась новая русско-турецкая война, в которой Суворов и Кутузов встретились снова. На сей раз Суворов получил под команду один из пяти корпусов Екатеринославской армии Потемкина, расквартированный в Херсоно-Кинбурнском районе, где ожидался первый удар турок. Суворов сразу же начал строительство береговых укреплений, хорошо вооружил речную флотилию, базировавшуюся в Глубокой пристани, и особенно сильно укрепил Херсон.

Однако вскоре перебежчики-греки сообщили, что турки готовят нападение не на Херсон, а на Кинбурн. Суворов тотчас же отправился туда сам, двинув в Кинбурн подкрепления и приказал всему флоту идти из Глубокой туда же. Он подоспел к Кинбурну, старой крепости на одноименной косе между Днепровско-Бугским и Ягорелыцким лиманами Черного моря, когда у крепости уже крейсировала большая турецкая эскадра.

Турки, пять тысяч отборных янычар, быстро пошли к крепости. Суворов же приказал подпустить их как можно ближе, потому что при таком развитии событий турецкий флот уже не мог обстреливать Кинбурн, опасаясь поразить своих. Суворов внезапно вышел из крепости с полутора тысячами пехотинцев и бросился в штыки. Завязался жесточайший рукопашный бой, проходивший с переменным успехом, – отступали то турки, то русские. Суворова, шедшего в первых рядах, едва не убили, его спас рядовой Шлиссельбургского полка Степан Новиков, уложивший в рукопашном бою штыком и прикладом трех янычар. Через несколько часов Суворов был ранен картечью под сердце и потерял сознание. Русские было побежали, но к этому времени подоспели свежие силы – шесть пехотных рот, легкая конница и казаки – и, дружно ударив по неприятелю, сбросили десант в море. Во время заключительного этапа боя Суворов был ранен еще раз – в левую руку. Турки потеряли четыре тысячи пятьсот человек, русские – тысячу.

За «спасение Кинбурна», как назвала подвиг Суворова Екатерина, был он пожалован орденом Андрея Первозванного. В рескрипте, приложенном к ордену, императрица писала: «Вы оное заслужили верою и верностью».

На зиму Суворов остался в Кинбурне, тяжело перенося последние ранения. Лишь 16 июля вернулся он в строй и тут же отправился под Очаков – еще одну сильную турецкую крепость, расположенную в виду Кинбурна.

Военные действия под Очаковом шли вяло. Блокировав крепость 1 июля, Потемкин все никак не приступал к осаде и не готовился к штурму. Прибыв под Очаков, Суворов весьма лапидарно изложил свое понимание решения

ситуации: «Бить брешь с флота, в нижнюю стену. Успех – штурм, одним глядением крепости не возьмешь».

В это же время под Очаков подошел Бугский егерский корпус Кутузова.

27 июля турки произвели сильную вылазку из крепости, сбили на левом фланге пикеты бугских казаков, но были остановлены любимым полком Суворова – Фанагорийским.

Затем Суворов сам ринулся в бой с гренадерским батальоном и, заставив противника отступить, бросил в атаку еще один батальон, решив ворваться на плечах неприятеля в Очаков.

Потемкин, наблюдавший за боем, четыре раза посылал адъютантов с одним и тем же приказом: «Немедленно вернуться в лагерь», – но Суворов продолжал бой. Русские уже потеряли более пятисот человек, когда Суворов был ранен в шею и приказал принявшему от него командование генерал-поручику Юрию Богдановичу Бибикову отходить. Но было уже поздно – русские побежали.

Потемкин потребовал объяснений. Суворов обиделся и через пять дней уехал в Кинбурн. Там он заболел лихорадкой, дыхание его было затруднено, сильно болела новая рана, начались частые обмороки. Дело дошло до созыва консилиума. Суворов не вставал с постели больше месяца.