Юрий Сенкевич - Путешествие длиною в жизнь Страница 25

В результате, узнав на деле, что такое жизнь полярников, кое-кто как бы привыкал к ней, привыкал к трудным условиям, и работа на полярных станциях становилась уже профессией. Среди полярников в те годы был совершенно уникальный человек - он шесть раз плавал на дрейфующих станциях в Арктике и пять раз зимовал в Антарктиде... Это стало его жизнью.

По мере протекания нашей зимовки, с наступлением полярной ночи, когда морозы стали доходить до минус 80 градусов, усиливался и дискомфорт. И не только от сознания того, что на улице стоит прямо-таки потусторонний холод, - психологически к этому привыкнуть можно, физически же, конечно, нет. Дискомфорт мы испытывали оттого, что основное время проводили в закрытом помещении, от невозможности побыть одному со своими мыслями. Я уже знал наперед, что скажет тот или иной из моих товарищей, какие у него интересы и вкусы. Относительно легче было тем, у кого имелось "персональное" жилье, - Алику Колесникову в его ионосферной каморке, нашим "американцам".

Эти трое физиков жили в павильоне, стоявшем отдельно от основного помещения станции, метрах в ста, и проводили там исследования на американской аппаратуре и по американским методикам. Такая была договоренность, поскольку американцы присылали своего зимовщика на "Восток" не каждый год, а только прилетали для инспекции, когда наступали летние месяцы. У ребят из "американского" павильона была хорошая печка, работавшая на солярке, имелся небольшой запас самых необходимых продуктов, хотя питаться они приходили к нам в кают-компанию. Мы подружились с физиками и старались почаще ходить к ним "на чай", иногда принося с собой не только кондитерские гостинцы, благо у ребят всегда было чем закусить.

Идти до павильона близко, можно было немного прогуляться, поскольку наша утепленная одежда позволяла пробыть на воздухе минут двадцать-тридцать, - потом уже холод начинал давать о себе знать. Выйдешь в полярную ночь - небо над тобой огромное, фиолетовое, звезды яркие, сверкают, как алмазы. Высоко над головой стоит Южный Крест, а по горизонту никогда не пропадающая полоска - как бы спрессованный спектр: "Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан". И вот этот "Фазан" покрывает фиолетовым цветом все небо над тобой, и только узкой полоской сжимаются к горизонту все остальные - там, где в этот момент находится невидимое пока нам солнце: синий (Сидит), голубой (Где), зеленый (Знать)... В самом низу красный цвет. Необычная красота...

В павильоне у физиков после американцев оставалось много журналов, в том числе и "Плейбой". Рассматривая журнал, читая его, я поддерживал в форме свой английский. Как-то в одном из номеров я увидел фотографии африканских масок и в том числе изображение богини Зулубубу. Она заинтересовала меня еще и потому, что в журнале я увидел карикатуру: на фоне гостиной, украшенной охотничьими трофеями - рогами, чучелами, - были изображены старикан-божий одуванчик и рядом молодая девица. Мисс тянулась рукой к какой-то африканской фигурке. Подпись под карикатурой гласила: "Мисс, ради Бога, не дотрагивайтесь до этой богини". Я не понял, что значит эта сцена, и тем более - зачем эта подпись. Но решил сделать маску богини и другие, увиденные в журнале.

В качестве материала я использовал имевшийся в павильоне упаковочный пенополиуретан. В свое время, еще в школе, я увлекался выпиливанием, резьбой, когда ходил в кружок в ДПШ, поэтому у меня остались прошлые навыки. Скальпелем я резал легкий, пористый американский материал, склеивал, раскрашивал красками - маски получились неплохие. Я их раздарил, а себе оставил только богиню Зулубубу. Потом уже в каком-то каталоге я случайно опять увидел фотографию богини Зулубубу и под ней стоимость этой бронзовой фигурки. Каталог сообщал, что статуэтку могут выслать по заказу, что изображает она африканскую богиню плодовитости и, по преданию, женщина, прикоснувшаяся к ней, должна забеременеть. Только тогда до меня дошел смысл карикатуры, увиденной в "Плейбое", и юмор, заключенный в подписи: старикашка был совсем дряхлый, а мисс очень молода.

Приходилось использовать любую возможность хоть как-то уединиться. И одной из таких возможностей было окончание дежурства. На станции был четкий порядок - раз в две недели каждый из нас дежурил: убирал со стола, мыл посуду, подметал пол, наводил порядок в туалете... Отдежурив, человек шел в баню, мылся, стирал там свое белье. Нам троим в этом плане было проще: у нас с собой были комплекты бактерицидного белья, которые мы должны были вернуть в Москве для исследований. Поначалу мы хотели раздать белье всем сразу, но потом решили, что оставим его себе: какая разница, кто его носит. В общем, использовали свое "служебное положение".

После дежурства и бани я уединялся на кухне и устраивал себе маленький праздник. Еще в самом начале зимовки начальник станции выдал каждому из нас по нескольку ящиков томатного сока, закупленного в Австралии. Кто-то выпил свою долю в первые же недели, а я растянул это удовольствие надолго. Поэтому, отдежурив, я садился на кухне, брал луковицу, делал из мороженого мяса строганину, солил, наливал стакан соку и позволял себе расслабиться в тишине и одиночестве...

В свое время, в детстве, я читал Джека Лондона, но, только приехав на "Восток", смог воочию убедиться в том, что такое белое безмолвие. Я снова перечитал все, что из его книг оказалось в нашей библиотечке, и решил проверить то, о чем он писал. Джек Лондон утверждал, что в сильный мороз плевок замерзает на лету и падает на землю со звоном. Антарктические морозы не чета североамериканским, и я был уверен, что такой "эксперимент" получится и у меня. Но, к моему разочарованию, никакого звона я не услышал ни при минус 60 градусах, ни при минус 70...

Тогда я решил усовершенствовать свои "изыскания", довести их до самой откровенной "натуральности". И предложил Саше Завадовскому: "Саня, давай проверим! Я сейчас заберусь на крышу, пописаю оттуда, а ты стой внизу и смотри, как будут падать ледяные капельки". Мороз в это время был под восемьдесят... Саша воодушевился: "Это интересно, полезай!" Я взобрался на крышу нашего "дома", приготовился: "Саня! Смотри!" - "Давай! Давай!"

Конечно, я попал на него - и не льдинками, а самыми натуральными каплями. Все замерзло, но не на лету, а на Саниной куртке. "Тра-та-та-та!!!" - возмущался мой "ассистент". Действительно, картина была достойна кисти великого художника... Пришли к себе огорченные и озадаченные неудачей "эксперимента". Сели и стали думать. Потом позвали физика Славу Громова, рассказали про вычитанное у Джека Лондона, про свои "исследования". Вдруг слышим в ответ: "Ну и дураки вы оба! Надо было со мной сначала посоветоваться. Ведь у нас воздух разрежен, соответствует четырем тысячам метров по концентрации кислорода, поэтому его молекул в полтора раза меньше, теплоотдача идет медленнее... Эх вы! Экспериментаторы..."

Постепенно спектральный слой на горизонте стал увеличиваться, небо из фиолетового превращалось в голубоватое. Потом понемногу начал показываться краешек солнца, наконец оно появилось. Сначала солнце всходило и заходило, а потом стало просто "кататься" по небу. Все понимали, что дело идет к окончанию зимовки. Настроение у нас поднималось, хотя общая психологическая усталость сказывалась: всё уже смертельно надоело. Говорить было почти не о чем - и так обо всем переговорили, развлечения, те, что были, надоели до чертиков. Конечно, мы с особой жадностью ждали новостей с "большой земли". Ждали и первых гостей.

В конце зимовки должны были появиться с инспекцией американцы, в чьем павильоне всю зиму работали наши физики. Мы начали готовить взлетно-посадочную полосу для самолета. Американцы в Антарктиде использовали специально оборудованный для здешних условий тяжелый "Геркулес". Он был больше наших "илов", имел локаторы, да и потолок его был до 10000 метров.

Кроме "аэродрома" мы готовили для встречи с гостями различные сувениры, в том числе и собственного изготовления. Что можно было сделать в тех условиях? Конечно, в основном ножи из напильников, которых на станции у наших запасливых механиков было много. Я еще в детстве научился в кружке слесарить, работать на токарном станке, поэтому тоже подключился к изготовлению ножей. Ручки для отполированных до блеска лезвий мы делали из эбонита. В общем, творили с полной отдачей. Эти сувениры предназначались для традиционного во время визита американцев "чейнджа": они, а также меховые шапки, рукавицы, русская икра, которая имелась в запасе у нашего начальника, шли в обмен на зажигалки, еще на что-то. Но наиболее ходовым товаром был журнал "Плейбой", негласно запрещенный для распространения у нас в стране. Вот именно этот "запретный плод" и был наиболее интересен для отвыкших от женщин здоровых мужиков, с удовольствием рассматривавших на его страницах оголенных красоток.

Потом уже я прочитал в журнале заметку корреспондента, побывавшего с американцами у нас на станции, что если бы он привез на "Восток" побольше пачек "Плейбоя", то в обмен мог бы вывезти со станции все, что хотел. По крайней мере, ему так показалось, когда он увидел, какой оживленный "чейндж" шел во время их визита.